Into the woods

Вирт, споткнувшись о корягу, чертыхнулся. Не хватало еще упасть на что-нибудь в темноте. Он шел уже около двадцати минут, совершенно не разбирая дороги. Просто брел по мху, вверив выбор направления тому маленькому зверьку под сердцем, которого люди обычно называют интуицией. Страха от осознания того, что он совершенно один бродит в темноте по Неизведанному почему-то не было, хотя лесов Вирт, если быть до конца честным, побаивался. Зато было слишком много мыслей. О доме, о родителях и Саре, о школе, о Грегори, о, прости господи, уроках кларнета. Вирт часто сомневался в своих решениях уже после того, как принял их. И сейчас был именно такой случай — он размышлял о том, верно ли поступил, оставшись в Неизведанном. Исчез из привычного мира, даже не попрощавшись, просто испарился. Оставил после себя любимый медовый свитер, валяющийся на стуле, скомканные рубашки, кубик Рубика, тетрадь с нотами, эту трижды проклятую кассету с именем Сары. Все эти вещи наверняка лежали сейчас в его комнате (если, конечно, у матери не хватило духа отдать или выбросить их), а самого Вирта там не было. Было ли родителям грустно? Пытались ли они искать его? Но Вирт знал, что если полиция и прочесывала кладбище и лес в ту ночь, то только ради того, чтобы найти Грегори. Вирту было интересно, хоронили ли его. Было бы до крайности забавно, вернувшись, смотреть на собственную могилу. И стать одним из немногих людей, удостоенных двух похорон. Впрочем, он быстро одернул себя, вспомнив, что теперь ни о каком возвращении не идет и речи. Запах пресной воды вырвал мальчика из размышлений как раз вовремя: он едва не врезался лбом в слишком низко растущую ветку. Вирт остановился и прислушался. Шум реки мгновенно вызвал в памяти образы танцующих лягушек в причудливой викторианской одежде, развевающиеся на ветру треугольные флажки, скрип колеса, низкий звук фагота… Помотав головой, Вирт повернулся в ту сторону, откуда, по его мнению, доносился шум, и направился туда, держа фонарь перед собой на вытянутой руке. *** «Дурак, просто дурак», — ругалась Беатрис, застегивая жилетку. Трудно было передать, как сильно она злилась на Вирта. Сначала он попал в ее мир, глупый и беспомощный, как слепой котенок. Дал ей ложную надежду. Потом вдруг повел себя умнее, чем ожидалось, разбив ее последнюю надежду вернуться к семье. И в конце концов, он вернулся, он помог ей, он заставил ее привязаться к нему. Дурак, дурак, дурак! Беатрис наклонилась над столом, щурясь, чтобы различить в полумраке лежащий перед ней лист бумаги. Света, отбрасываемого масляной лампой едва ли хватало, чтобы видеть собственные руки. Взяв в пальцы карандаш, девочка укусила его кончик и принялась строчить: «Мама, Пожалуйста, не сердись. Я знаю, как рада ты была, когда я, наконец, вернулась домой. Но, боюсь, мне снова придется уйти. Я не могу точно сказать тебе, почему. Но ведь наступают дни, когда птенцам нужно покидать гнездо? Прошу, не волнуйся. Я могу позаботиться о себе и своих друзьях. Обещаю не делать глупостей. Или хотя бы попытаюсь. Прости, что не смогла быть той послушной старшей дочерью, о которой ты мечтала. Быть может, Вирджиния справится с этой ролью лучше меня. Поцелуй за меня отца. Прощай. Твоя непослушная дочь, Беатрис». Дописав, она бегло перечитала письмо, кивнула сама себе, взяла лампу со стола и вышла из дома. Ей было шестнадцать лет. В три года она поняла, как страшен окружающий мир. В восемь впервые узнала о Звере. В двенадцать ей пришлось понять, что страх нельзя с кем-то разделить. В шестнадцать она побывала в теле птицы, встретила самого странного человека из всех, кого когда-либо знала и поняла, что не может осознать, чего боится. Ведь раньше у Беатрис было четкое понимание истин. Семья — хорошая, семья примет, укроет и защитит, лес — плохой, лес темный и страшный, в нем Зверь, в нем тьма и сотни потерянных душ. Почему она запуталась? Наверное, из-за Вирта. Из-за этого чертового умного-глупого-нелепого-милого Вирта в голове все перемешалось, подобно золе в камине. Именно из-за этого мальчишки Беатрис уходила сейчас все дальше и дальше в лес, удаляясь от родного дома. *** Мэйбл спустилась к воде, проскользив по крутому берегу и повертела головой. Диппер, буквально валящийся с ног от усталости, скатился следом, едва ли не упав в воду. — Что-то мне подсказывает, — просипел он. — Надо было остаться у Эндикотта. Мэйбл цыкнула языком. — Ну, братишка, где же она, твоя тяга к приключениям? — она повернулась к Дипперу, вымученно улыбаясь. На ее щеке саднили свежие царапины, оставленные цепкими ветками, через которые ей пришлось побираться. — Это больше похоже на самоубийство, — заметил Пайнс. Мэйбл хотела начать спорить с братом, но что-то остановило ее. Быть может, усталость, а быть может — шорох песка, раздавшийся откуда-то сбоку. Близнецы синхронно повернули головы и увидели стоящий на воде небольшой паром. С борта на песчаный берег спускался деревянный трап, по которому сонной походкой шли к суше люди. По крайней мере, силуэты, отдаленно напоминавшие в темноте людей. — Диппер, — Мэйбл пихнула брата локтем в бок. — Смотри! Можно спросить у них дорогу. — Как думаешь, этот паром идет до озера Гравити Фолз? — горько усмехнулся Пайнс. Было бы прекрасно. Просто замечательно. Диппер почувствовал, как сестра вновь тянет его за руку в сторону судна, но не предпринял никаких попыток ее остановить. Инстинкт самосохранения, который должен был предостерегать от разговоров с незнакомцами, под действием усталости притупился, и Пайнс готов был уже на что угодно. Если этот паром как-то поможет ему попасть домой, он готов хоть пытки на нем терпеть, лишь бы не шататься больше по лесу. Мэйбл слегка сбавила темп, щурясь. Потом вдруг изумленно вскинула брови, останавливаясь, и шепотом произнесла: — Диппер, да ведь это же… лягушки! Мэйбл вообще мало что удивляло. Если с ней случалось что-то изумительное и необычное, она радовалась этому, стремилась поделиться с другими, но никогда не удивлялась. Наверное, потому, что считала, что на свете нет ничего невозможного. Но антропоморфные лягушки в человеческий рост, наряженные в причудливые платья, сходящие в ночи с трапа парома, выходили даже за рамки воображения Мэйбл. — Что? — Диппер вытянул шею. По его округлившимся глазам было понятно, что он тоже это видел. — Да какого дьявола вообще тут творится?! Мэйбл, пойдем отсюда. Он перехватил сестру за локоть и развернулся. — Эй, стой, — она отдернула руку. — А как же помощь? — Мэйбл, как нам могут помочь лягушки? — Диппер в отчаянии всплеснул руками. — Очнись уже. Мы живем в реальном мире, тут нет места добрым сказкам с помогающими тебе во всем животными. — Ну не знаю, братишка, — насупилась Мэйбл. — Тебе не кажется, что этот мир не выглядит очень реальным? Огромные особняки, странная одежда, исчезающие стены, мальчик с чайником на голове, девочка, которая говорит о себе как о птице? Ты находишь все это настоящим? — О чем ты говоришь? — мальчик повысил голос. Несколько лягушек обернулось на спорящих, но земноводные быстро потеряли к ним интерес. — Это тебе нужно очнуться, Мэйсон «Диппер» Пайнс, оглянись вокруг! За все время, что мы здесь, ты видел у кого-нибудь мобильный телефон? Кто-нибудь здесь носит джинсы? Тут никто даже не слышал о Гравити Фоллз, где мы, если не в сказке? Диппер сел на песок. — В ночном кошмаре, — пробубнил он. — Мы пойдем и сядем на этот паром, и неважно, куда он идет, — Мэйбл рывком полняла брата на ноги. — Кончай уже быть такой тряпкой. Дипперу оставалось лишь подчиниться. *** Беатрис шла по дороге, царапая лицо и руки о нависшие над тропой ветки, проклиная все и всех: Зверя, Вирта, свалившихся им на голову странных близнецов, эту ночную дорогу и собственную наивность. — Дура, какая же ты дура, Беатрис, — ругала она себя вслух, чтобы успокоиться. — Сколько еще ты планируешь влипать в неприятности из-за этого мальчишки? Тропа была влажной после дождя, под ногами хлюпало, и Беатрис мысленно похвалила сама себя за то, что сменила туфли на башмаки. Впрочем, от падения это ее не спасло: поскользнувшись в грязи, девочка растянулась на дороге, испачкав жилет и юбку. Лампа, которую она выпустила из пальцев в полете, упала на землю и потухла, и Беатрис осталась в полной темноте. «Потрясающе, — прошипела она. — Если те двое идиотов не нашли дорогу домой, значит, сейчас четыре ребенка просто бродят по лесу в поисках неизвестно чего». Она осторожно поднялась на ноги, отряхиваясь по мере возможности, но не решилась сделать шаг в какую-либо сторону. В полной темноте это могло обернуться очередным падением. Беатрис успела грешным подумать, что ей придется стоять так до рассвета, как вдруг ей в лицо ударил луч фонаря. — Беатрис? — знакомый обеспокоенный голос вынырнул из ночной тишины. — Что ты тут делаешь? Вирт опустил фонарь, изумленно глядя на нее. — Гуляю, черт тебя побери, — оскалилась она, стряхивая с жилетки остатки грязи. Какой же ты дурак, Вирт. Бетрис подошла к мальчику, кладя ему руки на плечи. — Послушай, — выдохнула она. — Трудно это признавать, но ты очень помог мне, и я у тебя в долгу. И если ты хочешь найти тех детей, я с тобой. Вирт не нашелся что сказать, поэтому просто обнял ее, уткнувшись носом в ложбинку на плече. Беатрис неуверенно сомкнула руки на его спине и улыбнулась. Над лесом, медленно перекатываясь по небу, поднималось солнце. В кухне старой мельницы, прижимая к груди письмо, безутешно рыдала миссис Эдвардс.