Теория государства и права для чайников

Анечкин мир теперь состоял из пультов и кнопок, осветительных приборов и нескольких хороших камер, из кофе на соевом молоке и разлинованного планера, где в клетках уместились часы, минуты и фамилии в сокращении (с точкой). Анечка вдруг привыкла собирать волосы в два низких пучках по сторонам от идеально ровного пробора, хотя раньше всегда любила романтические мелкие локоны в небрежном пучке, и делать по два и двадцать два дела одновременно. Анечка, можно подумать, вовсе переехала в штаб: за последние месяцы тут скопилось немало ее вещей, и она сама не заметила, когда стала лучше других знать, где лежит сувенирка, сколько в холодильнике молока и куда уехал Каховский. Был разгар рабочего дня. Одной рукой она вносила правки в сценарий, закрепленный на картонной планшетке, второй — раз в пару секунд кликала «обновить» на ноутбуке в надежде, что техника все-таки среагирует. Техника не реагировала. Аня всегда считала, что компьютеры, принтеры, сканеры и прочие представители мира современных технологий — они как кошки: сразу чувствуют свою власть и манипулируют теми, кто не может дать сдачи. После очередной неудачной попытки Аня перестала мучиться и обратилась к спине в зеленом кардигане: — Паш. — Он не ответил сразу. Он никогда не отвечал сразу, не имея в виду ничего плохого, и Аня просто продолжила сама: — Ты из айти еще не все забыл? — Я ничего не забыл, — откликнулся Паша, отрываясь от разбора прессы. — Такое забудешь. А что? Волей-неволей, сама того не заметив, Анечка научилась уживаться в непростом коллективе взбалмошных идейных мужчин. Их тут с Наташей — таких — было двое, и по пятницам после работы они в кафе обсуждали маникюр и актуальные политические события. Аня никогда не сказала бы, что ей сложно, даже если это бы действительно было так. Она научилась умело сложный характер Трубецкого и поэтические приступы Рылеева, смеяться над их шутками и точно знать, когда отойти в сторону. Эта компания давно вместе, они дружат со всеми, кто тоже не любит власть, и все же — Аня всегда понимала, что вопрос глубже, чем кажется. Есть невидимые, но прочные границы, которые они никому не дают переступать. Нужно быть напрочь лишенным эмпатии идиотом, чтобы этого не заметить. — Интернет самовыпилился, — Анечка недовольно скривила губы, разворачивая ноутбук к Паше, подтянула колени к груди, упираясь пяткой в стул, и устроила на ней подбородок. — А мне надо, чтобы через полчаса Мишель вещал на всю страну еженедельную сводку новостей. — Понял, — тут же отозвался Паша. — Сделать так, чтобы заработало. — Точно, — Аня кивнула, распрямляя недовольство в улыбку. — Спасибо, Паш. За это время Анечка также усвоила, что есть определенные темы, которые ни в коем случае нельзя затрагивать, есть определенные эмоции, которые лучше не показывать при всех. Анечке теперь и самой было смешно оттого, как в первый год она убивалась по серьезному и умному Сереже Муравьеву-Апостолу — Анечка научилась гораздо больше ценить то, как однажды они напились, Сережа выплакал ей все свои патетические чувства к Мише и надел на голову абажур. После этого смотреть на него как на прекрасного принца стало решительно невозможным: Анечка для себя решила, что если уж выходить замуж, то точно не за политика. А если уж за политика… Тут впору было бы тяжело вздохнуть или разреветься от отчаяния: ему это неинтересно, как неинтересны отношения в принципе. Аня освоила это непростое искусство — сказать себе «стоп» раньше, чем произойдет неизбежное. Вздыхать ей теперь приходилось разве что по запоротому монтажу, а реветь от отчаяния она разучилась еще в молодежке. — Летает. Ракетой, — довольно объявил Паша через десять минут. Она не засекала — просто, наверное, прошло минут десять. — Прошу, миледи. Вряд ли этому обучают на факультете информационной безопасности. Но в каждой шутке, как известно, только доля шутки — Интернет действительно заработал. Паша вернулся на место и кинул ей в руки плитку пористого белого шоколада. Любимого — Паша умеет быть внимательным и заботливым по отношению к близким людям. Умеет лучше многих других. Анечка послала ему воздушный поцелуй, не раздумывая и совсем не смущаясь. В студенчестве ей было бы обидно за проигнорированный флирт, сейчас она привыкла ценить, что у нее за спиной — собственная гвардия, персональный отряд, состоящий из одних офицеров. Эти офицеры не скрывают лиц, не экипируются в бронированную форму, в которой не страшно и не стыдно бить безоружных. И в мире, где мундир давно опорочен, для благородства им не нужны погоны. Чести и честности в них больше, чем здравомыслия, и за Анечку они, конечно, без колебания встанут горой, а этого ей с недавних пор стало достаточно. Что до сожалений… Сожаления были и будут всегда. Вся жизнь состоит из упущенных возможностей и выбранных в какой-то момент развилок. Ни об одной из них Аня не стала бы жалеть. И — если быть до конца откровенной — одно это гораздо больше, чем все, что когда-либо давали ей отношения.