***
Чимин сидел на кухне, наслаждаясь тишиной, стоявшей в квартире, и неспешно допивая чай с лимоном. У него оставалось еще около двадцати минут до выхода, и он решил, что может потратить это время на то, чтобы просто немного посидеть и позалипать в окно на прохожих. Почему-то это всегда его успокаивало. А поводов для волнения у него было теперь хоть отбавляй. Юнги наконец выписывали спустя три недели, про которые Чимин, наверное, должен был сказать, что они были долгими, но на самом деле все это время пролетело для него, как один миг. После первой недели постоянных походов в больницу по вечерам после работы это стало чем-то настолько привычным для него, что Чимин вообще с трудом себе представлял, как это он раньше не проводил столько времени со своим истинным. Открывать новые стороны в Юнги оказалось на удивление безумно затягивающим процессом, и Чимин, не способный на высокие аллегории, сравнивал его с кочаном капусты. В капусте Чимин всегда больше любил именно сладкую кочерыжку (если только, конечно, капуста была выращена на огороде его любимого дедушки), но сначала требовалось пробраться сквозь гору листьев, которые Чимин вообще-то тоже жаловал, но чуть меньше, чтобы заполучить главное лакомство. И Чимину казалось, что с Юнги дела обстояли точно так же. Чем больше он узнавал о своем омеге, тем больше времени ему хотелось проводить с ним. Это представлялось ему почти невероятным, но впервые за долгое время он наконец испытывал искреннее воодушевление. На какое-то время он даже позволил себе перестать думать о будущем и просто наслаждался их тихими посиделками по вечерам в больнице, не переживая о том, как будет помогать Юнги потом, как все успеет и, главное, как сможет преподнести это все Чонгуку, который теперь только мрачнел с каждым днем и был вечно не в духе. Чимин в общем и не мог винить его в этом. И в те, теперь довольно редкие минуты, когда он не был занят работой и не думал о Юнги, он даже начинал волноваться за своего какого-никакого, но все еще супруга, от которого теперь с пугающим постоянством разило перегаром. И пару раз он даже попытался поговорить обо всем с Чонгуком, который после нескольких дней тотального игнора и прожигающих насквозь взглядов все же начал с ним разговаривать, но тот вечно уходил от темы (хотя скорее просто от Чимина в другую комнату) и старался в принципе избегать любых вопросов, не связанных с какими-то бытовыми моментами. Возможно, думал Чимин, Чонгук считал, что если они не обсудят все начистоту, то можно будет продолжать делать вид, будто ничего и не случилось, а, значит, им ничего и не надо будет решать с их очевидно все ухудшающимися отношениями. Чимин с этим не был согласен (или во всяком случае не полностью, потому как для того, чтобы все же взять себя в руки и покончить со всем, он пока тоже не находил в себе сил), но все же сейчас у него внезапно обнаружились проблемы посерьезнее. Потому что откровенное признание Юнги о тех трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться, окончательно добило его, заставило посмотреть на парня, которого он с такой настойчивостью отталкивал от себя в школьные годы, с совершенно другой стороны. И то, что Чимин сказал ему в тот вечер… Конечно, это было сиюминутным порывом, но, уже возвращаясь домой, Чимин ясно понял, что это действительно являлось правдой. Ему действительно было невероятно жаль, что он умудрился по собственной глупости упустить столько времени, потратить его на, как выяснилось, вовсе не того человека, так еще и бросить Юнги справляться со всеми его трудностями в одиночку, тогда как именно он являлся альфой и должен был делать все возможное, чтобы оберегать своего омегу. И если прежде Чимин тоже улавливал что-то подобное, но продолжал списывать это на природу, которая, по его мнению, не должна была играть определяющую роль в его судьбе, то теперь он уже был совсем не уверен, что дело заключалось именно в их истинности. Теперь он знал Юнги, знал, каким тот был милым и застенчивым, а еще добрым и не потерявшим веру в лучшее, но в то же время колким и острым на язык (что вообще-то тоже очень нравилось Чимину), и именно эти качества привлекали Чимина в его истинном омеге, а не только лишь один его запах. Потому что черничный аромат без сомнения все еще кружил ему голову, стоило только оказаться в непосредственной близости от Юнги, но то, как омега оживленно улыбался каждый раз, едва он появлялся в дверях палаты, опьяняло куда сильнее, не позволяя отойти от ощущения этой эйфории еще много часов. И Чимин уже надевал обувь, предвкушая, как Юнги снова подарит ему ту самую улыбку, когда он приедет, чтобы отвезти его домой (потому что они договорились об этом еще несколько дней назад, и Юнги казался очень воодушевленным этим), как вдруг его телефон зазвонил, и он слегка закряхтел, поднявшись слишком резко, чтобы узнать, кто это был. На экране светилось имя Чонгука, и Чимин непроизвольно закатил глаза. И как Чонгуку всегда удавалось выбрать самый подходящий момент? Возможно, Чимин даже позволил бы себе оставить этот звонок без внимания, хоть он и был вполне в стиле Чонгука достаточно долгим (наверняка настолько, насколько это было возможно согласно правилам сотовой связи), но затем телефон снова разразился громкой трелью, так что, недовольно щелкнув языком, Чимин все же ответил: — Что? — вообще-то ему было немного стыдно перед Чонгуком за то, что он так резко реагировал на него. Это точно не шло их отношениям на пользу. Но он никак не мог контролировать теперь то раздражение, которое неизменно вспыхивало в нем, стоило Чонгуку появиться где-то на горизонте. — Извините, — прозвучал в трубке незнакомый Чимину низкий мужской голос, и он тут же нахмурился. — Я работаю барменом в клубе «Розовый Фламинго». У нас тут парень напился и уснул прямо за стойкой. Согласно политике клуба мы не выгоняем таких посетителей, только перед самым закрытием, но так как это омега, а до закрытия нам еще сегодня очень далеко… В общем я решил, что будет лучше позвонить кому-нибудь, а вы в телефоне записаны как «любимый муж», поэтому я и набрал вам. — О боже… — прошептал Чимин, тяжело выдыхая. В этот раз Чонгук умудрился выбрать самый-самый подходящий момент, чтобы выкинуть нечто подобное. — Эм… Спасибо большое, что позвонили. Я сейчас за ним приеду. Если вам будет не сложно, последите, пожалуйста, чтобы его никто не трогал. — Да, конечно, — откликнулся бармен и скинул вызов. Чимин осел на пол с громким стоном. Ну почему это должно было случиться именно сегодня? Даже ладно, пусть сегодня, но немного раньше или наоборот позже, и он бы все успел. Но нет, разумеется, Вселенной нужно было устроить все именно так, чтобы он вновь оказался мудаком в глазах Юнги. Чимин крепко зажмурился, мечтая больше никогда не открывать глаза, чтобы не увидеть разочарование на лице Юнги, но, к счастью, его воображение довольно неплохо справлялось с тем, чтобы подсовывать ему нужные картинки. И все же он не мог бросить Чонгука. Пока они официально состояли в браке, он нес ответственность за него и не должен был перекладывать ее на незнакомого бармена, который и так оказался достаточно любезен, чтобы позвонить и сообщить обо всем. Посидев на полу еще пару минут, Чимин спешно набрал сообщение Юнги, в котором извинился и объяснил ситуацию (он просто не мог заставить себя услышать реакцию омеги), после чего схватил ключи от машины и вышел из квартиры. До клуба Чимин добирался около часа на машине. Он немного заплутал в незнакомых кварталах, все удивляясь, для чего Чонгуку в принципе понадобилось заходить так далеко, когда и рядом с их домом было довольно много давно проверенных заведений, но выяснять это ему совершенно не хотелось. Потому что ему было неинтересно. Ему было неинтересно, почему Чонгук пил (хотя в общем смысле он, конечно же, знал почему), почему решил уйти в малознакомый район, почему позволил себе напиться в хлам, когда еще и семи вечера не было. Чимин только хотел забрать Чонгука, потому что он еще не очерствел настолько, чтобы совсем не беспокоиться за него, и, привезя его домой, уложить на постель, и на этом покончить со всем. Он все еще испытывал довольно сильную вину перед Чонгуком и, когда не был занят Юнги, чувствовал себя весьма мерзко, оттого что попросту сбегал от проблем, а не пытался их как-то решить, но инстинкт самосохранения каждый раз настаивал на том, что именно малодушный побег являлся наилучшим выходом, и Чимин не смел противиться ему. Он обнаружил Чонгука, лежащим на стойке и даже негромко посапывающим с абсолютным умиротворением на лице. И Чимин на секунду даже замер, пристально всматриваясь в него и пытаясь вспомнить, как это было раньше, как это было, когда он считал Чонгука идеальным для себя во всем. И не мог вспомнить. Поэтому лишь в очередной раз вздохнув и извинившись перед барменом за причененные неудобства, заодно оставляя ему щедрые чаевые, Чимин закинул Чонгука себе на плечо и понес к машине. Он немного ждал, что от сильной тряски или от того, как его голову придерживали, чтобы он не ударился ею, пока его укладывали на заднее сидение, Чонгук проснется, но тот только промычал что-то невнятное и тут же снова успокоился. В конечном итоге Чимину потребовалось даже больше часа на обратный путь. Он успел пару раз застрять в небольших пробках, но и в остальное время, когда дорога в общем не была сильно загружена, он старался ехать помедленнее, чтобы не побеспокоить Чонгука, которому и так предстояло не лучшее пробуждение в его жизни. Поэтому когда он наконец дотащил размякшее и отяжелевшее тело Чонгука до кровати, аккуратно снял с него ботинки, джинсы и куртку, оставляя его в боксерах и свитшоте, и вышел из спальни, мягко прикрывая за собой дверь, часы уже показывали одиннадцатый час. По подсчетам Чимина Юнги давным-давно должен был добраться к этому времени домой. А еще, наверное, он уже и спать лег. Или, может, смотрел сейчас очередное ток-шоу по телевизору. И Чимин каждый раз резко сжимал кулаки от того, насколько сильно он сожалел о том, что не мог разделить это время вместе с Юнги. Он ведь так и представлял себе, как омега пригласил бы его остаться на чай, а потом он бы обязательно сбегал в магазин и помог хену приготовить что-нибудь (хотя с его навыками скорее помешал бы), а затем они бы и поужинали вместе, обсуждая дальнейший план действий. И это было бы так по-домашнему, было бы тем, о чем Чимин давно успел позабыть, но к чему подсознательно так яростно стремился. Но вместо этого он был вынужден сидеть у себя на кухне, нетерпеливо вертя телефон в руках, пытаясь понять, какое чувство по отношению к Юнги сейчас в нем преобладало: беспокойство или стыд.***
Что бы Чимин ни чувствовал в тот вечер (потому что сам для себя он это так и не смог определить), следующие пять дней прошли для него в бесконечном чувстве вины. Не то чтобы эти ощущения были ему так уж незнакомы. В конце концов Чонгук неплохо постарался для того, чтобы он понял на своей шкуре, каково это — накручивать себя, воспроизводя в голове из раза в раз одну и ту же ситуацию, изъедая себя, представляя, в какой момент можно было повернуть в другую сторону, чтобы все изменить, а в итоге доводить себя до осознания того, что ты являешься полным ничтожеством и вообще ничего хорошего в этой жизни не заслуживаешь. Но, к счастью, Чонгук подобные чувства вызывал в нем лишь периодически и всегда на строго определенный и не такой уж длинный, как Чимин понимал теперь, срок. Но сейчас… Чимин бы сказал, что он не испытывал чувство вины, а буквально жил в нем. Он просыпался и тут же бил себя одной рукой по другой, которая тянулась к телефону (потому что, разумеется, Юнги не мог позвонить ему ночью), потом шел на работу и, едва завидя в бумагах очередное слово на букву «ю», непроизвольно заставлял всплывать в голове придуманное им же самим разочарованное лицо Юнги, а после возвращался домой и натыкался на Чонгука, который только все усугублял, напоминая всем своим видом, почему именно ему сейчас приходилось так страдать. Правда, потом Чимин ложился спать, и перед сном, где его теперь тоже неизменно преследовали печальные образы из реальности, в последний раз приподнимая налившиеся свинцом веки, он признавал, что на самом деле виноват во всем был он один. Ведь он мог бы позвонить Юнги в тот вечер, извиниться перед ним, что так получилось, и постараться сделать что-то, чтобы загладить вину. Но вместо этого он испугался реакции хена, побоялся, что услышит пренебрежение в его голосе (что было сверхожидаемо, после того как он предпочел ему другого омегу) и в итоге так ничего и не сделал. На следующий день он все же отправил Юнги смску, поинтересовавшись его самочувствием, потому что это действительно беспокоило его, на что получил сухой ответ о том, что все в порядке. После этого Чимин не рискнул написать ему что-либо еще, слишком явственно ощущая даже сквозь экран смартфона укоризненный взгляд омеги. «Ты ведь обещал…» Между тем дома атмосфера тоже спокойнее не становилась. После того случая, провалявшись несколько дней с адской головной болью и отравлением, Чонгук принял твердое решение не пить больше в ближайшее время (или во всяком случае делать это не каждый день), вот только куда-то выплескивать свои эмоции, чтобы не лопнуть от их переизбытка, ему все еще надо было. И Чонгук решил прибегнуть к хорошо ему знакомому и весьма действенному способу. Теперь он выносил Чимину мозг, стоило тому только переступить порог их квартиры. При этом вопрос истинности Чонгук все еще обходил за версту, но зато мог сколько угодно ворчать на то, что Чимин наступал грязными ботинками на пол, а не только на специально лежащий в прихожей коврик, на то, что он ходил неделю в одной рубашке («Хочешь сказать, я так плохо ухаживаю за тобой, что у тебя нет чистой одежды на смену?! В шкафу целый ряд глаженных рубашек висит!»), хотя Чимин просто не видел надобности менять одежду чаще, если она все равно не была грязной и не выглядела заношенной. Какая разница, если его и на работе, кроме охранника и начальника отдела почти никто и не видел? Но Чонгук считал, что разница была, а заодно находил еще миллион поводов, чтобы бесконечно пилить его, то и дело срываясь на крик. И Чимину было совестно за такие мысли, но порой он ловил себя на том, что хотел, чтобы Чонгук снова запил, обеспечивая его тишиной и минимальным присутствием в доме. Но Чонгук не пил и, похоже, даже немного начал ловить кайф от всего происходящего, ведь Чимин упорно продолжал по большей части молчать, лишь изредка что-то отвечая, но в основном предоставляя ему полную свободу. И Чимин думал о том, что надо было уже все бросить, надо было перестать трусить и сказать Чонгуку все как есть. Но у них ведь будет ребенок… Зачем они тогда вообще это все затеяли? Чонгук хотел, чтобы это помогло им наладить отношения, но пока Чимин только наблюдал, как все стремительно окончательно рушилось и заодно, как постепенно, одно за другим, растаптывались хорошие воспоминания из прошлого. Хорошее в этом всем было то, что чувства оскорбленности и вины по отношению к Чонгуку в нем наконец уравновесились. Так что теперь ему было как-то даже немного спокойнее, несмотря на ежедневные истерики, и он только ждал, когда чаша весов качнется и он, изнуренный неподъемной обидой, наконец положит всему конец. Пока же Чимин приходил к выводу, что преобладающим его состоянием являлась усталость. Вселенская усталость, гвоздями прибитая к его груди и мешающая вздохнуть. Он устал от всего, что делал Чонгук, и от всего, что не делал он сам для Юнги. Он ведь обещал, что будет поддерживать его, что не позволит ему больше волноваться. Потому что так было правильно. Было правильно находиться рядом со своим омегой, заботиться о нем и помогать проходить через все сложности беременности. А еще Чимин всегда старался держать обещания. Поэтому на шестой день он все же не выдержал и, поборов (хотя скорее задавив) свою трусость, отправился к Юнги домой. Пожалуй, стоило предупредить хена о нежданном визите, но Чимин вполне допускал, что Юнги на это мог бы написать ему, чтобы он не приезжал, и он бы не посмел его ослушаться. Поэтому он просто заскочил в цветочный магазин и купил самый большой букет желтых роз, который там имелся, надеясь таким образом загладить вину сразу за все свои мудацкие поступки. Конечно, он знал, что этого было недостаточно, но все же позволял себе надеяться на то, что это хотя бы могло стать первым шагом. Дверь в квартиру Юнги открылась только после третьего звонка, когда Чимин мог бы уже подумать, что, возможно, хозяина просто не было дома. Но, к счастью, едва нажав на кнопку в первый раз, он догадался замереть и прислушаться, и все же уловил тихое шарканье по полу. А еще черничный запах слишком очевидно бил по рецепторам, так что Чимин настойчиво продожал звонить. Да, не очень-то красиво, но, чтобы попросить прощения у Юнги, ему сначала нужно было увидеть его, так что приходилось закрывать глаза на собственную бестактность. — Привет, — выдавил из себя Чимин, когда Юнги все же приоткрыл дверь и молча воззрился на него, будто решая про себя, что стоило сделать: прогнать его или все же впустить. — Можно войти? Я принес тебе цветы, но продавщица сказала, что их надо поскорее поставить в воду, чтобы не завяли, — Чимин решил пойти с козырей и робко протянул Юнги букет, завернутый в прозрачную слюду. — Проходи, — наконец кивнул Юнги, принимая цветы, все еще находясь в серьезных раздумьях. Ведь он говорил Чимину, что не любит розы из-за их колючести и обожает астры. Но зато с цветом Чимин попал в самое яблочко. Яркий, уходящий в кислотность желтый. Именно так, как ему и нравилось. А Чимин вязко сглотнул, не понимая по тону Юнги, насколько сильно тот был обижен, но, сняв крутку, все же прошел вслед за ним на кухню. — Как ты себя чувствуешь? Больше ничего не беспокоило? — Чимин топтался на месте, не решаясь сесть на стул, думая, что это было бы слишком бесцеремонно с его стороны. — Все в порядке, — Юнги пожал плечами, набирая воду в трехлитровую банку, потому как ваз в его доме никогда не водилось. А еще он был рад возможности хоть немного постоять спиной к Чимину, потому что действительно не знал, как на него реагировать. За те три недели, что он пролежал в больнице, он успел довольно сильно привязаться к Чимину (и по-настоящему, а не как тогда, еще в школе, когда он по большей части исходил в своих чувствах к альфе из представлений об истинности), и потому разочарование не просто кольнуло его в сердце, когда он узнал, что его альфа не сможет приехать за ним, но вгрызлось в него всем своим огромным рядом зубов. И, наверное, его бы отпустило, если бы Чимин в тот же вечер позвонил ему. В конце концов он ведь понимал, что Чимина нарушить слово вынудили обстоятельства. Хотя тот факт, что это случилось именно из-за Чонгука