Краткость — чья сестра?

Тортуга умирает. Она в агонии. Все стремятся жить. Забавно. Эти люди называют жизнью то, что Создатель нарёк смертными грехами. Мы, люди, вообще забавные звери: одним грехом промышляем, второму потворствуем, сгорая и вовсе от третьего, но случись что — молимся. Безбожники. Лжецы. Жалкие и двуличные, гореть вам всем в геенне огненной. И мне гореть. Я промышляю блудом, потворствую тщеславию и сгорю в своём унынии. А Бог? Он давно оставил и меня, и эти земли. Стоит лишь выглянуть в окно. Но я не хочу, не хочу смотреть на всё это. Я устала, я так устала. Крепко сжимая свечной огарок, дарующий мне тусклый свет, наношу румяна у зеркала. Мадам говорит, я излишне бледна и некоторые служивые не желают выбирать кого-то столь болезненно бледного и худощавого. Старая клуша несла что-то про битьё о скалы и кости для псарни. Впрочем, я её не слушала вовсе. А вот и клиент. Кладу кисть на столик и осторожно поднимаюсь с кресла. Еле живая свеча всё ещё в моей руке, даёт старому матросу оценить товар. Да, товар, уже даже не лошадь, кусок баранины с рынка и ничего большего. Просто посмотрите внимательнее: ценник, он прямо на моём лбу. — Здравствуйте, — робко улыбаюсь и отвожу взгляд. Им это нравится. Нравится видеть перед собой беззащитную и покорную девушку. Они сразу выпрямляются, точно перед своим капитаном, улыбаются, думают, так они расположат к себе и перестанут пугать. Не перестанут, но мне не страшно, уже не страшно… Огрубевшие за годы плаваний пальцы стаскивают с меня платье. Пламя угасает, погружая комнату во мрак. Я благодарна ему за это, теперь я могу не смотреть на этого борова. Жаль, он не разделяет моих чувств. Их никто не разделяет. Бросив меня на протёртые временем и усердным трудом простыни, пират зажигает три свечи в канделябре, стоявшем на ящике у изголовья, и начинает раздеваться. Холодно. Очень холодно. Даже чужое тучное тело, навалившееся сверху, в издёвке забирает остатки тепла, моего тепла. И опять я где-то там. В море или быть может дома. В настоящем «дома». Кажется, он вошёл. Нужно отреагировать. — Ааах, — тихий вздох, быстрый взгляд, полный лживой искренности и удивления, в сторону единственного глаза. Толчок. Не чувствую ничего. Ничего кроме его мерзкого пуза, бьющего меня, словно штормовые волны о борт корабля. Закатываю глаза, выгибая спину навстречу шторму. Надежда сгинуть в нём — последнее, что даёт мне сил. Корабль. Как же давно это было… А было ли оно вовсе? Не знаю, не помню. Волосы на его бурдюке неприятно щекочут кожу. Хочется смеяться. От щекотки или от его жалких до отчаяния попыток трахнуть девку? От всего. — Аааа, — стону чуть громче. Он начал стараться. По-моему, я даже почувствовала что-то кроме тошноты. Или это была моя обеденная куриная ножка? Нет. Я солгала. Я помню. Помню Её. Боже, дай ему кончить, возможно, это его последний раз не только со шлюхой, но и вообще последнее деяние в жизни. Умереть в койке с проституткой — не так плохо. Ему красивая смерть, девке — почёт и уважение: затрахала до смерти, браво! Такие стоят дороже. Начну делать зарубки на опорах балдахина. Одна зарубка — один дублон сверху. Она… мы были так похожи. Только Она — Адмирал пиратского флота, с Дейви Джонсом наравне. А я? — Х-хорошо, — хриплю, смыкая веки. В горле пересохло. И это всё. Проститутка. Сухо и точно. Единственное в чём мне позволено быть честной. — Да-а-а, о Боже, да! — действительно, о Боже… Дешёвый ром, багровомордые мрази, что с французскими королями имеют много общего: от гигиены до французской хвори. Сплетни и склоки с пиратскими подстилками, ой, кажется это и обо мне. Ха-ха-ха. Вот и весь мой удел. Он… кончил или сдох? Упираюсь руками в мохнатую грудь. От ощущения его жёстких кудрявых волосков под ногтями, тошнит лишь сильнее. Хочу выпить. Хочу забыть. Толчок и я сбрасываю эту тушу с себя. Кладу руку ему на шею, стараясь найти жилу. Ничего. А вот и первая «зарубка». Ненавижу. Обшариваю его карманы. Дублон? Тебе повезло: успел и кончить, и не заплатить. Не стыдно, ни капли… Называла волшебницей. Говорила, что я должна, как дарёная лошадь, плыть к своему новому хозяину. Лицемерка. Надеюсь, Ты сгинешь в Рундуке. Нашла флягу с пойлом. Удивительно, что он не помер раньше. За Капулетти! Закрываю глаза и пью до дна. Если сильно зажмуриться и очень-очень захотеть, можно представить, что это сицилийское вино. Но ненавижу я не Тебя. Не знаю, что было намешано в той бурде, но я бросаюсь, спотыкаясь о собственное платье, к туалетному столику. Будто сам чёрт во мне, раскидываю карты. Руки сводит судорога, но не это важно сейчас. Моя карта. Фортуна. Я ненавижу себя. Стою неподвижно, сжав ладони в кулаках и стиснув зубы, слышу голос самого Дьявола: «давай же». Разжимаю кулак. «Ну же». Дублон. «Скорее». Голос не один. Их десятки… сотни… тысячи голосов во мраке тёмной комнаты. Да будь же я проклята! Подбрасываю монету. Смеюсь будто умалишённая. Тень, она живая. Она тянется ко мне, лаская моё нагое тело, как никто не ласкал. Гладит щёки, как не гладила даже кормилица. Она зовёт меня. Она хочет меня. И она получит. Орёл или решка — плевать. Это мой последний дублон…