Шрамы

      С началом учебного года пришла бурная рутинная работа и вечный недосып. Благо ещё, что Кондратию дали только старшее звено, как более вменяемое для молодого специалиста. Первый урок прошёл очень даже успешно, но сперва дети подумали, что он их новый одноклассник и стали рассказывать, что «взяли нового препода, говорят, молодой совсем. Можно будет развести». Каково же было их удивление, когда со звонком Кондратий поднялся с места, подошёл к доске, приветливо улыбаясь, и представился: — Доброе утро. Я ваш новый учитель русского языка и литературы, Кондратий Фёдорович. — Его рассмешила реакция мальчугана, который минуту назад принимал его за рядового бойца своего класса, он, мальчишка, залился пунцовой краской и весь оставшийся урок молчал, конспектируя лекцию Рылеева.       С первых же минут своего монолога он сумел приковать к себе внимание всего класса, на него смотрели, как на идола. А Рылеев всё говорил и говорил о значении «Слова о полку Игореве» не только в древнерусской, но и в мировой литературе, потому как это первое произведение древнего автора, в котором применялся приём сравнения; о том, как восстанавливали и переводили первоисточник; что, по сути, от оригинала «Слова…» осталась лишь тень, общая задумка и событийность. Девятиклассники слушали, раскрыв рты, а Кондратий весь светился от того, что на него смотрят с таким благоговением, он бродил взглядом по классу, останавливаясь на каждом ребёнке, словно внося в него информацию; активно жестикулировал, мелодично играл интонациями голоса. Когда прозвенел звонок, за дверью послышались аплодисменты, а следом за ними вошли Милорадович, Романов и, кто бы сомневался, Трубецкой. У последнего было окно в расписании и он из любопытства пришёл послушать и посмотреть первый в жизни урок Кондраши (ну, и чтобы в случае непослушания успокоить взбунтовавшихся детей). После к нему присоединился Николай Павлович с Михал Андреевичем.       От столь неожиданного появления вошедших Кондратий слегка растерял свою уверенность, потерянно переводя взгляд с одного на другого и третьего, ища в их лицах что-то подозрительное, но, как оказалось, зря. Когда все дети вышли из класса, лица троих озарили восторженные улыбки, после чего комната наполнилась поздравлениями и восхищениями в сторону Рылеева, которому только и оставалось, что смущённо улыбаться в ответ и благодарить.       Вскоре старшие ушли со спокойной совестью, а Трубецкой остался, сев на парту рядом со столом Кондратия. Он молча осматривал юношу с головы до ног, совершенно ничего не стесняясь, что очень смутило господина литератора. Рылеев до сих пор ещё пребывал в некотором шоке от того, что в первый день их знакомства в девять часов вечера у него под окнами начали орать два мужских голоса. Как оказалось, это были Трубецкой и Пестель, в щи пьяные и невесть откуда доставшие адрес квартиры Кондратия, а орали они шикарную фразу из детского мультика: — Леопольд, выходи! — часть про подлого труса была любезно опущена. Рылеев накинул на плечи кофейного цвета пиджак, что висел на спинке стула, спустился к эти двум горе-мышам во двор. — Он снизошёл до нас! — Вы что тут делаете? — спокойный, даже холодный голос контрастировал с пьяным ором просветителей народа. — Как вы узнали адрес? — А мы это… у Коли спросили, — ответил с какой-то особой нежностью в голосе Пестель. — А делаем мы тут нашу дружбу. Кондраш, давай дружить, м? — почти двухметровый Трубецкой протянул свою широкую ладонь, аккуратно загребая ею узкую ладошку Рылеева и крепко её пожимая. Длинные пальцы Сергея чуть отодвинули краешек рукава пиджака Кондратия, нащупав чисто случайно приличное количество шрамов. «Леопольд» поспешил отдёрнуть руку и поправить рукав, убирая руки за спину.       Подул холодный ветер, заставляя всех троих поёжиться, после чего Рылеев предложил захмелевшим друзьям пройти к нему в квартиру. Пестель отказался, аргументировав скороговоркой, что «Коля дома с ума сойдёт, на такси доеду. Встретимся послезавтра на линейке». — А меня никто дома не ждёт, поэтому я не упущу такой прекрасной возможности поговорить с Вами, Кондратий Фёдорович. — Он отпустил поклон до земли и, чуть пошатываясь, пошёл к подъезду. Рылеев беспомощно бросил на более адекватного, чем Трубецкой, Пестеля взгляд, в котором читался немой вопрос: «И что мне теперь с ним делать?»; На что Паша пожал плечами, дружески хлопая Кондратия по плечу. Трубецкой после полуночного разговора по душам завалился спать в гостиной, мирно похрапывая, а Рылеев пролежал в великих думах до трёх утра, свято надеясь, что Серёжа забудет об этих шрамах. С того дня они — Пестель, Рылеев и Трубецкой — называли себя друзьями.

***

— У тебя талант, Кондраша, ты бы себя со стороны видел и слышал. — Спасибо, мне это льстит. — Кондратий сел за учительский стол, смотря на Серёжу снизу вверх. У последнего глаза горели от восхищения. — Даже я — человек, которому до литературы, как до Марса пешком и без скафандра, — заслушался!       Рылеев смущённо улыбнулся, чуть нервно теребя рукав рубашки. С самой их первой встречи Кондратию было комфортно общаться с Трубецким, более того, он хотел с ним общаться, несмотря на все свои жизненные установки. После того нелепого случая с ночёвкой у него в квартире Кондратий отчего-то постоянно ловил себя на мыслях о Трубецком. Его это пугало, потому как никогда с ним такого не было. Не было непроизвольной улыбки и учащённого сердцебиения при виде высокой фигуры, да ещё и метки проявляли активность во время разговоров. Кондратий в первый раз испугался, что вот и девятый поцелуй подоспел, но шрама не появлялось, что несказанно радовало.       Трубецкой же, не переставая, думал о количестве шрамов, которое, насколько он помнил, было, если не критическое, то близкое к тому, на запястье его нового друга. Он постоянно думал о том, как помочь найти того, кто прекратит отсчёт. Очень сильно не хотелось терять этого милейшего кудрявого юношу, к которому он уже успел проникнуться симпатией. Серёжа не хотел отпускать Рылеева к кому-то другому, но ведь только так возможно сохранить его жизнь, и это нешуточно огорчало Трубецкого. Пестель уже начал подшучивать над ним, подталкивая на разговор, от которого Трубецкой отпирался всеми четырьмя конечностями, аргументируя это тем, что о таких вещах не рассказывают малознакомым людям. Паша же твердил, что Рылеев не станет молчать и что Серёжа «слепой дебил». И вот с тысячного пинка под зад Трубецкой всё же решает затронуть эту тему. — Кондраша, я понимаю, что это очень личные вещи, но, может, поговорим о… метках?       Рылеева от этих слов будто током ударило, значит он всё-таки не забыл… — Что ты хочешь узнать? — Понимаешь, все мои двадцать семь лет не было никакой активности со стороны моего соулмейта. Как это происходит? Как они появляются? — Трубецкой мысленно благодарил всех богов, каких знал и мог придумать, за то, что Рылеев не ушёл от темы. — По ощущениям, словно пером по запястью водят, щекотно и, в некоторой степени, приятно. Кровь не идёт, если ты об этом. И, предугадывая следующий вопрос, скажу, что у меня их восемь. — Кондратий встал из-за стола, направляясь вглубь кабинета к шкафам и имитируя бурную деятельность. Его голос отдавал нотками стали и вымученного безразличия. Ему была неприятна эта тема, но довести её до логического конца всё же стоило, чтобы удовлетворить любопытство Трубецкого и больше не поднимать эту тему. — Спрашивай ещё, я отвечу на все вопросы. — А ты когда-нибудь… — Нет. И не собираюсь. А ты? — Знаешь, до этого разговора я был твердо уверен, что у меня вообще нет родственной души. Но я целовал других. И не раз. Но ответной реакции не последовало.- Трубецкой подошёл к Рылееву, сидевшему на последней парте спиной к нему, и положил ладонь на костлявое плечо. — Кондраш, я понимаю, что тебе не приятен этот разговор, но можно тебя попросить?       Рылеев вздохнул, застёгивая пуговицу на манжете рубашки, чуть закатывая рукав, и протянул руку Трубецкому. Изящное, тонкое запястье легло в широкую ладонь, как влитое. Сердце горе-поэта зашлось в бешеном ритме, а по меткам от мест прикосновений расходилось тепло. Трубецкой бережно проходится подушечками длинных пальцев по каждому тонкому беловатому шрамику, что ниточкой вытянулся поверх вен на молочной коже. В этот момент в кабинет без стука ворвался Паша: — Слышь, голубки, пойдём, пожуём чего-нибудь.       Кондратий вырвал запястье из рук Трубецкого и соскочил с парты, застёгивая попутно рукав рубашки. Серёжа же хотел было метнуть яростный взгляд в сторону Пестеля, но тот уже успел скрыться за дверью. Рылеев отчаянно краснел всё больше с каждой секундой, Трубецкому даже неловко стало. — Ты пойдёшь перекусить? — дождавшись отрицательного ответа, сопровождавшегося уверенной походкой Кондратия к своему столу, Сергей вышел из кабинета, готовясь сжечь Пашу.       Все мысли Рылеева улетучились, остались только ощущения прикосновений тёплых пальцев к запястью, высокий сердечный ритм и лёгкий тремор обеих рук.

***

— Паша, иди ты со своими советами, — шипел Трубецкой сидя напротив Пестеля в кафетерии, — Он со мной после этого разговаривать вообще перестанет. — Да чего ты так трясёшься-то? Думаешь ему неприятно, что его персоной интересуются? — Но не в таких… аспектах. — Сейчас Серёже было неловко, что он заставил Кондратия показать ему эти метки. Внутри грудной клетки, что-то неприятно возилось, побуждая тотчас же пойти и извиниться за этот нелепый допрос, но трезвый рассудок держал его на месте, говоря, что Рылееву нужно сейчас побыть одному и смириться с тем, что одну из самых личных его вещей знают теперь, не считая его самого, двое.