Рукой Аури-Эля

      За минувшие века Преданные стали гораздо умнее. Они научились пользоваться некоторыми простыми орудиями труда, ставить смертельно опасные ловушки и выращивать в небольших огородах неприхотливую флору для создания зелий и ядов. Фалмерские мечи, боевые топоры и глухая усиленная броня, смастеренные из матово-черного хитина прирученных корусов, могли тягаться с вооружением жителей поверхности. Об отсталости расы по-прежнему напоминали убогие хижины-шалаши, привычка меров спать на жесткой соломе или прямо на земле и их едва прикрытая нагота. Но хуже было лежащее в основе всего стремление уничтожить на своем пути любого, кто отличен от них.       Преданные сооружали алтари из костей жертв в честь неведомых духов и приближались к храму Ауриэля лишь в поисках еды. Мясо убитых они жадно рвали на части и иногда яростно дрались между собой за последний лакомый кусок крысятины. Гелебор наблюдал за подобными сценами издали и не мог совладать с унынием. Преданные рождались в ненависти и умирали с ненавистью; они не боялись гибели и приходили в этот мир отомстить за страдания прошлого, а их иссушенные злобой сердца не испытывали жалости. От некогда гордого и процветающего народа осталось одно снежно-мягкое «fal»…       Многое переменилось, когда однажды, во время обхода долины, паладин обнаружил на смятом сугробе кровь. Багровый клубок следов повествовал о чьей-то исступленной схватке и вел, как выяснилось позднее, к мертвому саблезубу с распоротым брюхом и торчащим из него фалмерским клинком. Зверь был мертв, притом недавно, а жуткий рисунок под ногами вел дальше. Обеспокоенный, Гелебор ступал по снегу настолько бесшумно, насколько мог ступать лишь эльф из его рода. Через несколько десятков шагов его предельная настороженность сменилась крайним удивлением — на тропе посвященных бесформенным грязным пятном лежал Преданный. Его иссеченная грудь тяжело вздымалась, а истерзанная хищными клыками плоть неестественно ярко алела на фоне зимнего полотна. Зрелище дополняли хриплые стенания, сопровождавшие каждый вдох и выдох раненого, из последних сил цеплявшегося за жизнь.       Гелебор действовал по наитию, когда принес искалеченное существо в храм. «Быть может, доброта и ласка пробудят в этом несчастном светлое начало», — размышлял он, читая над увечьями целительные молитвы и разглядывая испещренное уродливыми складками лицо с сеточкой сосудов под сросшимися тканями непроницаемых век. Ослабший Преданный настороженно втягивал узкими плоскими ноздрями воздух, принюхивался, точно животное, и время от времени скалил два ряда острых желтых зубов. Гелебор чувствовал, как от волнения у него покалывает ладони, но продолжал поддерживать обволакивающее теплом заклинание, поклявшись себе, что даже не замахнется на подопечного, если тому вдруг вздумается сомкнуть на его запястье челюсти или пустить в ход длинные когти. К счастью, Преданный повел себя спокойнее, чем ожидалось, и паладин окончательно решил взять уход за ним на себя.       Не жалея стараний и времени, Гелебор окутывал мера настоящей заботой. Он не только занимался перевязками, но и терпеливо учил его пользоваться ложкой, есть из миски, а после бережно умывал ему чумазые щеки подогретой водой, пока они не обретали естественную белизну. Преданный в ответ обыкновенно злился, фыркал и вертел лысой головой в попытке избежать прикосновений, но терпел и не пытался навредить своему спасителю, отчего Гелебора охватывала тихая радость.       Поздними вечерами он подолгу рассказывал о мире вокруг, о предназначении Благой земли и об Аури-Эле, вспоминал древние сказания, дни славы фалмерского народа и деяния величайших из предков. Слоги давно забытого древнего наречия плавно лились, складываясь в одну красивую историю за другой, пока усталость окончательно не брала над Гелебором верх. Присмиревший Преданный слушал и будто осмыслял что-то, иногда вторя голосу паладина одним движением тонких, почти незаметных губ. «Теперь ты понимаешь, что не все определяет ненависть», — шептал счастливый Гелебор при виде непривычной задумчивости своего слушателя. Вскоре сомнений не осталось, тот действительно понимал его речь, но частично — некогда дивный и выразительный язык выродился вместе с фалмерами, из-за чего были утрачены многие слова. Тем не менее отклик на обычные «дай», «возьми» и «ешь» приводил Гелебора в неподкупный восторг. В такие мгновения ему хотелось с улыбкой оставить на лбу родича отеческий поцелуй, столь чуждый падшим собратьям.       Сложившаяся идиллия впервые пошатнулась, когда Преданный начал вставать. Он не стремился напасть, но заметно беспокоился, вслепую изучая убежище — небольшую каморку, бывшую когда-то кельей. Из опасений, что лишние движения приведут к открытию ран и жуткому кровоизлиянию, Гелебор стал подпирать дверь снаружи. Осознание этой ошибки пришло с обнаружением Преданным своей ограниченности в пространстве. Его неугомонные метания из угла в угол, шипение и гневные возгласы стали предвестниками настоящей бури.       Тщетно Гелебор перехватывал длинные руки, отнимал от бинтов мосластые пальцы, когтями рвущие повязки прямо с поджившей кожей, и ругал себя за недалекость — Преданные существовали взаперти поколениями. Только заклинание успокоения прекратило неистовые судороги и режущий слух мерзкий визг, а после позволило уложить подопечного обратно в постель и остановить его хлынувшую кровь. Лишь оттирая каменную плитку от липких рдяных пятен, Гелебор вдруг ощутил, насколько он измотан. Беспощадная усталость отзывалась ломотой в суставах, томила лихорадочной слабостью и головной болью, стиснувшей виски тугим раскаленным обручем. Изнеможение больше не оставляло его, но сдаваться на полпути было не в правилах рыцаря Ауриэля.       Успокаивающие чары отныне приходилось применять постоянно. Без них одолеваемый беспокойством Преданный буйствовал, торопился найти выход и куда-то убежать, невзирая на риск погубить себя. Паладин раз за разом обновлял заклинание, чтобы раненый двигался как можно меньше, и вместе с тем пытался внушить ему, что в храме безопасно, что здесь он — не невольник. Однако увещевания едва ли избавляли Преданного от нервного возбуждения. Тот бесился, гримасничал, опрокидывал посуду, с воем царапал стены и попросту обращал новый период выхаживания в кошмар наяву.       Изнурение предательски нанесло удар в самый неподходящий момент. Оно навалилось весом череды бесчисленных ночей, проведенных без сна у изголовья постели раненого, и распластало прямо на полу. Когда внезапно навалившаяся темнота отступила, Преданный уже лежал ничком у ступеней алтаря во Внутреннем святилище, нелепо уткнувшись в пропитавшиеся алым сдернутые повязки. От резкого металлического запаха в горле застрял тошнотворный ком, а перед взором повторно сгустилась пелена тумана, но ужас перед смертью ставшего дорогим создания немедленно привел Гелебора в чувство и заставил действовать.       Жгучую вину от признания своей беспомощности облегчала единственная мысль: «Шаманы Преданных умеют врачевать». Опасение попасть под атаку свирепой толпы не могло сравниться со страхом, что тот, кого Гелебор с трепетом прижимал к груди, будет отвержен, брошен на произвол судьбы или вовсе прикончен племенем, где выживает сильнейший. Потому на подступах к деревне фалмеров паладин молил Аури-Эля не о своей защите.       Оставив неподвижного раненого на снегу, Гелебор на прощание одарил его благословением — нарочито громким, чтобы привлечь внимание обитателей селения, но более чем искренним. Он не мог ни вздохнуть, ни шелохнуться, когда обнаружившие родича Преданные обступили его со всех сторон, зашумели и, вопреки худшим ожиданиям, дружно подняли тощее тело на руки и унесли в одну из ближайших хижин. В примитивной и пронизанной жестокостью фалмерской культуре все же нашлось место заботе о ближних. Это говорило громче всяких фраз.       Гелебор еще долго стоял на возвышенности и наблюдал за текущей своим чередом жизнью в деревне. Хотя цивилизация снежных эльфов канула в небытие, зароненное в душу одного Преданного зерно добра обещало дать побеги. Гелебор знал, что прежде пройдут годы, а ему самому вряд ли удастся застать день, когда его народ наконец сбросит ярмо мщения, и тем не менее надежда его горела ярче прежнего. Как бы то ни было, первый крошечный шаг фалмеров навстречу миру был сделан, а постижение ими иной жизни обрело начало.