Рукой Аури-Эля

      За долгие годы, проведенные под немыми сводами Вечерней пещеры, одним из лучших способов противостоять гнету одиночества для Гелебора стало обычное чтение. Увы, как бы сильно ни хотелось вернуть прошлое, история не остановила свой бег ни на миг. Неумолимое течение времени продолжало наполнять летопись Тамриэля и побуждало возыметь хотя бы частичное представление об отгремевших событиях недосягаемого внешнего мира и их героях. И единственными, кто мог более-менее удовлетворить любопытство Гелебора, были именно книги.       Скромная их коллекция, изредка пополняемая щедростью путешественников, не только помогала коротать неотличимые друг от друга дни, но и спасала от потери рассудка. Длительное молчание и власть собственных дум неумолимо превращали сознание в опасно мрачную сумятицу, порою затмевавшую собой даже свет молебнов. Дабы не позабыть звучание собственного голоса, Гелебор обзавелся привычкой читать вслух и заучивать отрывки самых разных произведений, будь то написанный красочным языком художественный рассказ или же серьезный научный труд, заумным слогом вещавший о землях за пределами Забытой долины.       Книги даровали пищу для увлекательных рассуждений и были сравнимы с глотком свежего воздуха, однако ничто, к сожалению, не вечно. Вездесущая губительная влага сочилась отовсюду и проникала куда угодно. Никакие попытки Гелебора спасти от нее свои скромные сокровища не увенчивались успехом — вода отличалась куда большим коварством. Она впитывалась в шелестящие листки и неумолимо уничтожала один томик за другим, превращая их в пахнущую затхлостью раскисшую ветошь с угольно-бурыми следами чернил и грибка. Даже пламя жаровни мало поспешествовало в этой неравной борьбе. В конце концов въевшаяся намертво плесень вынуждала с грустью признать поражение.       В такие моменты Гелебор обнаруживал себя на краю трясины воспоминаний и в окружении гнетущих мыслей, умеющих терзать не хуже раскаленных крючьев какого-нибудь пыточного орудия. Безмолвные и в то же время речистые страницы ограждали от отупляющего полумрака, наполненного лишь звуком разбивающихся о поверхность луж слезинок грунтовой воды. Гелебор содрогался каждый раз, когда в его осторожных руках рассыпался очередной переплет, а строки на изуродованных листах начинали плыть, превращаясь в безобразные кляксы. Ему казалось, что его покидает друг — бесконечно понимающий, мудрый и верный, способный утешить, ободрить и дать столь необходимый иногда совет…       Зато какой трогательной радостью пронизывалось знакомство с новой книгой — пускай нередко и потрепанной, засаленной, грубо исписанной чужой рукой и облаченной в убогую обложку. Гелебор печально кивал в ответ жалким потертостям и заломам — от его собственного внешнего благородства тоже мало что осталось. Редким же путникам оставалось только дивиться тому, сколь мало нужно для счастья позабытому миром аскету. А Гелебор, не скрывая чувств, с теплотой проводил пальцами по корешку — еще один друг обещал обрести в его сердце отдельное место.