Рукой Аури-Эля

      Гелебор смотрит сверху вниз. Смотрит долго, с прохладной доброжелательностью, уже вошедшей в привычку, и в ответ получает колючий взор темно-карих, напоминающих агаты глаз. Мальчишка ростом едва достает ему до пояса, но глядит на взрослого паладина с каким-то вызывающим прищуром. У него те же остроконечные уши, узкий подбородок и высокий лоб. Его мать — фалмерка, но чадо награждено черной, как смоль, кудрявой копной волос, угольным росчерком бровей и восприимчивой к морозу тусклой, будто покрытой каменной взвесью кожей. И вся детская фигурка, широкоплечая и плотная, пронизана кричащим: «Другой».       Остальные беженцы косятся на мальчика и бросают укоризненные и иногда жалостливые взгляды на его полуслепую, бесконечно уставшую от жизни мать, когда ребенок дергает ту за полы плаща, шмыгает сопливым носом и канючит, прося покинуть Благую землю. Здесь почти всюду вечная мерзлота, а от яркого света, искрами разливающегося по сугробам, режет глаза. Фалмеры молчат при виде такой странной семьи, и на лицах их — неприязнь и глубокое недоумение: «Почему она от него не избавилась? Зачем растить отпрыска поработителя?» Гелебор находит на это донельзя простой ответ: женщина ненавидит двемеров, но сына любит со всей нежностью. Он для нее — единственное, ради чего стоит жить.       — Двемерский выродок! — кричит какая-то особо дерзкая девчонка, прежде чем запустить в лицо полукровки подобранную с земли ледышку, и Гелебор перехватывает ее руку в последний миг.       Он хмурится, зная, насколько сурово выглядит, и задира, тихо ойкнув, роняет осколок. В силу возраста дети многого не ведают, и в незнании своем они еще менее терпимы и гораздо более жестоки к непохожему на них сверстнику. В прошлый раз ребятня затолкала ему за шиворот снежок, посчитав веселым то, как вечно простуженный чернявый мальчишка прыгает на месте и, повизгивая, с гримасой пытается достать из-под одежды обжигающе холодный комок.       — В Благой земле есть место для каждого, — строго напоминает Гелебор, и дети виновато опускают ресницы. Перечить лидеру рыцарей Аури-Эля смелости у них нет.       — Вот вырасту — уйду отсюда вместе с матушкой, — обиженно бормочет ведомый за руку маленький полудвемер, вытирая слезы обиды. Его кулаки гораздо крупнее кулаков обидчиков, но использовать их для защиты он почему-то не решается. Во всяком случае пока. Таким рукам, думает Гелебор, однажды придется в пору боевой молот. Однако среди паладинов подходящих учителей для овладения им попросту нет — тяжелое снаряжение все же удел двемеров, лишенных нужды в быстром передвижении по высоким сугробам.       Из потока мыслей выдергивает сухой детский кашель. Гелебор вновь мрачнеет, но ничего не говорит. Мать приведенного Гелебором мальчишки вздыхает и, близоруко щурясь, утешающе гладит сына по голове, после чего достает пахнущие травами разогревающие мази. Тот больше не хнычет, только привычно взирает на паладина исподлобья, и в этом взоре отражается весь груз бремени отвергнутого приблудника — получужака, недосвоего.       Когда малец заболевает, Гелебор торжественно обещает научить его сражаться, как только хворь отступит. Идея настолько воодушевляет парнишку, что остаток вечера он взахлеб рассказывает паладину о двемерских воинах, об их блестящей металлической броне с квадратными спиралями на глухих пластинах, отливающих холодной рыжиной. Гелебор лишь кивает, зная, что со временем сей образ утратит силу и померкнет, а желание овладеть военным ремеслом — утроится. «Главное, чтобы здесь его приняли».       Новых случаев насмешек над полукровкой впоследствии не происходит просто потому, что тот больше не поднимается с постели. Гелебор делится лечебными микстурами и молится за здравие больного, пока Благую землю окутывает пургой и стужей. Мороз леденит жилые храмовые помещения и стелется трескучей мглой, от которой замирают водопады, а кристальная поверхность озера со звонким рокотом покрывается ветвистыми разломами. В конце концов нещадный холод повисает над охваченным лихорадочным бредом мальчиком, словно намереваясь шепнуть: «Ему здесь не место».       Вечером Гелебор приносит в комнату с пылающим камином большую вязанку хвороста и вытирает проступившую на лбу испарину. Огонь ревет, пылает и сушит воздух так, что находиться в помещении уже невыносимо — в горле мгновенно пересыхает, становится трудно дышать. За дверью стоит понурая и обессилевшая мать. Они смотрят друг на друга без слов, и при виде отчаяния в мутных глазах женщины на сердце паладина ложится тревога. Они оба знают — прогнозы прелатов неутешительны, а зима в долине не имеет начала и конца…