Рукой Аури-Эля

      У большинства нордов широкие румяные лица и небесно-голубые глаза. Их волосы напоминают цветом зрелую рожь, а привыкшие к труду тела крепки и пышут здоровьем. Гелебор не удивлен, когда к его убежищу в Вечерней пещере приходит нордка. Он уже давно ничему не удивляется, ибо она, с виду мрачная и суровая, как горы севера, далеко не первая из нордского племени, кто явился сюда.       Воительница в обитой мехом броне и с грозным молотом за плечами не просит — требует Лук Ауриэля и пристально оглядывает Гелебора с ног до головы. Он приветствует ее так, словно между их народами не было бессчетных войн и жестоких гонений.       — Так ты фалмер, — с любопытством, граничащим с настороженностью, выдает женщина, и без стеснения подходит вплотную, чтобы лучше рассмотреть лицо паладина в свете талых свечей у алтаря.       — Я предпочитаю называться снежным эльфом. К фалмерам путешественники относятся с предубеждением, — отвечает ей Гелебор точно так же, как отвечал сотням ее предшественников, после чего мягко останавливает бесцеремонно тянущуюся к нему руку. На грубоватом, хотя и приятном лице женщины нет ни капли смущения. По крайней мере, ей не пришло в голову разделаться с ним, чтобы продолжить дело своих героических предков…       Отбросив предрассудки, нордка без сомнений принимает из рук паладина кувшин посвященного. Стойкости ей не занимать, однако Гелебор наперед не загадывает. Предчувствие скорого возвращения новой знакомой его не обманывает, и на исходе следующего дня та почти вываливается из портала, ведущего в Вечерний переход, и гневно бросает порожний кувшин на землю.       — Мерзкие твари, — почти выплевывает женщина и припадает к стене дорожного святилища, избегая наступать на раненную кем-то из Преданных ногу. Гелебор искренне рад видеть нордку живой, хотя понимает, что достичь Внутреннего святилища и одержать победу над викарием хромая и обескровленная она не может.       Путница наотрез отказывается от помощи в виде целительного заклинания — сказывается подозрительность нордов к магии — и обещает покинуть Гелебора утром. Тот ни на чем не настаивает и закрывает дорожное святилище. Женщина, расположившись на противоположном краю водоема, занимается своей раной, не забывая украдкой поглядывать на загадочного мера. Гелебор неторопливо разводит в жаровне огонь, снимает потемневшую от времени кирасу, бережно складывает рядом поножи и перчатки, готовясь к вечерней молитве, и в конце концов предстает перед гостьей просто эльфом — усталым, задумчивым и молчаливым.       — Как долго ты здесь находишься? — внезапно обрывает тишину нордка, о которой Гелебор уже почти забыл, и ее немного хриплый голос разносится гулким эхом под сводами каверны. Паладин безразлично пожимает плечами — он давно утратил счет одинаковым годам.       — И каково же сидеть здесь, будто в темнице? — Взор насмешливых васильковых глаз пересекается с серьезным взглядом Гелебора. — Не думал отправиться в мир?       Гелебор по-прежнему спокоен, но в глубине души уязвлен. Слова нордки напоминают болезненный укол.       — Оставление дорожного святилища без охраны нарушило бы данные мною клятвы рыцаря-паладина. Более того, дороже Благой земли у меня ничего нет.       — Неужели есть смысл печься об этих тоскливых руинах? — Женщина небрежно указывает на окружающее пространство — купол святилища и алтарь Ауриэля — и улыбается с жестоким сочувствием.       Гелебор становится напротив символа своей веры. Чувство собственного достоинства в нем вопит и как никогда взывает к себе.       — Это мой дом. Другого у меня нет.       — Построй новый, лучше прежнего, — незамедлительно предлагает собеседница, однако Гелебор не дает ответа, погруженный в моление. Его веки сомкнуты, с губ срываются читаемые на родном наречии слова, пока нордка в ожидании ответа смотрит в упор пронзительным лазурным взглядом, от которого горит кожа.       — Снежным эльфам больше нет места в Скайриме, — возвращается к диалогу Гелебор вскоре после завершения ежевечернего ритуала, будучи, как ни странно, ни разу не отвлеченным от него. Из-за растущего волнения прохладный влажный воздух пещеры будто нагревается, царапая пересохшее горло и вынуждая дышать чаще.       Нордка внезапно поднимается с земли и, прихрамывая, довольно быстро приближается к Гелебору. Кажется, что она вот-вот засмеется, но ноющее бедро не располагает к веселью.       — Давно ли ты был в Скайриме, паладин? Может, время в твоей пещере и замерло, но снаружи оно мчится вперед. Я докажу, что ты заблуждаешься, если пойдешь со мной.       Услышанное приводит Гелебора в такое недоумение, что он на несколько долгих мгновений теряет дар речи. «Фалмер норду не союзник, и думать иначе — вот истинное заблуждение», — хочет сказать он и не решается. Сколь бы заманчиво ни было предложение, они оба принадлежат к разным, совершенно чуждым друг другу мирам, у которых нет точек соприкосновения.       Женщина все еще надеется на согласие. Желая поддержать Гелебора в решении, она осторожно касается пальцами его запястья. Ее руки горячие, а прикосновение подобно электрическому разряду, потому мер отдергивает руку. Это приводит нордку в недоумение и, должно быть, заставляет ее думать о Гелеборе как об одичалом старике. «Но лучше уж так, нежели прослыть чьим-то диковинным трофеем и каждый день видеть в глазах людей унизительную жалость». С некогда присущей фалмерам гордостью, взыгравшей в Гелеборе, невозможно не считаться.       — Сожалею, но это исключено. Мой долг вынуждает меня остаться, — продолжает стоять на своем паладин, и нордка, разочарованно вздохнув, отступает на полшага. Эта ледяная крепость воительнице не по зубам, и взять ее не удастся ни штурмом, ни измором, ибо зиждется она на принципах, неподвластных ни времени, ни соблазнительным речам.       — Что ж, так тому и быть, — чуть слышно роняет женщина, и Гелебор уверенно кивает. У каждого в этой жизни свое место и свое предназначение.