Поверь — когда в нас подлых мыслей нет, Нам ничего не следует бояться. Зло ближнему — вот где источник бед, Оно и сбросит в пропасть, может статься. Данте Алигьери. Ад, Песнь вторая
Старый треножный табурет покачивался под мужчиной, сидящем насупротив зеркала. Почти касаясь стекляшки лбом, он внимательно всматривался в отражение. Непрерывно двигая губами, точно в молитве или на исповеди, он напоминал монаха, но невразумительная, едва слышимая речь тонула в звуках пробуждающегося города. Под потоком тёплого воздуха, выходящего изо рта мужчины, стекло помутнело, и тем пристальней он зрил в зазеркальные недра, словно пытался отыскать нечто в запотевшем стекле, хотя в действительности последнее отражало лишь убранство комнаты и его самого. На резном столике, вышедшем из-под рук умелого мастера, возвышался крупный металлический крест, что прижимал своей тяжестью лист пергамента; человек регулярно производил денежные подсчеты, и поверхность бумажицы покрывали ряды аккуратно выведенных чисел. В самом низу чернила поблёскивали — последняя запись была сделана около четверти часа тому назад. Из окна, выведенного на южную сторону, струились тусклые лучи солнца; неспособные в полной мере пробить наводнённый тучами небосвод, они едва касались пола. Под столом валялись опрокинутые кувшины, до недавних пор наполненные соком перебродившего винограда и несмотря на распахнутые настежь створки, свежему воздуху никак не удавалось развеять стойкий, будто въевшийся в стены дома алкогольный аромат. Некоторые ёмкости яростно разбили, и часть содержимого впиталась в деревянный пол покрытый ковром, однако, в остальном жилище выглядело ухоженным. Дом располагал всеми необходимыми для хозяйства и жизни предметами: ванна, с металлической каймой, несколько столов — для обеда на втором этаже и для обедни на первом, стулья и табуреты различных конструкций и вариаций, изготовленные весьма искусно, рукомойник, небольшое кассоне (1) с тяжёлой железной ручкой в котором хранились наряды, колун и камин, набор гребешков, меч, рваная кольчуга и прочее. Доброе жилище, но не слишком примечательное, ибо Венеция, где оно стояло среди подобных, являлась городом, ломящимся от богатств, достоинство коего умаляли токмо нескончаемые водные приливы и капризы погоды. Веки человека норовя захлопнуться, дрожали — сознание готовилось к путешествию в королевство Морфея. Слабосилие, виновником коему служило вино, клонили голову всё ниже, а сердце беспокойно колотилось, точно сейчас покинет нутро. Спустя ещё несколько мгновений, его шея расслабилась, и голова склонилась на грудь; винный флагеллант (2) рухнул на стол, как в беспамятстве. Человек оказался в своём старом обиталище — зале родного замка. Он помнил помещение смутно, отрывками, ибо живал там давно, будучи ещё отроком. Поднявши голову, он узрел то, ради чего дурманил себя прошедшей ночью. Поверхность зеркала ныне отражала вовсе не его, но расплывчатый женский лик, окутанный дымкой тумана и только светло-голубые, практически серые глаза, источающие доброту и всепрощение, выделялись на его фоне. Дева зрила на мужчину, подобно тому, как мать смотрит на сына. — Приветствую тебя, — произнёс мужчина неслышным голосом, каким последний ощущается во сне. Женщина глядела на него молча, явственно в ожидании. Он продолжил: — Благодарю, что пришла ко мне. Слава Господу, что это ты, а не они. Ласково улыбнувшись, она качнула головой. Её расчёсаные волосы развевались под потоком ветра, гуляющего внутри зазеркалья. — Не стану излишне забирать твоего времени, хотя и не ведаю, сколь оно значимо в твоём мире. Я желаю знать, как уйти от тех, кто настигает меня здесь чуть не каждую ночь… я боюсь их даже теперь. Ты была ближе к Господу, нежели я, а потому должна знать! Когда он закончил говорить, воцарилась шипящая и пугающая тишина. Неспособный терпеть безмолвия, он продолжил: — Что это за злой рок, гложущий мою голову, подобно червям, поедающим плоть мертвеца? Кто наслал на меня столь тяжкое проклятие? — он говорил почти детским дрожащим голосом, но прервался. Несколько следующих мгновений тишины, тянулись, словно час. Окружение помутнело, но вскоре вернулось в изменённом образе — подобии замковой темницы; токмо стол и зеркало остались прежними. — Я немало размышлял. Быть может это расплата за неумеренно-долгое жительствование в этом мире? Коль так, уж лучше мне умереть, ибо нет больше сил проживать во сне ад, несравнимый даже с самой злой войной. Прервавшись снова, муж понадеялся на ответ, но дева безмолвствовала. — Я вспоминал наши беседы… ты всегда учила меня походить на добрых людей, и я старался соответствовать, но что хорошего в доброте? Я слишком долго пожил, чтоб верить в безгреховность рода человеческого. Да, несмотря на вино, коим я отравляю свой разум и тело, память моя нисколько не страдала и я помню твои наставления, а кое-чему продолжаю следовать и поныне. Но где я теперь, чего достиг? Сплошные мытарства! Практически бездомный! А теперь проходящий через ночи мучений, сравнимых с адскими! Оставаясь немой, женщина нахмурилась, однако переведя взгляд ниже, она указала ему на предмет подле зеркала. Разведя руки в стороны, глаза её наполнились слезами. Мужчина не оставил то без внимания; сей жест подобно глухому эху отразился в его сознании. Он потёр глаза, не веря им и мгновенно ощутил себя иначе — сравнимо с тем, как если бы струйка свежего воздуха проникла в затхлую клоаку. Теперешний сон отличался ото всех, обычно наблюдаемых им в царстве Гипноса. Дева зрила на святой крест, кой засветился лазурным свечением. Не раз ему приходили подобные видения, но очертание женщины в зазеркалье всегда отвечало лишь молчанием или улыбкой, однако сейчас дало ясный ответ, пусть всего-то движением, но человек понял, что оно желало донести. Осознание пронзило его от макушки до пят, а хладный пот оросил стан. Ухватившись за сей символ, он не отступил и приподнявшись, поклонился её изображению. — Столь долго ты молчала, но наконец час, видно, пришёл… а теперь ответь мне! Ответь хоть раз! Молчание. Вскинутыми в исступлении руками он ударил по столу и завопил в зазеркальный образ: — Что я должен сделать для избавления?! Что?! Она, не отрывая глаз от святого креста, сложила кисти рук ладонями друг к другу. Свечение пропало, а доныне хмурое выражение лица вернуло прежние очертания. Она указала одной рукой на распятие, а другой жестом позвала к себе. Её взгляд, исполненный добротой и состраданием глухо отразился в его тяжёлой голове. — Тело моё живёт, но душа в кандалах! Страдает она, ведь ничто не может её освободить от недуга. Как убедить человека, мною погубленного, покинуть моё сознание? Сколь бы радостно я не провёл день, всё это пустое, ибо ночь настигает меня, разбивая железным кнутом любые радости. Одним только вином я спасаю свой рассудок… да благословит Господь его создателя! А стоит мне остаться без него, так ад и все его круги навещают меня! Бывшие мученики ныне пытают меня, как черти. И я не смею их судить, ведь они правы, но разве должен я мучиться больше, чем иные убивцы? Так ответь, как заставить их покинуть мой рассудок? Ты же знаешь, что я страдаю, да так, что мне видится, что ад вовсе не под землёй, но здесь, на ней! — он схватился за волосы, а слёзы потекли из глаз, силы оставили его, а волна острейшей, как лезвие ножа, печали, которую человек не способен испытать нигде, помимо обители снов, проколола душу и сердце. Женщина, смотря на столь искреннее исступление, изменила выражение лица, и прошептала: — Я рада, что ты сознал свои прегрешения. Ты в праве жить, как пожелаешь, получить, чего вожделеешь, однако ты отрёкся от Бога и потому страдаешь более прочих, — её голос, гулкий, практически неслышный проистекал будто из-под воды и до мурашек напоминал ему собственный. — Как же быть? — умоляюще вопросил он, хватаясь за края куртки. Она безмолвно протянула руку через зеркальную гладь и взяв со стола крест, обратившийся в её длани ножом, провела тем по горлу, а затем яростно отбросила прочь, показав мученику его ошибочные деяния настоящего и от чего тот должен отречься для собственного душевного исцеления. Ударившись об пол, клинок растворился в чёрной бездне. Муж с ужасом посмотрел вниз. Тьма поедала комнату со всех сторон, приближаясь всё ближе к сновидцу. Страх, яко тлеющий уголёк, вылетевший из костра на кожу, коснулся его души. Он резко поднял очи на зеркало. Лик доброй женщины сменился на образину гнилого покойника, тянущего к нему полуистлевшие пальцы. Сей же миг человек, вздрогнув, проснулся. Вскоре он встал и провёл по своим снежно-белым волосам ладонью, стараясь привести себя в чувства, сделал глубокий вдох и шумно выдохнул, затем, пошатываясь, подошёл к оконному проёму. Открывшаяся перед его взором картина уже давно не вызывала в нём ничего, кроме лёгкой тоски и томности, ибо каждый день он наблюдал один и тот же пейзаж на протяжении последних лет, тем не менее тот нисколько не потерял своей красоты и уж точно достоин упоминания. Высокие дома, выстроенные из белого камня, с залитыми солнечным светом крышами огненно-красных оттенков образовывали своим плотным нагромождением узкие улочки, что подобно паучьей пряди опутывали собою весь город. Промеж них повсеместно виднелись широкие каналы, также выстроенные из кирпичей, по ним, куда ни глянь, плавали небольшие деревянные лодочки разных размеров и конструкций — во все времена это являлось одним из главных способов перемещения по сему славному и уникальному городу. Ближе к центру, чуть далее от дома, в котором проживал мужчина, находился дворец дожа — Антонио Веньера, правителя города. До мужчины донёсся морской бриз, исходящий от Гранд Канала, рядом с коим возвышались дворцы, прославлявшие Венецию не меньше, чем их обитатели: Ка’Лоредан, ещё только ещё возводившийся Палаццо (3) Дандоло, а неподалёку от них стоял Фондако-деи-Тедески. В те времена берега Гранд Канала напоминали собой постоянную и непрерывную стройку; с утра и до вечера слышались голоса строителей, стук камнетёсов, грохот машин и конструкций, что помогали в строительстве. Предприимчивые венецианцы не переставали украшать побережье всё более изысканными и величественными строениями, принося тем самым городу всё больше славы, величия, а главное, привлекая богатых людей со всего мира, либо же тех, кто планировал стать таковым. Неподалёку виднелась часть площади Сан-Марко — обширного места для проведения важных политических встреч, турниров, празднеств, карнавалов и других городских мероприятий. Город без сомнений обладал бессчётными достоинствами, однако нельзя не упомянуть и о его отрицательных сторонах. Постоянная сырость споспешествовала неприятному запаху, ибо от воды гнили балки, на коих зиждились строения бедняков, мосты и всё, выстроенное из дерева. То же обстоятельство провоцировало болезни, ибо миазмы в нездоровом воздухе скорее проникают в организмы человеческие, отравляя и ослабляя их перед натиском болезней и в особенности чумы, которая вот лишь несколько лет назад погубила чуть не четверть городского населения. Ну и, конечно же, бедняки, кои чересчур сильно выделялись на фоне богатства городского окружения: заезжих купцов, торговцев, дожей, профессиональных солдат и всех-всех, кто позволял себе жить в роскоши и имел хоть горстку золота в тайнике. Несмотря на нынешнее благополучие жителей, ибо войны во время правления Веньера бывали не сказать, что часто, драки и сражения между местными купеческими и аристократическими родами, вперемешку с бандитами, ими нанимаемыми, случались весьма и весьма регулярно. Хотя большую часть времени на улицах текла мирная и размеренная жизнь, нередко текла и кровь, так что почти каждый житель носил под одеждой металлическую защиту, а на поясе обязательно меч или кинжал. Таковые предосторожности и обеспечивали порядок, разгружая от лишней работы стражу, которая ныне могла обращать большее внимание на другие преступления вроде воровства или упомянутые выше драки между знатью. Собственно, одна из основных причин, почему описываемый человек выбрал Венецию своим временным пристанищем, и являлась эта страсть к богатству, как его собственная, так и местной знати. Мужчина водрузился обратно на стул и пристально смотря на лежащий на полу повреждённый крест, зычно произнёс, будто отвечая тому, кто привиделся ему: — Что же, будь по-твоему. _____ (1)Кассоне — подобие сундука, выполняющего роль шкафа. (2)Флагеллант — последователь средневековой фанатической религиозной секты, считающей самобичевание средством к спасению души. Конкретно здесь использовано с ироническим подтекстом. (3)Палаццо — дом для знати, дворец. _____***
Снизу донёсся стук в дверь. Мужчина, пребывая в глубоких размышлениях, дрогнул от неожиданности. После необычного сновидения в его голове роились мысли разного толку, и не стоит забывать, что давеча он выпил до крайности много, отчего чувствовал слабость в своём обыкновенно крепком стане. Расторопно спускаясь с лестницы, чтобы открыть пришедшим, он крепко и с готовностью держал рукоять кинжала; мало ли кто мог явиться — наёмному убийце всегда стоит помнить об осторожности. Ныне он служил «сыновьям» большого и славного рода Морозини. Не прошло и десятилетия, как они потеряли городскую власть в лице Микеле Морозини из-за чумы и, по мнению некоторых семейств, дурного отношения дожа к своим подданным. Человек приоткрыл дверь, но не спешил показываться на свет. — Не бойся! Тебе ли бояться? — гаркнул пришелец, усмехаясь, — Конрад, впускай. — Что это у тебя в руке? Арбалет? — спросил Конрад несерьёзным голосом; приотворяя створку двери, его нутро посетило смутное предчувствие. В дом хлынул поток свежего, весьма холодного воздуха. Перед дверью стояла группа людей, но ему никак не удавалось разглядеть их лиц, виной чему служил туман, что поднялся над улицей, а также вино, образовавшее туман иного рода в его голове. — Думаешь, я сумел бы пройти через город с арбалетом перед нашими стражниками, потряхивая им, как тростью? — он окинул домовладельца испытующим взглядом через щель дверного проёма, но немного погодя снова усмехнулся и продолжил: — хватит заставлять нас околачиваться на улице, подумай, наконец, о людях, они же ждут! И я жду, а я ведь тоже из людей, тем более из тех, кто утяжеляет твои кошельки, если вино не унесло сего знания из твоей головы! — Ага, — мрачно утвердил домовладелец. — Понимаю, что ты привык лишать наш род всякого богатства, в особенности главного — жизни… и вина, а теперь ещё и времени, истинно ты — дьявол! — он рассмеялся и отодвинул руку от стены, показывая, что безоружен. — Ну, ты и распелся, как птичка. Назваться разве сложно? У меня много знакомцев, знаешь. Ай, ладно, проходи Адриано, — Конрад шагнул прочь от двери. Проходя вовнутрь, Адриано, решил продемонстрировать радушие и развернувшись к нему, крепко обнял за плечи. Натянутая, но выверенная улыбка появилась на лице гостя, покрытом густой щетиной. То был коренной венецианец из рода Морозини, он выглядел тощим, но при этом крепким, верно, как тисовый лук после полировки; подобно большинству итальянцев — черноволос, с хитрецой в зелёных глазах, что смотрели на всё вокруг словно бы свысока, ибо лицо его напоминало тарелку для рыбы — столь же вытянутое и плоское. — Всё никак не научишься правильно приветствовать гостей, а Конрад? Сколько лет здесь живёшь, а забываешь о таких обыденных вещах, как радушие! — Адриано говорил зычным голосом, не переставая скалиться и посмеиваться после каждой фразы, впрочем, выглядело то весьма лаконично. — В моих родных краях это не принято, да и не в настроении я нынче, — служило Адриано угрюмым ответом. Голова Конрада подрагивала от судорог и явственно беспокоила его. — А что стряслось? Ох, ну и виноградником у тебя пахнет, верно всю ночь напролёт причащался? — Адриано небрежно помахал перед собой руками, будто пахло вовсе не вином, а отходами тела человеческого. — Было дело. Было-было, да, — почти бормоча ответил Конрад, озираясь по сторонам; в углах лежали пустые бутылки и куски битых керамических кувшинов. — Напрасно. Пожалуй, твоя осторожность предусмотрительна, — громко и насмешливо сказал итальянец, следя за рукой Конрада, всё ещё сжимающей рукоятку кинжала, — не будь дверь заперта, ты, наверно, не заметил бы, как кто-нибудь к тебе пробрался. — Я и таким их уложу, как курей ощипанных, — он с трудом выдавил из себя раздражённую улыбку и сжал кулаки. Очевидно, ему не нравился упрекающий и насмешливый тон, звучный же голос итальянца начинал и вовсе бесить. Похмелье утяжелялось, подобно парусам в шторм. — Да не тревожься так, Конрад! Я же труню! За месяц нашего знакомства пора уж свыкнуться с этим, привыкнуть к моим шуткам, говоря по-простому. — С такими талантами тебе пора в лицедеи, — злобно шепнул немец себе под нос и иронично продолжил, — Шутки шутить надо было лет шесть назад. Впрочем, если немного подумать… — Конрад обернулся и посмотрел в сторону стола с деревянным распятием подле окна, выходящего на водный канал. — «Подумать-подумать»! Эх ты, Конрад! Ты хоть разбавляй вино. На вот, попробуй лучше моё, — Адриано снял кожаную флягу с пояса и протянул Конраду. Последний недоверчиво взял её, поднёс к губам и, набрав за щёки немного разбавленного напитка, прополоскал им рот, а затем выплюнул прямо на пол, словно отраву, после чего ответствовал: «вода». — Ох, у тебя всё вода, кроме воды, ей богу, — усмехнулся Адриано. — Я говорю то, что считаю правдой. Если тебе нравиться пить воду, так пей, но меня ею не трави, — немец потряс пальцем перед его носом. Адриано еле терпел вызывающее поведение Конрада и лишь напускной весёлостью старался скрыть сей факт. — Так затем вино с водой и смешано, чтоб живот не болел. И прекрати это! — он прикрикнул, но явно не довершил фразу. — Чего прекратить? Чего ты разорался, как ворона поутру?! — Конрад поднял на него раскрасневшиеся глаза, источающие злобу старого пропойцы. Адриано приблизился к его уху и прошептал: — Перестань унижать меня перед моими людьми, ради Христа. Времени с нашего знакомства прошло мало, и оттого нельзя тебе так себя вести со мной перед слугами, словно мы побратимы. Помни, что сейчас я — сеньор, а ты — вассал, ежель тебе удобопонятнее такое сравнение. Знаю, что ты рыцарь или был им, но оттого и задаюсь вопросом: тебе ли не знать, каково себя след вести? Не прекратишь, я потребую… потребую поединка. — Ладно, только кончай кричать, ради Христа, — Конрад сказал это тихо, однако хотел, чтобы его слова услышали окружающие, а затем нехотя хлопнул итальянца по плечу в знак того, что якобы всё понял. Адриано облегчённо выдохнул и обратился к своим людям с призывом: — Да что вы встали в дверях, как неимущие сиротки, заходите! — он словно пропустил мимо ушей просьбу Конрада и произнёс последнюю фразу громче обычного. На лице рыцаря вспухли вены, а лоб покраснел, лицо же скривилось от приступа боли и бешенства, однако, взяв себя в руки, он сказал: — Токмо у меня съестное закончилось, так что, быть может, нам лучше…. Быть может, нам лучше пойти в питейную? Я сегодня думал денёк отдохнуть, поразмыслить о жизни, о делах, — Конрад задумался, изо всех сил стараясь говорить, как можно отчётливей, тщательно подбирая слова, ибо вольгаре (простонародные языки Италии) он выучил хуже, чем следовало. — В питейную? Нет, давай здесь. Спасибо, конечно, что вспомнил, наконец, о правилах приличия, да только это уже не требуется. — Не хочешь в питейную? Вот же чёрт. Видно ты, Адриано, пришёл, чтобы поручить мне какое-то дело? — потухшие глаза выдавали в Конраде неохоту до поручений любого толка. — Да что ты сразу о делах, — увидев реакцию пьяного человека, итальянец усмехнулся и сделал паузу. Он внимательно осмотрел «рыцаря», словно оценивая, сможет ли тот справиться с задуманным им поручением, а затем продолжил, — ладно, что уж там, ты очень проницателен, даже когда настолько нетрезвый — он хлопнул его по плечу, — мы уже поразвлекались, поболтали, пора и к делу перейти. Может, предложишь нам присесть? И давай, рассказывай, что у тебя за мысли о жизни в голове вертятся? — Да-да, конечно, садитесь на всё, что видите, — сухо проговорил Конрад, махая рукой в сторону мебели. Люди оккупировали комнату, заняв все свободные углы, а Адриано с домовладельцем уселись, друг против друга. Конрад занял место за столом для обедни (церковная служба у христиан, совершаемая утром или в первую половину дня), кой никогда не использовал по назначению, а Адриано на небольшой табурет, предварительно перекрестившись. — Так что тебя тревожит? — нарочито участливо спросил итальянец. Наконец он внял просьбам Конрада и старался говорить тише. — Личное. Изначально я подумывал обсудить это с Антонио, а тебе сообщить о нашей окончательной договорённости позднее, но раз уж ты сам явился, слушай. — Не тяни. Выкладывай, тут все свои, Антонио хорошо проверяет людей, сам знаешь, — он забарабанил пальцами по столику, ожидая ответа. — Знаю, — Конрад опустил взгляд, — в общих чертах так — я разорившийся рыцарь, как тебе известно. — Опять за своё, знаем-знаем, — он посмотрел на своих людей и те одобрительно замотали головами, как дятлы, бьющие по стволу древа, — ходил бы ты на исповедь так же часто, как поминаешь об этом, верно Господь сам бы проводил тебя к райским вратам. — Так вот, я планирую покинуть Венецию. Хочу нанять какого-нибудь смышлёного парня, быть может, даже из вашего Дома, и отправиться в родные края. Известное дело, что путешествовать одному — большая глупость. Я желаю вернуть то, что принадлежит мне, но что именно никого из вас не касается, — он прикусил губу, — я хотел сказать, что это не для всякого. Если говорить кратко, то моя цель стать рыцарем не разорившимся, как ты изволил меня обозвать, Адриано, перед слугами, — его глаза гневно блеснули. — Вот оно что, — Адриано потёр подбородок, взгляд Конрада он упустил, видно, как и скрытый упрёк — жалко, конечно, но что же, ты не раб, не крепостной, каким-то строгим договором со мной не связан. С этим никакой проблемы не наблюдаю, однако перед отъездом, у меня есть поручение для тебя, важное до крайности… эээ… и исходящее от моего начальника и твоего товарища, — он изобразил на лице подобострастие, — Антонио. А что касается толковых наёмников, то вот, например — Лучиано, отличный парень, мой названный братец! Хотя раньше он имел дурную репутацию, но кто из нас её не имел? — он зло рассмеялся. — Хорошо, — Конрад даже не посмотрел в сторону предложенного Адриано человека, — полагаю, что теперь твоя очередь рассказывать мне о делах. Так что ты хочешь предложить? Только прошу, скорее, мне непременно нужно принять лекарство. — Ну, слушай. Сегодня вечером нам очень понадобится твоя помощь! Ведь где нам найти такого искусного и смекалистого воина и главное иностранца, подобного тебе?! — Адриано задал вопрос с очевидной иронией, словно спрашивал у пьяного «рыцаря», где им найти другого исполнителя, лишь бы не обращаться за этим к Конраду. — Опять птичьи песни, — раздражённо пробормотал «рыцарь»(1) на немецком. — Чего-чего говоришь? — итальянец снова занервничал, ибо терпел выходки Конрада с большим трудом. По всей видимости, дело, по которому он явился, было действительно важным, иначе бы он давно оставил дом Конрада, на что и рассчитывал последний, ведя себя столь вызывающе, ибо ранее это работало. Адриано и рад уйти или даже попытаться заколоть рыцаря за многократное оскорбление его чести, но не решался сделать ни первого, ни второго. — Сколь… спрашиваю? — понурив больную голову, спросил Конрад уже серьёзно. — Ах, сколько. Достаточно, чтобы прожить здесь ещё лет десять, не отказывая себе ни в чём. — Задумал меня на дожа напустить? Я на такое не подпишусь, ищи дураков по подворотням. — Что ты. Нет! Что нам дож? Нам в этом нет никакого интереса. Если ты намекаешь на то, что Морозини потеряли власть 6 лет назад и теперь якобы мечтаем её вернуть, то тут ты не прав. Нет, конечно, это было бы замечательно, однако дело, по которому я пришёл, совершенно иного характера, я говорил о… — Да знаю я, чёрт тебя дери, пошутить хотел лишь! — Конрад прикрикнул и помахал рукой перед собой, точно пытаясь рассеять поток слов, выходящих из глотки Адриано, как дым от пожара в библиотеке — хранилище слов. — Как же, — ещё раз усмехнулся Адриано, на его лбу выступила вена, — по твоему лицу разве можно понять, когда ты шутишь, а когда серьёзен? — Можно приходить покуда я трезв или в процессе. Ты, когда мне расскажешь про дело, по которому пришёл? Я уже сознал, что оно донельзя важное, раз ты до сих пор сидишь тут, словно воробей на ветке и щебечешь, не переставая! У меня, чёрт тебя возьми, голова раскалывается, словно на ней меч куют, ты, чёрт тебя дери, можешь говорить по делу, как настоящий «сеньор»? Шепчет он мне на ухо, чтоб я перед слугами потише себя вёл, да засунь ты себе это в задницу, — злобно гаркнул Конрад, но затем извинился и сделал жест рукой, чтобы Адриано продолжал. — Ох, не будь ты рыцарем, не будь Антонио твоим товарищем! — на его лице выступили красные пятна. Он перестал стучать пальцами по столу и сжав кулаки, на миг опустил взор на рукоятку меча, а затем метнул молнии из глаз на наглого немца. Собеседники смотрели друг на друга несколько долгих мгновений, однако Адриано успокоился первым, сознавая, что в словах Конрада присутствовало здравое зерно, и продолжил: — ладно, Конрад… эээ… Антонио платит тебе 100 дукатов сейчас и ещё целую гору сверху, если ты поможешь нам сегодня перебить небожителей из Барбьери. Вообще-то это даже не предложение, а приказание… эээ… от самого Антонио, надеюсь, его-то ты уважаешь, более меня. А коль я бы решал, так к тебе ни за что с таким не обратился бы, видит Господь, — Адриано закатил глаза и поднял указательный палец вверх, — задачу, которую он возлагает на тебя, очень проста и понятна. Слушай внимательно. Нужно будет выследить, перехватить и убить их курьера. Сделать сие нужно сегодня, ибо в другое время то будет менее доходно для нашего Дома, а ставка делается именно на золото. Если он останется жить, то многие проблемы свалятся на нас во время приготовлений к основному действу. — Слава Иисусу Христу, наконец ты начал говорить. И чем парень заслужил смерти, как это поможет делу и где мне его найти? И почему именно я? — тон Конрада изменился с угрюмо-раздражённого на заинтересованный. — Истыкал меня вопросами, как кинжалом, но я здесь затем и есть, чтобы отвечать, — Конрад увидел свой силуэт в оскалившихся зубах итальянца. — Так чем заслужил смерти? — Он? Да ничем, он простой мелкий служака-наёмник. Мы за ним следим последние несколько дней, но так и не поняли, где он проживает, возможно, у него дома то нет. Он слоняется по разным гостиницам, постоялым дворам и тому прочее, однако нам доподлинно известно, что именно он доставит важные сведения о нас для Барбьери, за что должен также получить солидное воздаяние в виде золота и серебра. Сведения эти он получил от нас же. Понимаешь, куда я клоню? — Не всецело, — ответил Конрад, доставая из-под стола бутыль с вином. — Ох, ладно, может ты не так уж и проницателен, тем не менее, приказ от… кхм… Антонио именно для тебя. Будь я на его месте, так вообще держал бы тебя сегодня под замком, но не мне решать. Итак, сведения, данные курьеру имеют лишь формальную ценность. Мы распространили слухи по городу с целью привлечения внимания общественности и в частности наших соперников — Барбьери, а именно о том, что вскоре мы — Морозини якобы отправляем торговый караван по суше в сторону Флоренции, через Болонью и Равенну, где как раз находятся представительства Барбьери. Цирюльники точно заинтересуются и попробуют его ограбить. Попробовали бы по крайности, да вот только каравана этого не существует. Когда они соберутся там, дабы устроить облаву на наш призрачный караван, тут мы и нападём на цирюльников, разобьём и одной проблемой меньше, мерекаешь? — он сделал короткую паузу, его лицо приобрело зловеще-радостное выражение. — Если подумать, сведение это крайне ценное, так что они заплатят «шпиону-курьеру» немалую сумму денег, которую ты, Конрад, как раз и обязан будешь отобрать в пользу Морозини, оттуда же ты получишь и свою часть прибыли. — Мм, — протянул Конрад, всем телом ощущая неладное. — Понимаю, план основан на слухах и домыслах, но ведь они тоже знание, а кто владеет ими — владеет всем, но тебе ли говорить об этом. Главное, чтобы члены Приньяно ничего об этом деле не узнали, ведь они ведут с ними дела торговые и бриться к ним ходят, а то сам знаешь, так и от церкви недолго быть отлучёнными, но это уже наши проблемы и именно по этой причине Антонио посылает тебя — абсолютного чужака. По крайней мере, я надеюсь, что он прав, и ты себя ещё не выдал, — Адриано говорил тихо, но отчётливо. — Не выдал я, не выдал. А что с Приньяно? — спросил Конрад. Казалось, что он совсем утихомирился и словно обратился в другого человека; перед ним стояла полупустая бутыль с белым вином. — Так нынешний Папа Римский от их дома. — Который из? — Не начинай, Конрад, Христа ради. — Ладно, дьявол с ними. Теперь улавливаю суть. А не проще сговориться с этим курьером? — поинтересовался немец, начиная понимать куда дело клонится. — Проще, но, во-первых, то был план… хммм… Антонио, с которым сам знаешь каково спорить, а во-вторых, разве можно доверять человеку, который и дома то собственного не имеет, и не будет верить в подлинность своих слов? — С этим сложно не согласится. — Да. А задание дано тебе, я полагаю потому, что Антонио после той ночи, в конце 82 года тебе доверяет, как самому Господу. — Эта ночь и у меня в памяти отпечаталась, — Конрад впервые за их разговор улыбнулся и сделал длинную паузу; перед ним стояла вторая осушённая бутыль из-под вина. Горделиво осматривая окружающих сызнова наполнившимися жизнью глазами, он продолжил: — да и не было бы Антонио, если б не я! — выкрикнув это, он ткнул себя пальцем в грудь. — Тише-тише, не перед людьми же! — пригрозил Адриано. — Вертел я твои запреты, венетский словоблуд. Эхо-хо! Знатная тогда была бойня. Только я прибыл в город и тут вы. Улицу не обойти, разве что в канал прыгать, да как я прыгну в кольчуге? Вижу, теснят вас цирюльники эти, а я сам их терпеть не могу, хоть и служил с ними немало, — он тряхнул шевелюрой, — и как брошусь в толпу! Ох и наподдавал я им по ляжкам, — некоторые слова Конрад уже говорил на нижненемецком, якобы забываясь под действием алкоголя, — не знал я, что спас тогда вашу rotte от уничтожения, не ведал, что подставился под нож перед вашим gebieter (2). Так и получил апартаменты, — он указал солдатам ладонями на окружающие их стены и рассмеялся. — Всё, хватит, Конрад, давай говорить по делу. — Ха! По делу! Щебетал как птаха до полудня, а теперь по делу! Да понял я твоё дело! Когда исполнить то нужно? — Сегодня вечером, ближе к закату, в таверне, что на площади Сан-Марко, рядом с кварталом мясников и цирюльников, где и обитает большая часть Барбьери. — Адриано заскрежетал зубами. — Одна последняя просьба к тебе, Конрад. На сегодня о вине позабудь, а сейчас иди вон лучше поспи, я оставлю тебе одного из подчинённых, чтоб разбудил, если ты сам не пробудишься к сроку. — Ай, уболтал! Только ты расскажи самое важное: как этот курьер будет выглядеть, как его зовут и прочее… в общем, важное. Как ты мог забыть это рассказать? — Конрад не оставил сие упущение без внимания, сознавая, что задание — совсем не то, чем кажется, ко всему прочему, сердце его полнилось дурным предчувствием. Адриано покраснел сильнее прежнего, ведь его поправляет, как ему казалось, простой пьянчуга с талантом убийцы, однако ответствовал: — Одет он всегда одинаково, видимо из-за неимения средств на покупку вещей, а может из-за того, что мы мало за ним наблюдали. Короче говоря, носит он поверх головы круглую шапку зелёного цвета, на теле же расшитый белыми нитями табард с небольшой бляшкой на стороне сердца, кажется, там нашиты изображения меча и сумы с монетами. А под табардом он одет в куртку с широким рукавом. Главное смотри на нашивку. Лицо его не особо примечательное, мне даже чего-то определённого про него и рассказать нечего, бороду носит небольшую. А звать его Франческо. Надеюсь, этого знания тебе хватит? — Адриано хотел скорее покинуть «рыцаря». — Ты так его описал, что я уже вижу его среди нас, сидящим рядом, — глаза немца блеснули хитрецой. — Пьянь… — шепнул Адриано, встал и прощался с Конрадом, однако уже и без толики радушия, обычно проявляемого им при проведении ритуалов вежливости. Перед уходом он также приказал одному из сопровождающих его людей, а именно Лучиано — своего названного брата, упомянутого в начале разговора остаться погостить у домовладельца, дабы тот проследил за исполнением «рыцарем» назначенного поручения. Солдат подошёл к Конраду и рукой указал ему на ступени, ведущие на второй этаж, но Конрад в решительном отказе помотал головой и также указал ему на стул перед столиком для обедни. А после точным движением выудил из-под него ещё одну бутыль, в этот раз с редким в те времена красным вином, поставил её на стол и повторил жест рукою, приглашая солдата выпить. — Синьор, Адриано же верно Вам сказал, что след отдохнуть. — А я сказал, вернее, вот сейчас говорю, что тебе след со мной выпить. Тем более Адриано тебя мне советовал, хоть и вертел я его советы на сикале! — Да, но не за столом же для обедни, синьор. — Тогда пошли наверх. Как тебя зовут говоришь? — Лучиано. — Точно. Лучисрано. Всегда удивляли меня ваши имена, кого не спроси, всех словно бы одинаково зовут, — он усмехнулся, но названный брат Адриано никак не отреагировал. Наверху немец пригласил Лучиано за обеденный стол, из-под которого достал уже другую бутыль. Видно по всему дому он расставил тайники с различным вином, кое он пил вместо воды, как для собственного развлечения, так и для отгона невыносимых ночных кошмаров. Солдат ощущал себя до крайности скованно и неуверенно, словно в клетке со зверем. Мимолетного взгляда в очи сего человека было достаточно для понимания тяжёлой жизни, наложившей на него отпечаток, подобный шраму. Некогда богатая одежда слуги, ныне выглядела поношенной из-за многочисленных заплаток. Под ней скрывалась бригандина(3), заклёпки коей слегка поблёскивали на вороте, и тем нелепей смотрелся на нём богато-украшенный пояс с гербом Морозини — синяя полоса, поперёк позолоченной броши. — Снимай, давай, разве можно нормально пить в доспехах? — Но ведь Адриано сказал… — попытался солдат вразумить домовладельца, но последний тут же перебил Лучиано. — Пей или я тебя сейчас из окна выброшу прямиком в канал. Знаешь, что меня оскорбляет более всего? То, что и ты и Адриано думаете, что коль я выпью ещё, то ничего у меня не получится, а я всё хорошо запоминаю! Всё! И всё хорошо вижу, не вчера родился! А увиденное и услышанное помню подолгу, отчасти потому и пью, по чести сказать, — он налил вина в металлический стакан, протянул солдату, а сам стал пить из бутылки. — Ладно, ух, была, не была, — солдат дал отмашку самому себе, расстегнул доспехи и вылил себе в рот содержимое стакана. — Вот, другое дело. Давай пей ещё! Я хочу тебе рассказать кое-что важное и очень заинтересовать способное, я вижу по глазам, ты человек умный и смышленый, неспроста же Адриано тебя названным братом величает. Оставил бы он кого другого, так я, наверное, и впрямь отправился отдыхать, но раз тут такой, как ты, то доверюсь тебе. Все свои измышления открою, во все тайны посвящу, — начал, было, Конрад. — Что же Вы так много пьёте, синьор? — пропустив мимо ушей речи Конрада, осторожно спросил Лучиано. — Да вот, слушай. Я ведь риттер, понимаешь? — Думаю, что да. Но рыцари обычно в замках или поместьях проживают? — Верно мыслишь, только вот я своего замка лишился уже давно. — Отчего же, синьор? — Сначала вступил в один орден, о чём пожалел и едва-едва покинуть его сумел, спустя много лет, скажем прямо. — Орден? Это чего такое? — Ох… Объединение воинов Христовых. Так вот, вышел я оттуда через много лет, вернулся в родные края, однако же, понятия не имел, что все, кого я знал тогда, умерли и остался я ни с чем, кроме того, что успел накопить ранее, в странствиях… да, в странствиях! — Конрад не вдавался в подробности своей жизни, проверяя Лучиано, ибо подозревал недоброе. — Ух, а сюда, в Венецию, верно, зарабатывать деньги пришли, синьор? — Не перебивай меня! — прикрикнул Конрад и пристукнул ногой по полу, но продолжил более мягким голосом, настроение его ныне менялось, подобно погоде в весеннюю пору, — ладно, ты правильно мыслишь. И да, я заработал немало, что для дела крайне необходимо. Вот, видишь пергамент — это траты мои и заработки. — Увы, не умею я читать совсем, но вижу, цифры большие вырисованы, много этих… крючков, — солдат почесал затылок и практически незримо ухмыльнулся. — Так, — заметив это, Конрад резко остановился, — ты не умеешь читать? Пошёл отсюда тогда, уходи к чёрту, хоть ты и выпил со мною, но, если не уберёшь свою тупую рожу отсюда, исполню свою угрозу и научу тебя летать, будь ты хоть названным братом самого Папы Римского, — он стукнул кулаком по столу и злобно сверкнул глазами в его направлении. — Слушаюсь, синьор, прошу простить, если чего лишнего болтнул, только поменьше бы Вы богохулили… — Умолкни и уходи, недоумок! — Слушаюсь, прошу простить, — опуская голову вниз, солдат оскалил зубы, однако Конрад этого не приметил и, как и было оговорено, улёгся спать. Лучиано же некоторое время стоял на страже перед дверью Конрада. Напрасно домовладелец сообщил ему о своих сбережениях. Лучиано этот, хоть и выбрался из пут бедности, попрошайничества и воровства, однако даже в те времена являл собою человека набожного и крайне принципиального. Ныне он работал на Морозини, но не брезговал и старым своим ремеслом, коль мог увериться, что ворует у безбожника и скряги(4). Конрада он без сомнения занёс в свою книгу грешников, почему Адриано и избрал его для исполнения части коварного замысла, направленного против домовладельца. Тут стоит оговориться: Конрад промышлял ремеслом убивца — профессия оплачиваемая выше прочих, однако столь ненадёжная для исполнителя, что коль последний добивался на кровавом поприще больших успехов, нередко устранялся нанимателями, что и задумал сделать сын дома Морозини в весьма нетривиальной форме. К тому же Конрад неоднократно оскорбил Адриано, чего тот терпеть и прощать не намеревался. Лучиано стал напротив двери домовладельца и мыслил ныне только о том, где «рыцарь» мог хранить свои сбережения. Тревога переполняла его сердце, однако он изо всех сил старался подавить яд сомнения, дабы рассуждать смело. Немного притомившись, итальянец присел на корточки, ибо прошло столько времени, что даже солнце утомилось светить в полную силу, и теперь, скрывшись по пояс под морской плащаницей, едва освещало первый этаж жилища. Служка сидел, не издавая и звука, вслушиваясь в каждый шорох, исходящий из-под двери, стараясь определить, когда Конрад, наконец, падёт в объятия сна. Дабы не терять времени, воришка сперва прокрался на первый этаж здания и осмотрев каждый угол, не нашёл там ничего, кроме закатившихся под скамьи пустых бутылок. А чуть подождав, он тихонько отправился обыскивать комнату выше, мысля, что «рыцарь» вусмерть пьян и после столь долгих приготовлений ко сну уж более не проснётся. Сначала он заглянул под стол, но нашёл лишь паутину, покрытую пылью. «Верно тут мыши родятся, не иначе» — шепнул Лучиано. Поднимаясь с колен, он задел головой о краешек стола, но вовремя успел обхватить руками рот, дабы удержать крик внутри. Тупой гул трясущейся древесины пронёсся по комнате. «Рыцарь» даже не двинулся, однако Лучиано с минуту посидел молча, прежде чем направился к кассоне. Бедняк чуть не закашлялся, ибо целый ворох пожухлых бумажек и застарелой пыли разлетелся по комнате, покуда он шарил там своими тощими ручонками. «Господи боже, что за дом… Вроде чисто, а так посмотреть, вроде и грязно. Вот уж истина, жилище — зеркало хозяина. Немудрено, что Адриано желает от него избавиться поскорей, такие токмо раздор и вносят» — шептал себе под нос итальянец. На полу он обнаружил лежащий серебряный крест. При падении от него откололся кусочек, вправленного в распятие самоцвета. Глядя на сломанное распятие, Лучиано, охваченный злостью, затрясся и покрывшись красными пятнами, словно стигматами (5), на мгновение помыслил поднять сей крест и прикончить им богохульника, однако быстро подавил приступ праведного гнева и продолжил исследовать комнату. Проверяя зеркало, итальянец обнаружил, что ему не помешает умыть лицо, однако серебряная поверхность также дала подсказку о местонахождении сокровищ «рыцаря». В отражении он ясно усмотрел ручку приоткрытого кассоне, что с иного угла казалось запертым. Внутри головы Лучиано что-то тревожно щёлкнуло. Воровское чутьё подсказывало, что деньги наверняка там и нигде иначе, однако, вместе с тем лодыжки его задрожали, говоря воришке — не стоит туда лезть! Под тяжестью любопытства и желания убедиться в истинности своего наблюдения, он отбросил тревогу и страх, сказав себе, что будет осторожен. Ступая на цыпочках, подобно охотнику за крупной дичью он подкрался к кассоне. В надежде отогнать нахлынувшую тревогу, он глубоко вдохнул. Некогда было раздумывать, поиск длился уже чрезмерно долго, «рыцарь» мог проснуться в любой момент. Вор, дрожащими пальцами потянул на себя ручку кассоне — кованую петлю. Дверца бесшумно отворилась и Лучиано замер, зрачки глаз его расширились, а лицо скривилось в непонятную гримасу, вызываемую одновременно как страхом, так и воодушевляем. Небольшой сундук стоял внутри, открытый, наполненный золотом и серебром. Монеты различных достоинств и стран поблёскивали под светом, что ударил по ним от настольного фонаря, кой вспыхнул тот же миг, как вор коснулся сундука. «Фонарь?» — подумал Лучиано и бездумно отпустил петлю. Громкий стук отзвуком прокатился по комнате, будто некто ударил шестопёром о щит. Сей же миг вор услыхал поскрипывание сзади себя и беззвучно повернув голову, обомлел, ибо на его дрожащую фигурку глазами налитыми неразбавленной яростью, зрил Люцифер воплоти; огонь, отражающийся в светло-голубых, почти белых глазах, сковал слугу Морозини ледяными цепями ужаса. Он медлил. Вечерело. Из окна струйкой поддувал прохладный ветер, выгоняя из помещения последние винные ароматы… впрочем, запах вина вскоре сменит вонь куда хуже. «Кон…» — вскрикнул испуганный Лучиано, но Конрад вскочил с кровати и подобно кошке, которая кидается на мышь, подхватил с пола серебряный крест и выверенным ударом, лишённым и толики сомнения, пробил кадык беспечного вора. В попытке отбиться, Лучиано забрыкался, однако немец обхватил его плечи и нанёс несколько заушин под затылком с такой силой, что алая струя из шеи, обратившейся в мясистое дупло, моментально забрызгала стены и пол. Почти мгновенно просочившись через потолок первого этажа, кровь осенней моросью обрушилась на стол для обедни, превращая тот в подобие языческого жертвенника. Мужчина отпустил мертвеца. Рухнув на пол, как марионетка с обрезанными нитями, тело воришки непроизвольно подёргалось, будто в нелепой попытке подняться, но то, видно, душа спешно покидала его — воздух комнаты наполнился амбре из недр опорожнившихся внутренностей незадачливого вора. Чувствуя отвратительный запах, Конрад пошатнулся, сознавая всю серьёзность последствий своего свершения. Красная пелена сошла с его глаз, а сердце наполняясь волнением, прояснило ум, кой заработал с удвоенной силой, как бывает в час беды или трудностей. Конрад словно являл собою нескольких людей разом. Первый — человек рассудительный, честный и верный своему слову, по крайней мере, в его собственном разумении. Таким он был по обыкновению и от воспитания, до тех пор, пока не прибегал к вину, которое, отчасти, и вызывало в нём второго. Второй являл себя человеком жестокосердным, горячим в худшем понимании слова, грубым, воинственным и бесстыдным, а говоря кратко — безумным. Наиболее выражено он воплощался во второго в моменты, подобные описанным, что не раз спасало ему жизнь. — И что теперь будешь делать, Конрад? — обратился он сам к себе, — убийство подчинённого Адриано — человека не последнего, может очень плохо закончиться. — При лучшем обстоятельстве заточением, — с издёвкой ответил ему внутренний голос. — Можно конечно объяснить ситуацию, обрисовать картинно, разбросать монеты по полу… но что, если судья тебе не поверит, а он ведь наверняка не поверит, ибо ты хоть и не так пьян, но пахнешь как бутылка из-под вина, будь она человеческого росту, — Конрад прошёлся по комнате и облокотился на стол, его руки подрагивали. — Как же… судья?! Ты не собираешься оставаться в этом болоте ростовщиков и лицедеев? Не собираешься! Проклятые Морозини, попользовали тебя, как глупого слугу, а потом отправляют на верную смерть. Несуществующие караваны, бездомные наёмники… За кого они принимают меня, коль думают, что я поведусь на это? Надо было уезжать вчера, а не пить, — он словно бы сделал паузу у себя в голове. — Но прошло ведь не более года! Могли и поговорить, нежель сразу рубить с плеча. Впрочем, та часть про наёмника звучала ещё более-менее убедительно. Проведаю-ка я его, — рассудил «рыцарь», пытаясь соединить раздробленные части возбуждённого сознания воедино. Он остановил взгляд на убиенном. Рядом валялся окровавленный крест, весьма напоминающий кинжал из-за пролитой им крови. — Помнишь знак в видении? Крест, превратился в кинжал… как же такое возможно в действительности?! Будучи предостережён, ты убил сим крестом человека, как иной раз на поручении, — осуждающе заговорил с ним внутренний голос, словно то был другой человек. — Надо бросать это дело немедля! К чёрту всё! К чёрту Антонио, к дьяволу Адриано и его прогнивший дом, которому давно пора менять фундамент. Эх, попал в паутину, будучи пауком! Видно Господь показал на этом Лучисрано, что хотел донести до меня. Грешен он был и о смерти его жалеть тоже, что о раздавленном черве. Но лучше б то был не ты, а Адриано! — Конрад, словно обращаясь к мертвецу, произнёс последние слова вслух. После этого голос затих. Он ещё раз кинул взор на темнеющее небо, и начал собираться: для начала приложил тело к стене, подле кровати, навесил меч на свой кожаный пояс с литыми бляхами, изображающими собою два перекрещенных меча и цветок, надел капюшон, застегнул кольчужную рубашку и… тут раздался стук в дверь. Холодный пот пробил Конрада, руки его затряслись, а мысли забегали в голове со скоростью молний. Он подбежал к окну на северной части дома и украдкой посмотрел, кто навещает его в столь поздний час. Естественно это оказался Адриано; его благородная особа стояла меж двух рослых наёмников. Конрад, как пуганый кот, сиганул в сторону кассоне. Распахнув коробку настежь, он трясущимися руками выгреб и переложил в сухарницу все золотые монеты, что мог унести и метнулся к окну на южной стороне. «Прыгай!» — пронеслось у него в голове. Окно и землю разделяло всего ничего, однако прыжок с такой высоты в полутьму наверняка привёл бы к перелому обеих ног, если бы «рыцарь» попал на брусчатку, коей выложена значительная часть венецианских улиц. Естественно эту мысль он тут же откинул, однако припомнил свою насмешливую угрозу для ныне покойного Лучиано, что выбросит его из окна в канал, коль тот откажется выпить с ним, и заключил, что разумно прыгнуть именно в воду, тем более расстояние от дома до воды было незначительное. Он сосредоточился на цели, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, прижал суму с золотом ближе к телу, отошёл от оконной створки… раздался повторный стук, более громкий и голоса. Адриано кричал: «Лучиано, отпирай, старый ты плут, тоже заснул что ли, говорил я тебе, не пей с Конрадом… Конрад!» — услышав от Адриано слова «старый плут», относящиеся к Лучиано, Конрад сознал, что те, видно, и взаправду названные братья, ибо не пристало благородному столь дружелюбно отзываться о своих слугах. «Точно нужно бежать» — подумал «рыцарь», стало ясно, что ничем добрым весть о смерти дружка его нанимателя для Конрада не закончится, однако он всё ещё медлил. Он ждал момента, когда пришельцы начнут ломиться к нему в жилище, дабы громыхание дребезжащей двери перебили звуки плеска воды, являющиеся спутниками падения в пучину. Третий стук и снова невнятные оклики. На четвёртый же они начали ломиться внутрь; дверь затряслась, железный засов застучал по дереву, а петли истошно запели металлическую песнь. Конрад ещё раз оценил расстояние, кое необходимо было преодолеть, скатал сумку для надёжности в рулон, стянул с себя кольчугу и, сделав несколько быстрых широких шагов, заступил за подоконник и полетел вниз. Волосы развевались в воздухе, ветер свистел в ушах, всё тело напряглось и по плотности походило на твёрдый камень. Удар. Холод, сырость, озноб, пробивший тело насквозь… Конрад очутился в воде. До него доносились звуки ломающейся двери, а вскоре и её громозвучное падение, означающее, что необходимо поспешать. Он закинул длинные волосы за спину, мешок с монетами уложил на плечо, а сам поплыл к противоположному концу канала, который, как он разумел, находился совсем близко; с противоположного берега виднелся свет из окон. Расстояние он преодолел быстро и практически без усилий, пожалев даже, что не взял с собой кольчугу. Однако выбравшись на берег, он незамедлительно завернул за угол соседнего строения, подметив, что Адриано, вместе со стражей уже рыщут в поисках его персоны. К удаче Конрада они не удосужились посмотреть в сторону канала, ибо на воде ещё виднелись круги от его падения; рыцарь ещё с минуту понаблюдал за их перемещениями и, удостоверившись, что они отправились на поиски в совершенно противоположную сторону, немного успокоился. «Что делать теперь? — подумалось беглецу, покуда он обсыхал на противоположном от своего последнего дома берегу — а вот что! Пора убираться отсюда. Венеция, конечно, большая и прекрасная, но иметь во врагах Морозини слишком опасно для живота, да и для души не меньше. Город торговцев, ростовщиков и лицедеев, тьфу! Уматывать нужно… больно у меня ныне примечательный вид: белые волосы, мокрое платье немецкого покроя, пояс с мечами и цветами, эх, не голым же расхаживать по улицам. Навещу-ка я того Франческо, он должно быть уже получил свой приз, перехвачу его и мне хватит денег на лодку и лошадь, когда сойду на берег с этого венецкого болота» — размышлял Конрад, направляясь к площади Сан-Марко. Не успели ещё все звёзды возникнуть на вечернем небе, как он достиг условленной таверны. Через оконце он приметил, что та пустовала. Здание было построено из красных камней с практически плоской крышей и обладало лишь одним этажом; значит внутри находился погреб. Он подошёл к двери и немного постояв в нерешительности, взялся за ручку, потянул на себя, и чуть было не свалился, ибо в этот же миг её открывал другой человек изнутри. Конрад пропустил постояльца, но что-то заставило его повернуться, возможно, он приметил нечто, о чём рассказывал ему Адриано. «А ведь верно, зелёная шапка, простой табард, поношенная куртка, меч и… большущий кожаный мешок, свисающий на верёвке через плечо» — прошептал «рыцарь», однако, продолжал медлить. Человек удалялся от него быстрым шагом; вся его стройная фигура наклонилась вперёд — он спешил покинуть сие место. — Эй! — окликнул его Конрад, — эй, ты Франческо, да? — Что? — человек обернулся; на его табарде висел литой значок: меч и мешочек с монетами — знак наёмных телохранителей. — Ха-ха! Ты — Франческо! Может, выпьем? — Не знаю, откуда Вы, синьор, узнали моё имя, однако смею заметить, что я не та персона, которую Вы ищете для сего вечера. — Да брось ты, тьфу, я же не, — Конрад запнулся, разозлившись, но также его поразила манера речи этого Франческо, — я хотел предложить одно прибыльное дело, вижу ты из наёмников. — Вообще, синьор, я думал сперва зайти домой, ибо я только с поручения, — он с тревогой посмотрел на свой кожаный мешок, перекинутый через плечо. — Вижу-вижу, — Конрад немного удивился, ибо был почти уверен, что план, кой ему поведал Адриано всецело вымышленный, — Так давай просто выпьем, я тебе расскажу свой замысел, что от тебя требуется, а за работу ты возьмёшься позднее. — Зрю, что Вы, синьор, просто так отступать не собираетесь, — в глазах и неловких движениях Франческо Конрад заметил испуг, — ну что же, коль Вы пригласили, я смотрю, что Вы высокого происхождения, не смею Вам более отказывать. — Вот это разговор. Идём-идём, — Конрад, подобно зазывале замахал в сторону открытых дверей питейной, а сам улыбался. Франческо шёл неспешно, попутно оценивая внешний вид Конрада. Лицо последнего словно светилось, хоть и находилось в полумраке. На высоком лбу красовалось с полдюжины шрамов, а один пересекал правую бровь и щёку. Под орлиным носом белели усы, а на волевом подбородке, хотя и довольно узком, идущим от мощной челюсти — борода. Скулы его пребывали слегка покрасневшими от вина, которое бесперебойно поступало в его недра. В глазах же угадывался ум и словно бы мудрость, хотя человек этот не выглядел таким уж старым, трудно было определить, сколько лет он уже прожил: может 25, а может и все 40. Они прошли внутрь; таверна пустовала, видно по приказанию Барбьери. Держатель таверны незамедлительно подошёл к ним, и, вытерев руки о засаленный фартук, спросил: — Кто такие? Чего надобно? Тут, знаете ли, важная встреча… — тавернщик не договорил. — Я знаю, встреча закончилась, добрый человек, — сказал Франческо, потрясая мешком, — можете открываться, коль в столь поздний час в этом есть надобность. — Уу, — протянул держатель таверны, — понятно, не знал. Чего вам принесть? — Для начала, добрый человек, разреши нам пройти куда-нибудь, где побезопасней, в долгу не останусь, — спокойно молвил Конрад. — Отчего же? — недоверчиво протянул тавернщик; от его чёрных глаз и уродливого небритого лица исходила хитрость. — Разве тебя, такого богатого человека, волнует? — Что? Я-то богатый? — усмехнулся тавернщик, — да я тут по нанятию у Пьетро, а он грит, что земное богатство только и годно для растления души… — но тут же замолчал, ибо Конрад вывалил на стол аж пять целеньких дукатов. — Так проводишь куда или нам лучше в другое место пойти? — Конрад радушно улыбнулся. — Ох, коль я разбогател сегодня, так пройдёмте-пройдёмте, в погреб, там и столик есть, а стража, коль Вы, синьор, её опасаетесь, туда не заглянет, я уж прослежу. Прослежу обязательно, — простолюдин вперился взглядом в старый рыцарский пояс вокруг бёдер немца. — Вот и славно, а потом принеси нам винца! — выпалил Конрад, — и мясца. «Рыцарь» и наёмник сиюминутно прошли в погреб, где действительно оказался поставленный стол. Ароматы еды и вина располагали к беседе. — Как Вы играете нашими словами, — с лукавством сказал Франческо, подметив явный акцент собеседника, — так как Вас зовут, синьор? — Меня звать Конрадом. — Действительно так? Не фон Блюменшверт ли Вы? — Верно, — Конрад опешил, неужели этот наёмник уже обо всём знал. — Понятно. Видите ли, покуда я сидел тут, в таверне и ждал вознаграждения за выполнение одного очень важного поручения, слышал, как стража, а также люди в одеждах дома Морозини расспрашивала прохожих на улице о Вас, синьор. Сюда, правда, заглянуть не смели, территория Барбьери, как-никак. — Ах, это, — «рыцарь» облегчённо выдохнул, — не стоит волноваться, просто я избегаю своих обязанностей, вот и прячусь, ничего серьёзного, но сам знаешь, — Конрад как-то странно усмехнулся, и подбоченившись, осмотрел Франческо. Он заглянул в его умные, но испуганные глаза, поглаживая бороду и обдумывая следующие свои слова. — Да не волнуйся ты, пока что… давай-ка сядем подальше, вон там, в углу, дабы нас не было заметно, коль сюда умудрится заглянуть стража или кто из Морозини. Эй, служака, закрой дверь на ключ, у нас тут ещё одна важная встреча. — Чего-чего? А! — откликнулся тавернщик, — время всё равно позднее, так и быть, за плату всё сделаю. Правда мы ж тут в безопасности. — Закрой, кому говорю! Да держи ещё, плату свою, но на это не забудь выпить за здоровье вот этого молодого наёмника, — Конрад протянул ему сломанный цехин. — Как пожелаете, синьор, спасибо! Не сочтите за наглость, что так требую и требую, однако ж не слепой, вижу, что что-то… — он не договорил, ибо «рыцарь» перебил его. — Да, иди уже, ради Христа, — сказал он, а затем, уже не обращая внимания на тавернщика, обратился к Франческо; голос его звучал с неподдельным интересом: — Скажи, ты умеешь писать и читать? — Разумеется, с детства, синьор, смею заверить Вас, что делаю это отлично, хотя моё ремесло больше военное, нежели писарское, — он немного отодвинулся от Конрада, ощущая всем телом опасность, которая, возможно, сидела прямо напротив него, ибо дураком и правда не являлся. — Хорошо-хорошо, — Конрад говорил медленно, но изображал крайнюю уверенность, дабы нагнать на наёмника ещё больше страху, ибо прекрасно видел, что тот очень скован, а «рыцарь» ещё не принял решения, как именно с ним поступить: убить или связать с собою клятвой верности и службы. Он продолжил расспросы: — А какие языки тебе известны? — Я вижу, что Вы немец, господин, да к тому же рыцарь, по крайней мере, судя по Вашему поясу, — сказал Франческо на нижненемецком языке, а в довершение выпалил, — Imago animi sermo est qualis vir talis oratio. (6) — Вот это да, — Конрад протрезвел от радости, понимая, что Франческо оказался именно тем человеком, которого он искал в надежде покинуть это место для осуществления своих планов, кои заготовил давно, но решился выполнить лишь сейчас, под натиском сложившихся обстоятельств злосчастного дня. Однако стоит отметить, что даже если бы Лучиано остался жив, а Конрад заговорил с Франческо прежде, чем вынул оружие из ножен, то при всяком раскладе заинтересовался бы этим образованным наёмником, который, к тому же, хорошо владеет латынью. — Что ещё Вы хотите узнать, синьор? Что же именно Вам требуется? Переводчик? Так? Или ещё чего-то? — Франческо вопросительно задрал густую правую бровь. — Нет, я неплохо знаю вольгаре, даже несмотря на бесчисленное количество диалектов и наречий… латынь знаю, почти как родную речь, не говоря уж о нижненемецком. Понимаешь, мне нужен не просто наёмник, но человек, который заинтересован в крайнем обогащении. Его, однако, не так просто заслужить, — зря на то, как сильно расширились зрачки наемника, Конрад стал говорить с утроенной уверенностью, подобно истинному оратору, к тому же он перешёл на нижненемецкий, так что теперь его речь наполнилась большими красками. — Многих я уже пытался подвигнуть на это, таить не смею, но все либо отказывались, не желая покидать насиженного места, либо оказывались этого недостойны по своей пустой натуре. Путь предстоит неблизкий, тяжёлый, а мне необходим помощник такой, на которого можно и положиться, и поговорить, и выпить. Ты, Франческо, вижу человек, как раз такого десятка, а как я слышал ещё, прости за грубость, бездомный. — Не стоит извинений, синьор, то чистая правда и прошу простить, что соврал Вам об этом на входе. Слушаю Вас внимательно, — Франческо, даже будучи запуганным, восхитился манерой речи рыцаря. — Буду с тобой честен, однако же, требую этого и от тебя, сегодня утром мне… лично мне было приказано тебя убить, — Конрад неотрывно смотрел ему прямо в глаза. — Меня? Убить? — наёмник затрясся от страха, как лист на ветру. — Видишь ли, сведения, которые ты сегодня передал для Барбьери, были «сфальсифицированы», — он сказал последнее слово на местном наречии, — людьми из Морозини, а именно Антонио, может быть и Адриано Морозини, люди не последние, сам знаешь… — Ложные сведения? — спросил Франческо, его лицо стало бледным, а язык словно обратился в галечный камень. — Так… — Конрад сознал, что тот, видимо, выполнял иное поручение и окончательно уверился, что его решили убить ещё утром, однако не потерял уверенности и решил не продолжать эту тему, говоря лишь о сути дела, ему интересного, — Тебе не жить здесь в любом случае. Когда Барбьери узнают обман — тебя убьют, ибо ты получил золото за ложную… — Да, всё это я понимаю, но… — резко перебил его Франческо, но Конрад продолжал говорить. Ему казалось, что Конрад точно зловещая тень увеличивается перед ним в размерах, пытаясь поглотить несчастного наёмника. — Либо же я тебя убью и передам это золото Морозини, но сегодня случилось нечто такое, что, быть может, спасло твою жизнь практически наверняка. Хотя отмечу, что даже если ты здесь задержишься, люди Антонио просто выследят тебя и лишат жизни, может завтра, я не знаю, просто хороших «уличных» убийц, как я понял, у вас маловато водится. Видишь ли, один из людей Морозини, что был приставлен ко мне, чтобы напомнить мне о поручении… о твоём избавлении от оков бренного тела решил меня обворовать, покуда я спал, я же этого не простил. Мы с ним повздорили, теперь, как видишь, меня разыскивают. Мне нужно уходить отсюда как можно скорей… в любом случае нужно, — он едва слышно пробормотал последние слова и отрешённо посмотрел в потолок. -Ладно. И что же мне мешает позвать на помощь прямо сейчас? — словно попытавшись сделать рывок, с напускной уверенностью спросил Франческо; он начал понемногу приходить в себя. — Барбьери же пока не знают того, что сведения ложные, а даже коль так, то я просто верну им всё золото, благо истратиться не успел, они же не безумные головорезы! — А ты умён! Однако проблема в том, что я могу прирезать тебя в любое мгновение, пока мы разговариваем, — рыцарь ткнул в его колено ножнами меча. — И с чего мне доверять человеку, что сыпет угрозами, как солью на рану? — Франческо нахмурился и попытался задержать взгляд на глазах Конрада, но практически тут же опустил его в стол; один лишь вид глаз Конрада вселяли в него неподдельных страх, ибо те издавали странное свечение в полумраке. — Послушай. Я не хочу говорить этих угроз, — Конрад стиснул зубы, — прошу, просто послушай, что я тебе расскажу, уверен, что ты заинтересуешься, и не будешь нести чушь. Всё, что я сказал до сих пор — чистой воды, правда. Я тебе дело тут предлагаю. Услышь же, ибо теперь я хочу спасти тебя, а не убивать, только не делай глупостей, — он смягчил тон, его голос теперь походил на отеческий. — Ладно, а я-то тут причём? — Франческо стал почти таким же белым, как табард, а зрачки его глаз словно расплылись, как краска, пролитая в воду, но он выдавил из себя ещё несколько слов, — и почему рыцарь играет роль наёмного душегуба? — Так, всё по порядку, — Конрад прервался, выделяя ему время на передышку, а затем неспешно продолжил, — во-первых, я предлагаю тебе пойти со мной, о чём можно было понять из моего повествования сразу же, без ненужных криков, страхов и волнений. А во-вторых, вот, — он демонстративно открыл мешок, куда давеча сложил свои накопления. Глаза Франческо сверкнули жадной искоркой, но Конрад дополнил, — хочу, однако отметить, что это нам на дорогу и наша «казна» будет общей, пока не доберёмся до места, о коем я помянул. Но ты не будешь знать нужды ни в провизии, ни во сне, ни в вине, ни в женщинах, ни даже в книгах, если ты их всё ещё читаешь. — Читаю, синьор. Читал… — Вот и славно, наконец-то ты понял, что я тебе друг, а не враг. А будь я твой враг, так ты бы уже лежал мёртвым за сим зданием, — Конрад разжал зубы и облегчённо выдохнул, а Франческо продолжил: — Моё любимое это стихи — La Commedia Данте Алигьери, жаль экземпляр остался в родительском доме, а мне туда нынче путь заказан, хотя многие знаю наизусть, конечно, — Франческо сильно нервничал, отчего говорил о вещах, никак не относящихся к делу, дабы отвлечься от дурных мыслей. — Прекрасно. А теперь я отвечу на твой вопрос про мой титул. — Конрад кривил душой каждый раз, называя себя рыцарем. Ныне он им являлся лишь по своему военному мастерству, богатым одеждам и толстому кошельку с поясом, поместья же у него давно отсутствовало и ничьим вассалом он не является, о чём уже было оговорено, — Слушай, но попрошу слушать внимательно. Много лет назад я был членом тевтонского ордена, наверное, слышал о таком? — Да, безусловно, монахи-целители-рыцари, и? — Так вот, после одного из сражений меня пленили, то было ух как давно, — Конрад посмотрел в потолок, — но я бежал. Вернувшись туда, я прослужил ордену ещё несколько лет, но вскоре ушёл и оттуда, ибо многое орденские уставы запрещали всё, что я люблю более всего: начиная от вина, кончая любовными играми. Ты не подумай, что я ветреный человек, терпел я это множество лет и говорю тебе сейчас то, что считаю правдой! Покинув орден, я решил вернуться в родной замок, что находится и поныне на севере, в окрестностях города Шлезвиг. Но была одна проблема. Я пришёл в него слишком поздно. Мой отец, все мои товарищи детских лет, все слуги и воины уже скончались, — тут Конрад прервался, сознавая, что следует уточнить каким образом. Он говорил о пространном времени, без дат, — кто-то от старости, но большинство от болезни. Хочу отметить, что замок в те времена кишел народом, но все мои знакомцы вымерли, к моему сожалению. Да и на мой пояс не посмотрели, ибо хоть на нём и изображён наш герб, собрана железка была очень давно, видишь, даже бронза потускнела и зазеленилась, — Конрад постукал по пряжке, — в общем, меня не приняли обратно в замок, его тогдашний управитель и говорить со мной отказался. А ныне крепость вообще пустует, ибо господин его разорился и пошёл по миру. — Вот оно чего, да, я слышал что-то о печально известных «северных» Блюменшвертах, то-то знакомым мне показались выкрики стражи, — задумчиво сказал Франческо, явно привирая о своей осведомлённости, — так что же Вы предлагаете, синьор? Взять пустой замок штурмом вдвоём? — Нет, конечно, — рассмеялся Конрад, — дьявол с ним. У меня есть другая мысль, более здравая, и сейчас ты это сам осознаешь. По одному стародавнему соглашению, заключённому мной, моим отцом, которого звали Стейн и одним моим родственником, по линии «южных» Блюменшвертов по имени Вим, ещё во времена моего детства, я всё же имею право на один замок с поместьем, который также был построен нашим, тогда ещё богатым семейством. Замок этот находится далеко отсюда. Ближайший город к нему, который я знаю — это Фюрстенберг. Вим этот, следуя обычаям наших давних предков, подписал буллу о том, что ежели в поместье не будет наследника, то его может занять любой Блюменшверт, хоть по «южной», хоть по «северной» линии, в общем, по любой из них. Говоря кратко, нынешний управитель «воздушного» фьефа — барон, насколько мне известно, не имеющий наследника. — Откуда же Вы узнали, — видно, что Франческо увлёкся рассказом и, кажется, понимал, что хочет донести до него Конрад. Впрочем, страх ещё не до конца покинул его сердце, но теперь не «рыцарь» являлся тому причиной, а мысли о страже, что рыщет за дверьми питейного дома. — Знания те были получены довольно давно, лет семь назад, покуда я ехал в Венецию, воодушевлённый тем, что зачастую люди здесь из ничего становятся богачами, впрочем, то была не единственная причина, я расскажу тебе подробнее, когда придёт время. Так вот, ехал я тогда и через Фюрстенберг, а, следовательно, не преминул заехать в поместье и разузнать, как обстоят дела с наследованием, — Конрад сделал паузу, дабы удостовериться, что Франческо правильно понимает суть сказанных им слов. — И? — Самого барона я не видел, ибо решил пока не делать из моего приезда особого события, однако выведал у простого люда сию истину, — он говорил спокойно и рассудительно. — Что же Вы предлагаете, синьор? — Для начала предложу тебе переходить на нижненемецкий, — возмутился Конрад, подметив, что Франческо продолжает обращаться к нему «синьор». — Хорошо, как Вам угодно, Конрад. — Прекрасно. Я думаю вот что, барон стар, детей у него нет и не было, но вот что интересно — хоть он и бездетный, но прелюбодействовать любил. Должно быть, эта черта присуща всем фон Блюменшвертам, — Конрад самодовольно крутанул ус, — а ещё я выведал, что он имел дела тут, в свободных городах Италии, в частности в самой Венеции, думаю, ты понял, к чему это я, да? — Полагаю, что так, господин. Если Вы сравниваете его с собой, то, верно имели в виду, что он прелюбодействовал здесь и оставил отпрыска… бастарда и… — он задумался. — Да, верно. И этим бастардом хочу прикинуться, ибо тут он бывал давненько, внешний вид мой позволяет это сделать. Что именно мне следует ему рассказать, как раз желаю обсудить с кем-нибудь смышленым. Одна умная голова — хорошо, а две уж наверняка дело сделают как надо, как считаешь? — «рыцарь» улыбнулся и, дабы показать своё полное расположение к наёмнику, убрал меч от его колена. — Пожалуй, — нетвердо ответил Франческо и облегчённо выдохнул, — но с чего уверенность, что он так уж желает этого самого наследника? — Стариков, не знаешь, чего ли? — усмехнулся Конрад, — если у них нет детишек, так они загибаются с горя, а рыцари, да бароны — подавно. Тем более фьеф без сеньора может попасть в руки кому угодно. Даже негодяю, что загубит его на корню! — Да уж, ладно, пока не проверим, не узнаем. В любом случае, я уже полностью с Вами согласен, Конрад, так что неважно…. Я просто хочу убраться отсюда поскорее! — он ёрзал на табурете; стало заметно, что речи Конрада его вдохновили, чувство вдохновения же, вперемешку со страхом перетекли в крайнее душевное беспокойство, из-за которого на месте оставаться он более не мог. — Отлично, обсудим это по пути. Ты, кстати, местный — венецианец? — Нет, господин, я пизанец, да будет Вам известно, — он гордо поднял бледное лицо к потолку. — Хорошо, дела это не меняет, тем паче ты ещё меньше будешь привязан к сему городу, как бы прекрасен он не был. — Город прекрасен, без сомнений, однако замечу, что свой замок уж всяко лучше, — его глаза повторно высекли искру жадности, Конрад заметил эту перемену в его взгляде и сказал: — Вижу я, что ты человек смышленый и до денег охотливый. — Ну, я… — замялся пизанец. — Ничего-ничего, я точно такой же. Перед верными мне людьми на монеты не скуплюсь, вот увидишь! — Удивительно. Но, видите ли, Конрад, я тоже устал жить так, как я живу сейчас. Позвольте и Вы мне рассказать пару слов о себе, коль у Вас найдётся минута. — Хорошо, но прошу скорее, ибо за моей головой наверняка уже вовсю идёт охота. — Ох, ведь точно, — он хлопнул себя по лбу. — Вставай. Захвати мясо и вино, пригодятся, — он указал на них властным жестом, наёмник же повиновался и быстро собрал остатки еды в тканевый мешочек, после обратился к Конраду: — Тогда давайте покамест прервём нашу беседу и подумаем, как лучше покинуть город, — щёки его начали, наконец, приобретать здоровый оттенок. — Верно. До поместья ещё очень далеко, успеешь мне всё рассказать после, я людей вижу почти насквозь, — он с беззлобным прищуром бросил взгляд на наёмника. Франческо поднялся со стула и окликнул тавернщика, уточняя, где им лучше всего в столь поздний час найти лодочника или купить лодку. Тавернщик же махнул рукой, подзывая их к себе. — Я ненароком подслушал начало вашего разговора, добрые люди, — сказал он, улыбаясь, — но не бойтесь, никому и слова сказать не смею, коль наложите мне из мешка немного монеток, а если отсыплете поболее, то и лодку получите. — Ты не наглей, — схватившись за рукоятку, грозным голосом сказал Конрад. — Всё в порядке. Вот, пожалуйста, — Франческо расстегнул суму и отсчитал ему несколько блестящих кругляшей. — Вот так! Без пререканий, — оскалился тавернщик, видно стоило ему только крикнуть, как авантюристов окружили бы стражники или люди Морозини, — пожалуйста, следуйте за мною. У Барбьери тут есть лодка. Я, слыхав, раз Вы, синьор-рыцарь нынче не в любви у Морозини, предлагаю Вам сокрыть лицо и всякую принадлежность к родам. — Хорошо-хорошо, только давай поскорей нас выводи, — Конрад раздражённо помахал кистями рук перед собой в направлении двери, указывая держателю таверны что делать. Ему не нравилось вести беседы с чернью, хоть он и сам порой уподоблялся худшим из них. Конрад накинул на голову капюшон, кой уже успел высохнуть от влаги. Оказалось, что дверь из таверны вела к небольшому причалу, кой скрипел от любого давления, ибо старые гнилые доски не меняли, наверное, уже лет сто, впрочем, оттуда открывался неплохой вид на звёзды и противоположный от города берег островка, прилегающего к венецианским территориям. Клочок земли, покрытый реденьким лесом, выглядел весьма живописно в неярких лучах лунного света. Слышался шум текущих под причалом вод, а где-то далеко вскрикнула ночная птица. Тавернщик указал им на большую парусную лодку, и потребовал доплатить ещё несколько дукатов. Обычную для простолюдинов трусость он поменял на наглость, также свойственную его породе под чьим-нибудь протекторатом, и с радостью, совершенно бесстыдно пользовался своим положением. Получив деньги, он повернулся к ним спиной и пробормотал: «я ничего не видел, я ничего не слышал, а таверна была закрыта». Авантюристы же уселись в судно и тихо, медленными движениями погребли к берегу стараясь даже не оставлять следов на водной глади природных каналов, образованных Адриатическим морем в венецианской лагуне. _____ (1)"Рыцарь" - здесь: если слово указано в кавычках, значит речь идёт о Конраде. (2)rotte \ gebieter - шайка \ господин. (3)Бригандина\бригантина - доспех из маленьких пластин, приклёпанных к покрышке. (4)В средние века, в т.ч. 14 веке такая черта была крайне не одобряемой никем, ибо путь в рай для богатых лежал через благотворительность и мотовство. (5)Стигматы - раны, подобные Христовым, когда того подвергли пыткам. (6)Лат: речь — это отражение ума _____***
Полночь. Тёмные, полные влаги тучи плотной грядой заволокли небо над Венецией. Густая тень пала на город, заливая собой даже самые освещённые уголки улиц. Адриано беспокойно ворочался в кровати, точно в лихорадке. Его бледное и вытянутое лицо с тяжёлыми синевато-красными, как виноградины, мешками под глазами, наводило его подчинённых на мысли о некоей хвори, схватившей синьора смертельными клешнями. Правду говорят, что чрезмерная скорбь подобна болезни, ибо, утрачивая дорогое сердцу мы страдаем порою тяжелее, нежели от хвори, даже самой страшной и неисцелимой. Адриано скорбел о Лучиано, своём лучшем друге и “названом брате”, как он всегда поминал о ныне мёртвом бедняке. Однако его переживания больше напоминали те, что человек испытывает, теряя верного охотничьего пса, загрызенного волками; кровь пса на твоих ладонях и не хочет течь обратно в разорванное горло. Либо же, когда бессовестный хулиган отравил ручную птицу, пробуждавшую человека каждое утро, но однажды затихшую навеки, а человек, подходя к клетке, с ужасом подтверждает первую догадку, что обычно посещает голову при нарушении таких священных обязательств каждой птахи - птица мертва, а клюв замаран засохшей кровавой пеной. Лучиано умер именно так, подобно животному, исполнявшему команду. Умер от рук мразного убийцы, отупевшего от вина; впрочем, отупевшим оказался тут только один человек, теперь скорбящий о потере и непоправимой ошибке. Иной раз, утомившись от бестолковой возни в кровати и безмерного пьянствования, синьор бил себя по щекам и вопил. Грусть, размерами с палаццо, обрушилась на его рассудок; подданным казалось, что безжалостное сердце их властителя кто-то вырезал и подменил детским. Адриано осознавал, что теряет перед ними лицо, но ничего не мог с собой поделать, однако твёрдо знал - это пройдёт, пройдёт совсем скоро, а он возьмёт себя в руки и подумает, что делать дальше. Но пока Адриано лежал и предавался унынию, отчасти даже упиваясь им. Слуги и наиболее близкие подчинённые попеременно посещали его опочивальню, дабы справиться о его здоровье, заменить свечи и занести вина, кое заканчивалось очень скоро; он расплёскивал половину на пол, ибо руки сына дома Морозини дрожали, как у пропащей пьяницы. Глубокая ночь. Облака, доныне застилавшие небосвод - разошлись, давая дорогу древней царице ночного неба - луне, а вслед за ней показались и её подданные - звёзды; заполнив небосклон блестящими брызгами позолоченной краски, они сияли так ярко, что в комнате просветлело. В воздухе витал аромат лаванды и добротного вина, а также выгоревшего свечного воска. Промозглость комнаты, хоть богато-обставленной и украшенной, заставляла дрожать её обитателя - сразу за окном протекал один из протоков “Гранд-канала”. Его мерное течение, кое он слышал каждый день, наводило ныне тоску и подогревало грусть. Утирая глаза шёлковым платком, итальянец вспоминал, как часто вечерами, сидя против окна, распивал со своим единственным истинным другом - Лучиано вино и говорил о том, что его тревожило, а затем выслушивал и самого Лучиано. На каждый вопрос бывший вор давал только честный и прямой ответ - поистине редкое качество человека, тем паче обласканного богатствами... Однако теперь Адриано остался один. Да, конечно его окружала многочисленная родня, а также армия подхалимов, но все они думали лишь о деньгах синьора: как о тех, что он мог заработать, так и о тех, которые мог им дать. В душе, Адриано остался поистине одинок. По праву рождения он владел множеством народу; те зависели от Адриано, как стадо овец, зависит от пастыря с мясником. Небольшой, но добротный палаццо служил ему домом. Вместе с ним, конечно, проживали и другие члены их обширного семейства, но Адриано всегда чувствовал себя одиноким и прикрывал свою печаль лишь венецианской масочкой безразличия или злобы. Как же удивились его домочадцы, когда маску удалось соскрести какому-то бедняку, который чуть не обворовал его дом. Что спасло Лучиано от виселицы или отрубленных конечностей? То, что он попался именно Адриано, а не его страже или кому-то другому. Лучиано сразу сказал домовладельцу, что ворует потому, что ему нечего есть и потому, что ему надоело смотреть, как “вы, богатеи, блещете своими шелками, не давая простому люду глаза расслабить”. Честность сразила Адриано в тот день, он поклялся Лучиано, что не станет его наказывать, коль тот присоединится к нему. Лучиано и тогда не слукавил, сказав: “я присоединюсь, коль на то воля Господа. Я пойду в церковь и попробую узнать, так ли это”. Адриано отпустил его, думая, что это лишь уловка, но следующим вечером вор вернулся к нему, как и обещал, подтверждая, что ныне всецело принадлежит воле Адриано и дому Морозини. Зря на такую простую душу, сердце синьора с тех пор смягчилось; синьор полюбил его, а позже они сдружились так, как могут дружить мужчины даже невзирая на сословные различия. Но теперь, потеряв столь дорогое его сердцу существо, он с тройной силой возвращался к своему изначальному состоянию глухой злобы и холодного безразличия ко всему... помимо дел, приносящих деньги. Меж пальцами правой руки Адриано крутил волшебные золотые нити, пользуемые ежедневно для управления упомянутыми подхалимами и слугами, чтобы они не забывали о его винных цехах, полных наёмными рабочими и свободными крестьянами. А в левой руке он держал железный хлыст в виде небольшого децентрализованного отряда наёмников и убийц, коим устранял конкурентов, врагов и ненадёжных, по его мнению, людей. Сперва он причислял ко второму объединению и Конрада, ведь тот как-то спас Антонио - его родственника, от гибели, а потом послужил Морозини во множестве кровавых дел, где требовалось жесткое хладнокровие и выдержка. В итоге, немецкий наёмник, звавший себя рыцарем, за шесть лет заработал себе прозвище “подобный камню (подразумевая его хладнокровность и бессердечие)”, в знак уважения его даже называли на немецкий манер - Юберхарт (1). Когда Адриано, по рекомендации Антонио, принял его к себе - разочаровался, ибо тевтон сходу нагрубил ему, не единожды обесчестил перед людьми, не говоря уж о том, что абсолютно всегда пребывал пьяным. Адриано затаил на тевтона страшную обиду, которую не решался утолить поединком, так как искренне боялся пьянчугу, ведь последний выполнял каждое поручение, кое ему выдавали, почти безупречно. Так что он задумал избавиться от него более хитрым способом, а дабы его не презрели родственники, обставил всё, как очередное поручение для убийцы, однако просчитался: убийца - никогда не жертва. Юберхарт, как казалось Адриано, почуял неладное и просто-напросто взял да покинул город под покровом ночи, прирезав его “названого брата”, попутно забрав золотую “приманку” себе. Больше всего убивало душу Адриано осознание того, что Лучиано вовсе не собирался совершать большого греха, а в действительности, должен был лишь поискать сбережения, дабы после устранения тевтона не пришлось переворачивать дом вверх дном, вызывая лишние подозрения у высшей городской власти. Конечно же Адриано сразу сообщил о том, что случилось - страже, но в уме понимал, что бесполезно курам ловить лису, ибо та уже давно покинула курятник, утащив целую охапку яиц. Впрочем, лиса - меньший из уничижительных эпитетов, которые приходили на ум Адриано при мысли о бессовестном тевтоне. Бес или демон - вот как он окрестил его у себя в голове. Безусловно Адриано и раньше допускал оплошности, но лишь в торговых делах, и никогда прежде они не приводили к смерти его людей, а тем паче “названых братьев”. Проплакав до раннего утра, когда небо ещё полнится звёздами, но нижний его край уже начинает светлеть, он упал без сознания, однако утром очнулся полный решимости отомстить. _____ (1)Нем: Überhart