Мечи и роза: История про Конрада

Серовато-бежевые стены, выстроенные ещё при Скалигерах в начале века по новой технологии не успели потерять своего обаяния, так и маня посетить город — узреть его великолепие; однако каменные зубцы, устремлённые вверх подобно великанским копьям, напротив, отпугивали любого незваного гостя и выглядели грозно, почти пугающе с входной стороны, с другой служа надёжной защитой от штурма, не говоря об уверенности, вселяемой в жителей. Как и многие города к югу от тирольских гор, он стоял тут со времён римской гегемонии, о чём напоминали не только дороги, выложенные при римлянах и обыкновенные для сих мест, пользуемые народом не менее десяти веков, но и канализация, также сохранившая свою функцию и надобность, несмотря на прошедшие столетия. Лёгкие снежинки — подобно монахам, шагающим на заутреню, возвещая сим действом скорое начало дня, также начали свой сход на землю, а снег возвещал своим появлением скорое начало зимы. Впрочем, конец ноября на юге и вполовину не так суров, как на севере, куда наметили свой путь путешественники. Снежинки, достигая пока ещё тёплой земли, покрытой зелёными насаждениями, таяли, плотно оседая только на красных крышах домов и на куполах соборов и часовен, коих тут оказалось построено столь много, что греховных людей в этом городе, должно быть, не водилось вовсе. Вдоль стен, точно стайки воробьёв, бродили небольшие скопления нищих, коих лениво гоняла стража. Пойманных несчастливцев вели внутрь города, на стройки, избавляя от греха — безделья. Вокруг теснились пустующие прилавки, ибо торговцев разогнали — тревожный знак. Путники наконец въехали в открытые ворота Виченцы. — Город ныне также за Джаном Галеаццио, тем самым, что предал синьора Падуи, господин, — сообщил Франческо де Пизани слегка поникшим голосом, — впрочем жители, даже часть стражи против сего обстоятельства, так что, как видите, тут почти никого нет: ни посетителей, ни гостей, — он осмотрелся: всего несколько редких путников держались на почтенном расстоянии от него с Конрадом и друг от друга. — Скалигеры, царствие им небесное, — сказал Конрад безразлично. — Да-а. А теперь здесь будут править миланские Висконти… нам задерживаться не след, ибо беда может случиться в любое мгновение, нутром чувствую! — от Франческо прямо-таки несло страхом. — Это рана за тебя сейчас разговаривает. Ох, как я устал от ваших земель! Куда не сунься — везде жди беды. Что Флоренция — чомпи воюют с попполанами, что умбрийские города с их междоусобицами, что Венеция со своей экспансией, Господь верно оставил Вас, никакого благородства, одна лишь жажда наживы. — То не земли виноваты, господин, а люди, — Франческо недобро глянул на Конрада, ибо тот, говоря об итальянском благородстве совсем позабыл о своём, ведь «рыцарь» жаждал отнять владение у своего родственника. Да и стоит ли упоминать о благородстве прочих европейских правителей и князьков, кои великим благородством и честностью в большинстве своём не отличались. — Да знаю, лишь изъяснился так, фигура изречения таковая, сам сознаёшь. — Разумеется понимаю, Конрад, — наёмник опустил взгляд на потрёпанную сбрую своей кобылы. — Вот и славно. Известно мне, что желания мои неблагородные. Да, усмотрел я твой взгляд, не думай, что не заметил! — «рыцарь» надменно глянул на него. — Людские души все не без греха. Пожалуй, что осуждать нас в праве один лишь Господь Бог, — Франческо от волнения закусил губу. — Сказал, как по писаному. Что я, разве не человек? Однако, вот довершу то, что задумал и год не буду покидать исповедальню, в непрерывной исповеди, разумеется, — говоря сию фразу он жестикулировал после каждой реплики, взгляд его внезапно изменился, становясь пугающим. — А я, верно, буду в это время управлять замком, так? — Франческо сознал, что с «рыцарем» что-то не так, и что его внезапно перестало волновать как благородство, так и Господь. Наёмник дёргал края короткого воротника от волнения. — И построю часовни по всей округе, ведь знаешь, в моём будущем поместье столько золота накоплено… должно хватить, чтобы умаслить любого, даже самого Бога! — глаза «рыцаря» блеснули безумием. — Господин, прошу Вас. Я хоть и сам бывал на исповеди не ранее, чем в прошлом году, но прошу, удержите такие шутки! Кто знает, кто может услышать нас? Народу мало на улице, конечно, но всё может быть! «Рыцарь» вперился взглядом в наёмника, глаза его ныне напоминали бычьи, однако, спустя минуту он умиротворённо ответствовал: — Да, ты, пожалуй, прав, не знаю, что на меня нашло. Должно быть давненько не причащался, — он вытер пот со лба, кой обильно выступил, покуда он разглагольствовал, затем откупорил флягу с вином и отпил половину, — в общем, наёмник, будь, по-твоему — задержимся тут на три дня, но не более того! — И город посмотрим и неприятности обойдём, должно быть… — голос его, пропитанный слабостью, слышался нетвёрдо и неуверенно. — Надо бы исцелить твою рану, а тело твоё отправить на отдых, а то больно она распелась сегодня. Где тот Франческо, которого я нанимал на службу? Дьявольская прислужница! — Простите, господин. Должно быть Вы правы, отдых не повредит, даже на лошади уж коленки подкашиваются. — Для начала оставим лошадей в конюшне. А вот и она! — Тоже заприметил! Большая… её и хотел предложить. Проследуем же. Рядом с каменной конюшней, пристроенной к стенам, стоял стражник. Обнявшись с коротким копьём, он вроде бы спал. Чуть поодаль под деревянным навесом, на треногом табурете развалился некий человек с неприятной внешностью в очках и шапероне. Перед ним, на вбитом в землю столе лежал пергамент с пометками, перо и чернила. То был писарь, ведший учёт лошадей и их хозяев. Он уже несколько минут наблюдал за путешественниками. Из конюшни разило навозом, словно бы людскими фекалиями и сеном. Запахи, скрещиваясь, создавали столь сильное и отвратительное амбре, что глаза слезились, а лицо служащего соответствовало запаху, коль последний понадобилось бы нарисовать. Стоило приключенцам приблизиться, как человек в очках вскочил с места и немедленно обратился к ним; голос его звучал зычно, резко и, как и его лицо — неприятно. Слова, покидающие его рот, напоминали звук падения нечистот в выгребную яму, помехой чему служило отсутствие большей части зубов и огромные губы, покрытые язвочками, отчасти скрывающие недостаток. — Дня доброго! Меня звать Флориэно, Флориэно де Понтедра. Как к Вам могу обратиться? — Меня зовут Франческо де Пизани, а это Коррадо — мой наймит и товарищ, — улыбаясь ответствовал Франческо, его голос подрагивал, как и ноги. — Коррадо, ха! — писарь прищурился, — Коррадо, ну и имя, верно не отсюда! Отсюда или нет? А ну отвечай, отвечай давай. — С чего ему отвечать тебе? Какое вопиющее неуважение, — наигранно возмутился Франческо, пытаясь подражать благородному. — Ох, ладно-ладно, мне то что? Не буду отнимать излишне вашего времени, прошу, проследуйте за мной. Вы ведь верно, желали оставить лошадей и оставить часть своих денег со мной за их, так сказать, сохранение, я не ошибаюсь? — он говорил весьма живо и походил на помешанного. — Всё верно, — ответили путешественники хором. — Отлично! За мной, — служащий встал и прошёл внутрь строения кое стоит сказать, являлось отнюдь не маленьким не только снаружи, но и внутри. Флориэно продолжил разговор. — Да, точно не отсюда, точно-точно. Слышу, у меня, знаешь, Франческо, слух, как у соловья! У соловьёв ведь хороший слух, то всем известно, а я, будучи ещё на родине в Понтедре едал их язычки, оттого и стал таким, всё слышу и все звуки хорошо различаю, — писарь свернул за угол широкого коридора. Запах навоза усилился. — Я полагал, что у них пение хорошее, а не слух, — удивился Франческо. — Могу и спеть, коль напьюсь. Я бы щас… ох, ладно, — Флориэно обернулся, высунув язык. — Ты, никак, в лабиринт нас заводишь, а? Надеюсь, то не минотавр ревёт в конце тоннеля, — усмехнулся Конрад. — Да что ты, как же, какой же тут лабиринт! Ха! Лабиринт, скажешь тоже. Скажешь! Да и не ревёт никто, не ревёт! Слышишь, не ревёт! Я вот слышу, а ещё вот, услыхав твой голос точно говорю, что ты не отсюда, вот хоть палец на отсечение могу дать, тащи топор! Ха-ха! Ладно, вам то что? Мы уже пришли. Прошу, заводите коней внутрь. Эгей, Фабио, приветствуй! Из загона вышел огромный человек, по росту превосходящий всех в помещении. Он слегка поклонился, прошёл к скакунам и ухватившись особым движением за поводья, словно бы мгновенно покорил их и повёл в загоны. Для каждой — отдельная. Яркий свет от пары фонарей, висящих по сторонам, мерно падал на людей, сновавших по конюшне с вилами, деревянными лопатами и тряпицами. Те явственно занимались уборкой, стараясь как можно скорее вывести грязь и неприятные запахи из помещения, ибо последние столь сильно скопились, что даже самый непритязательный путешественник смутился бы такой вопиющей нечистоплотности. — И сколько же стоят услуги? Конюшня хоть и большая, но лошадей я тут наблюдаю немного. Впрочем, возможно то от запаха. Мне думается, что и лошадям его вдыхать никакой приятности нет, — Конрад помахал перед собой рукой. — Ну, зачем же обижаешь, а? Стараемся избавиться, сам гляди! То, просто, кони, понимаешь, они, того, подох… — Эй, Флориэно, может помолчишь хоть раз?! Не знаешь же, кто это, а треплешь! — грозно сказал один из уборщиков, вынося вон большой грязный сноп сена, испачканного в навозе и чём-то красновато-чёрном, проходившем на варенье, — сам же сказал, что по говору он не отсюда! Должно быть миланский! — Да видно же, что путники, Иисусе Христе и Святая Дева, разве я ошибаюсь? Я бы услышал по их голосу, будь они… не путники. Вот этот вот вообще не отсюда. Я же помнишь, едал язычки! — Думаешь, ежели язычков воробьиных сожрал, так теперь слышишь, как воробей? — Соловей! Дубина, да и языки соловьиные! Нет, вы смотрите на него, не может воробья от соловья отличить! И вообще, чего ты запричитал, а? Кто тебе платит, забыл? — он размахивал руками, то прижимая их к груди, то распуская в стороны, словно их шатало ветром. — Ох и ненавижу я вас, понтедровских, у каждого помешательство, ей богу — рабочий, сказал это тихо и далее сохранял молчание. Флориэно подошёл вплотную к Конраду и вперился взглядом в сумку, висевшую через его плечо; скрестив руки на груди, он мямлил под нос ругательства. — Так, а будь мы из Милана или Венеции, вы бы нас зарезали? — невозмутимо спросил Конрад, уложив руку на эфес меча. — Что ты, конечно, нет, только ваших лошадок, что мы и сделали с прошлым их эскортом… этого, как же его. Ах да Тито Пруденса де Лоди. — Это неблагородно, а главное — бессмысленно, ты не находишь? — Но ты же не миланец, за Висконти не стоишь, а чего волнуешься тогда? Ты же не здешний, тьфу. — Флориэно! Чёртов умалишённый! — завопил работник с вилами и даже побежал в его сторону, дабы дать ему затрещину, но тот же миг, откуда ни возьмись появился один стражник, а спустя мгновенье и целый вооруженный отряд. На надоспешнике первого красовались цвета коммуны Лоди — красный крест на золотом фоне, герб был разделённым — вторую половину занимал личный герб Пруденс — кадуцей на белом, то есть серебряном фоне; остальные не имели знака отличия и были наёмниками. Среди последних оказался и тот стражник, что стоял подле конюшен, видно всё это время он поджидал за стенами, дабы уличить преступление, совершённое против их синьора, по мнению безумного Флориэно — приверженца Висконти. За спинами воинов стоял мужчина, полностью облачённый в поблёскивающие, как его обритая голова, доспехи из вываренной кожи (1); только наколенники и налокотники выделялись серыми пятнами железа, а пузатый кожаный нагрудник усматривался через расстёгнутый надоспешный наряд навроде упелянда. С его лица не сходила ухмылка уверенного в своих силах и превосходстве мужа. — Фабио, моё почтение и благодарность! Хоть и не ты вывел их на чистую воду, однако тебе заплатят за то, что втёрся к ним в доверие, можешь не сомневаться! — громко сказал он и закрутил ус. — Рад послужить, синьор, — ответил последний подобострастным голоском, смахивающим на комариный писк. — Итак, я бы сказал что-нибудь, но не буду, ибо тогда придётся напихать вам всем в рот навоза, чтобы не слушать ваших неумных и неуклюжих оправданий. Стража, уведите это бездумное создание, — он сплюнул и прошептал себе под нос, — ну и вонь тут, эх, бедные лошади, расплачиваются за грехи людей, святой Вассиан! — Но ведь не я один, синьор, не я один был причастен! Господь свидетель! — завопил Флориэно, дёргаясь из стороны в сторону, захваченный солдатами под руки. — А кто ещё? — Тито посмотрел ему в глаза. — Вот те двое и сам Фабио тоже, клянусь святыми мощами Вассиана. — Да как ты смеешь, бездумец! Мощи скоро из тебя будут делать, коль я неправ и ежель тебя казнят, в чём я мало намерен сомневаться. Увести всех с глаз долой! — скомандовал Тито Пруденс де Лоди, а затем обратился к путникам, — а вы кто такие, почему он на вас указал? — Это что же, самосуд будете вершить? — ответил ему Конрад вопросом на вопрос, сознавая, что может произойти крайне неприятное недоразумение. — Кто бы ты ни был, прошу не забываться, перед тобой потомственный рыцарь из коммуны Лоди, что находится под вечным покровительством святого Вассиана. И лишь потому отвечу, ибо верую, что Вассиан не желал бы обвинения невинных. Нет. Никакого самосуда, их и вас будут судить, как и всех людей, что бессовестно преступничают без особой причины. Не заставляйте меня спрашивать дважды! — он задержал свой взгляд на каждом из авантюристов, всматриваясь в их глаза. Франческо тут же отвёл взгляд, однако Конрад не стал, и в то же мгновение в его голове что-то переклинило. Он заметил, что Франческо уже готовился ответствовать и, наверняка, ложь, которую они условились использовать пока не покинут земли Италии. А главное — ложь, коя несомненно бы открылась. «Рыцарь» резко прервал наймита и заговорил сам, да таким голосом, что Франческо так и остался стоять разинув рот… — Моё имя Конрад, я из рода фон Блюменшверт, что также давно существует в этом мире. Прошу простить за дерзость, позволь нам объясниться. — Не ведал, что говорю с равным. Коль так, что же — продолжай! — он высокомерно задрал нос кверху. — Я спросил про самосуд и получил твой ответ лишь для того, чтобы увериться в твоей благородности, ибо вижу её в твоих глазах и движениях, — Конрад улыбнулся и слегка поклонился, — а этот человек, его зовут Франческо и он мой наёмник и, как смею полагать, товарищ. Франческо, закрой уже рот, мухи налетят. — Странно, я же вроде к тебе обращался, а он хотел было говорить, — засмеялся Тито. — Верно, но лишь, чтобы солгать во спасение. Но я вижу, что ты человек хороший, сразу усмотрел это в твоих глазах, так что лгать тебе было бы грехом, достойным отдельного суда. — Однако! Как ты это сказанул! — в глазах Тито мелькнула искра заинтересованности, — давайте поспешим покинуть сие поганое местечко, желаю говорить с вами, синь… с тобой, синьор и с наёмником, коль тот умеет разговаривать, а не только как рыба, выброшенная на берег, рот раскрывать, — он рассмеялся. — Проследуем в питейную, покажешь, где у вас тут самая лучшая? За вином Франческо отличный собеседник. Да и без вина не хуже, не знаю, что нашло на него. — Именно образ кабака и ниспослан мне святым Вассианом. — Тито усмехнулся, — а наёмник твой, наверно он, как птица, что увидела нового человека, как чижик или попугай, испугалась. Знаешь, о чём я? — Тито засмеялся в третий раз. — Отличное сравнение, — Конрад, улыбаясь отмахнулся, припомнив сразу как этот «попугай» улетел к другому синьору, как только появилась возможность. Он продолжил: — к слову, а как тебя можно называть? Я слышал это из гнилых уст безумца, теперь хочу услышать и от обладателя имени. — Конечно. Меня зовут Тито Пруденс де Лоди. Святой Вассиан мой покровитель, как и всех жителей Лоди да святится имя его всеми везде и во все времена. — Странно! Ты вроде и почитаешь его и шутишь про него, как же так? — удивился Конрад. — Да, многие спрашивают это у меня, Конрад фон Блюменшверт, однажды меня чуть не обвинили в ереси за это, но своим ответом мне удалось убедить каждого. Расскажу своё суждение и тебе. Я всегда задаю себе вопрос, был ли он весел? — Тито сделал загадочное лицо. — И? — «рыцарь» смутился. — Разумеется, он же был епископом и святым человеком, а разве может святой служитель бога впадать в смертный грех уныния?! А отчего же мне не повеселиться и не посмеяться, покуда я жив! Кто знает, когда жизнь прервётся, а покуда она есть, так смейся, назло всему, — он крутанул ус и заломил пальцы на левой руке. Конрад уловил в его словах и движениях лёгкое волнение. «Видно тяжела жизнь у этого человека» — подумалось ему. — Что же, убедил. Кто знает, может лет через сто и твои мощи будут целовать, — осторожно ответил Конрад, скривив губы. — Приглашаю тебя сделать это первым, конечно, я молвлю тебе про кости. Впрочем, будь ты женщиной, то можно и не только их и, само собой, до канонизации, — засмеялся Тито Пруденс, но тут же извинился, — впрочем, прошу меня простить, пожалуй, я придержу эту шутку до лучших времён. — Главное, чтобы это оставалось шуткой, — смутился Конрад. Так они неспешно покинули конюшни. Не сразу воздух вокруг стал свежим — настолько разнеслось вокруг амбре мёртвых лошадей. Де Лоди попросил новых знакомых обождать в стороне, а сам немедля отдал распоряжения наёмникам и страже, дабы те сопроводили преступников в темницу. Слуге он отдал некую грамоту и велел отправляться в суд, а второго слугу просил привести городских властей. Завершив дела он, в сопровождении одного лишь стражника, что недавно «спал» возле конюшен, вернулся к ожидающим его приключенцам и вместе они отправились наконец в питейную — лучшую в городе, верхом на конях, коих Фабио загодя вывел из вонючего стойла. По пути к таверне минуя зелёный луг, что испокон веков звался Кампус Марцио, встречались лишь рабочие и каменщики. Стройка тут шла всем ходом. Напротив башни, возвышающейся над городом, воздвигали колонны под новый палаццо. С башни, вперемешку с хоралом, идущим из центрального собора, послышались звуки колокола, возвещающие полдень. Солнце взошло высоко и его горячие лучи растопили снег на верхушках часовен, образуя холодные лужи на брусчатке и смягчая застарелую грязь в злачных городских переулках. Здание «лучшей» питейной находилось совсем рядом с башней Торре Биссара (2): высокое, о двух этажах из красного кирпича со скошенной черепичной крышей, украшенное плющом и цветами, всё ещё свежими и ароматными, влекло зайти внутрь любого, кто проходил мимо, даже зазывала не нужен, хотя тот и восседал на табурете рядом. Его голову закрывал забавный красный колпак, а в руках болтался небольшой колокольчик на верёвке. Склонивши голову меж колен, он спал, ибо улица вокруг практически пустовала и зазывать можно было разве что птиц да крыс, кои не слишком охочи до вина, да и деньгами обычно не располагали. Несмотря на холод снаружи, внутри оказалось душно и жарко. Франческо сразу поклонило в сон, ибо, будучи раненым и уставшим с дороги он не успел оправиться после потрясений и едва ли сумел отдохнуть на крупе лошади. Конрад выбрал пустующий стол рядом с окном, откуда струйкой выходил поток бодрящей прохлады. Перед столом как раз оказалось четыре стула, кои они немедленно заняли. — Альбрехт, иди, пообщайся с винным святошей, — обратился Тито к своему, как полагали авантюристы, стражнику. — Это отчего же он «святой»? С виду так вообще похож на бандита-душегуба, — с улыбкой вопросил Конрад. — Так ты не на лицо его гляди, а на занятие. Смотри, он знает древний секрет как делается вино, но не хранит его только для себя одного, а раздаёт и всем страждущим. — Он лишь продаёт его, к тому же за деньги. — Эх ты, испортил мою шутку! — махнул рукой де Лоди, — за деньги, но ведь он их потратит на семью свою или церковное пожертвование… по крайней мере я на это надеюсь, тут много где можно пожертвовать деньги, мы же в Виченце. — Глядя на его рожу, у меня такого впечатления не складывается, он эти деньги скорее пожертвует шлюхе или купит новый нож, чтобы грабить людей в тесном переулке, — Конрад, будучи уже подвыпившим, прыснул. Альбрехт вернулся, сообщая безмолвно, что сейчас принесут вино и блюда. При каждом его шаге слышался звон кольчуги, видно под надоспешником он носил оную. Шлем он давно снял, и его белокурая голова отдавала сальным блеском под светом свечей, расставленных по столам и стенам заведения. Гладкость его лица и жидкость бородки говорили о его юности, однако из-за плеч, столь широких, что за одним с ним столом становилось тесно, со спины его легко принять за мужа среднего возраста. — Это, как вы уже, должно быть сознали и сами — Альбрехт. Но! — Тито сделал длинную паузу, вознеся палец вверх и закатив глаза замолк. — Но? Тито? Ты в порядке? — Конрад нахмурился, Тито молчал, однако резко крикнул в сторону «рыцаря», да так, что тот дрогнул. — Но он не простолюдин, как вы могли подумать. Что, напугал я тебя, а? — он залился ребяческим смехом. Конрад усмехнулся. Альбрехт продолжал безучастно молчать, а Франческо, прижавшись к стене над окном, посапывал. — Почему бы ему самому не представиться, коль так? — Конрад сделал несколько лёгких движений рукой в его сторону. — Он бы представился, а вот не может. Он даже тебя не понимает. Понимаешь его, а? Нет? Так я и думал, я и сам с трудом понимаю. Впрочем, думается мне, когда мы получше его узнаем, ты будешь его понимать как сокол понимает сокольника. — Интересно. Я раньше встречал людей с сим недугом, но не ждал, что кто-то благородный будет им обладать. — Да, отсекли ему язык, а следовательно, и лишили возможности разговаривать, а наше наречие он учить не удосужился, приходится общение вести с ним на латыни, либо нижненемецком, что не всегда удобно… Но мы понимаем друг друга с полувзгляда. Господь уберёг его от многих бед, что могут свалиться на твою голову, когда ты умеешь говорить, — Тито де Лоди провёл пальцем по нижней губе, — а его уж и подавно, хотя, если углубиться в рассуждение, будучи обыкновенным, мы бы вряд ли встретились с ним. — Так кто же ты, Альбрехт? — спросил его Конрад на немецком языке, на что незамедлительно получил ответ. Альбрехт приподнял складки надоспешника, скрывающего доныне кожаный пояс. На нём также красовался герб Пруденс, а под ним, на бёдрах лежал рыцарский пояс с белым орлом на чёрном поле. — Мы встретились с ним совершенно случайно, два года назад, однако то, видно, был перст судьбы. Я, видишь ли, промышляю тем, что провожу людей через горы, помимо моих прочих занятий, конечно же. Там я и столкнулся с семьёй Альбрехта, как положил тогда, увидав его. То случилось в кантоне Ури близ Крёнтена, что в окрестностях Орцвельта (Ourzcvelt). — Рассказывай. — Проводил я тогда через горный перевал Бартолино да Новара (3), хорошо известного и искусного архитектора, кой, стоит вспомнить, не так давно начал строительство замка для Николло д’Эсте (4), дабы тот сумел удержать своих подчинённых в узде. Так вот, Крёнтен тот — небольшая и совсем небогатая, как это называется… деревушка. Крестьяне местные, как и деревушка, совсем дикие и неотесанные держали у себя в плену захваченного австрийского латника. Ну, пленом бы я назвал это лишь в шутку, очень злую, ибо это было ничто иное как рабство. Ему отрезали язык, левая рука была покрыта ожогом до локтя, а волосы вырваны или очень неумело острижены, одному господу это теперь ведомо. — Крестьяне ли это были? Может разбойники? Разве будут крестьяне даже пытаться нападать на вооружённый отряд и держать рабов? Безумцы или разбойники, точно говорю! — Крестьяне. Муж, жена, шестеро сыновей, три дочки. Другие хозяйства по соседству, в общем, всё также, как и повсеместно. Только они-то швейцарцы, войной наученные… только нас завидели, как без раздумий взялись за оружие. И хотел бы я тогда, чтобы это были вилы или цепы для отбоя зерна… взялись они за копья и алебарды, увидав откуда мы идём и куда направляемся и что везём с собой, да! На вещи наши позарились, не иначе. Я, давши ещё в отрочестве обет не убивать человека, пришпорил коня и хотел было уже звать людей за собой, как в этот же момент увидел Альбрехта, выбегающего из хлева. Его запястья, натёртые верёвкой, кровоточили. Он кричал, однако ничего вразумительного не произносил. Я присмотрелся и заметил, что во рту у него не оказалось языка. Гнев наполнил моё сердце, ибо ужасно это, отнимать то, чем Господь тебя одаряет при рождении и приказал своей страже помочь беглецу. К большому несчастью один из моих людей, в попытке выполнить моё поручение, умер в бою, ибо отец семейства что столь неприветливо нас встретил, дротиком убил его коня. — И что же следовало за этим? — Конраду явно нравились такие истории, и он слушал с упоением тем паче, когда есть чем их запить. — Вызволили его из плена. Отмыли и очистили. На пальцах кое-как объяснялись друг с другом. Тогда и узнал я, что он бывший латник, сражавшийся под знамёнами короля Австрийского — Леопольда III, в битве близ Земпаха, от сего месяца, около двух лет назад. Тогда же, я сознал, по какой причине на нас напали столь вероломно. Швейцарские земли зависимы и обираемы Габсбургами не первое десятилетие, да и битва по тому же поводу случилась. Но это я, конечно, простым языком рассказываю, тебе, как немцу, должно быть это лучше известно. — По чести говоря, нет, ибо последние годы я живу тут, и о мире слышу не столь много… дела и местные войны занимали всё моё внимание, ибо душа моя лежит к этому занятию более всех прочих. Вестимо, любите вы кровь друг у дружки попить. — Вот уж истинно! Мы как огонь и вода, Конрад фон Блюменшверт. Хотя я это дело терпеть не могу, а меч ношу лишь для защиты своей жизни и жизни тех, к кому лежит моё сердце. Однако я не довершил свой рассказ. — Да, прости, что перебил тебя, Тито, как какой-то мерзкий швейцарский крестьянин, — попытался пошутить Конрад. — Прошу тебя не стоит такое говорить. Хоть и вели они себя подобно зверям, но то из-за отношения к ним такого австрийской знатью или ещё кем, ибо каждый человек рождается чистым изначально. Конрад промолчал, удерживая себя от дальнейших высказываний кои могли последовать, сиди перед ним его друг или человек низкого происхождения. — Так вот, — продолжил Тито де Лоди, — я взял его с собой, нарёк своим братом, ибо наш возраст различается незначительно. Врать он не способен, а молчать сколько угодно, так что тайна останется тайной. Ныне он мой скутарий, а через пару лет думаю отпущу его на все четыре стороны, коль сам стану богатым. Ох, деньги и богатство — проклятие людей! Если его у тебя нет — страдаешь, а коль есть, так непременно их стараются отнять или выманить. — Так чем же ты занимаешься, раз так страдаешь от безденежья, Тито? — спросил Конрад, хмурясь от солнечных бликов, играющих на металлическом кувшине с вином. Тито погладил обритую голову, и склонивши её над столом ответствовал: — Как уже рассказал тебе — в основном странствую, перевожу людей через горы, леса… потому и доспех ношу кожаный, чтоб чистить меньше. Но немного это достатка приносит, ибо отряд требует оплаты, а без него мало кто соглашается со мной путешествовать, ибо каждому я сразу говорю, что меч мой тупой, подобно деревяшке. Тут ещё и лошадей моих всех перерезали, кроме моей, да вот, Альбрехта. Сейчас я совсем беден, на одну еду только и хватает. Альбрехт указал на кувшин с вином и на свой меч. — Да, ещё на вино и на единственного бесплатного «стражника», кой, конечно, неплох, но для крупной экспедиции никуда не годится, я и сам опасаюсь далеко уходить с одним лишь Альбрехтом, сколь искусным воином он бы ни был, не в обиду тебе говорю, Альбрехт, сам сознаёшь. Немой латник качнул головой и самодовольно заулыбался. — Неужто и поместья своего не имеешь? — поинтересовался Конрад. — Нет. Хотя я и из Лоди, но лишь оттого так зовусь, что родился там, а Пруденс — прозвище. — Об сём я сразу догадался. Я и сам хотел всегда прозвище, достойное моих талантов, однако никому то неинтересно, увы, — усмехнулся уже весьма подвыпивший «рыцарь». — То вовсе неудивительно. Прозвище надобно заслужить, а уж как, я не подскажу. — Как же ты своё получил, раз не знаешь способов? — Не убил некоторых людей, когда мог. Для решения конфликтов использую не острый язык и тупой меч, а светский, либо же божественный суд. Полагаю, за то так меня и нарекли — Пруденс. Но хватит об этом, честно говоря, большая часть моей жизни — это просто рутинные переправы через горы и леса, о чём я уже поведал, Конрад. — Так чем же ещё ты занимаешься, Тито, кроме сопровождений? — Да только этим. Наёмничаю, говоря простыми словами… единственно, без смертоубийств, упаси Господь, за что, кстати, и получил своё прозвище, коль тебе так интересно… да-а! — он наполнил третью кружку вином, что подавали здесь, оказавшимся, сказать к слову, весьма крепким. — Да, ты уже и это сообщил, — подивился Конрад забывчивости своего нового знакомого. — Ох, верно… Так вот, попутно с этим ищу чудеса и красоту по свету, да и сам творю, когда приходится. Оттого выходка мерзавца Флориэно мне ещё более противна, ибо такие, как он, нарушают мою веру в изначальную чистоту рода людского! — он треснул кулаком по столу и на его потном лбу выпучилась вена. — Думаю, что и он когда-то был чист. А то, что лошади к Висконти отношения не имели, он не знал. Увидел на тебе цвета Лоди и думать не стал. — Такие, как Флориэно вообще не думают, а выполняют чью-то волю, сам бы он ни до чего додуматься не смог, впрочем, Господь ему судья. Это помимо судьи земного, ибо земной судья ему даже больший судья, чем небесный, — Тито, после длительного перерыва, снова захихикал, но тут же помрачнел, почесал голову и продолжил, — теперь мне нужно снова искать деньги лошадей, заплатить наёмникам. Ох, святой Вассиан… завтра последний день контракта. — Знаешь, Тито, я тоже много странствовал по миру, — воодушевлённо начал Конрад, сознавая, что может заиметь нового проводника и товарища, — но чудес, о коих ходит молва средь народа, не встречал, но, быть может, ты покажешь. — Плохо смотришь, — улыбнулся Тито; его ореховые глаза с зеленцой блеснули — либо не туда, но не мне тебя учить. — Расскажи, ведь я знаешь, больше смотрю на дела людей и живу среди них, быть может упускаю то, что истинно окружает всех нас. — Взгляни хотя бы на ночное небо, полное точками сияющих звёзд. А потом скажи мне, что это? Что за блистающие точки, прилепленные к небосводу невидимой рукой, влияющей на судьбы каждого человека? Или посмотри на речную, либо же морскую гладь или волны, бьющие о скалы, а скалы эти гладкие от воды, хотя та мягче бархата! Может не самое удачное сравнение. Не умею говорить я столь складно, как иные, но насладиться этим могу не хуже, чем вином, кое считаю не меньшим чудом. Вот смотри, его же делают из чего? Виноградин. Виноградины вырастают под лучами солнца, а люди их срывают, дабы выдавить из них жидкость, дающую радость… и боль порой, но разве это не поразительно? Только подумай, мы же пьём солнечный напиток, разве не так? — его глаза горели от внезапно нахлынувшего воодушевления. — То природа созданная Господом некоторые из явлений которой уже давно понятны и описаны учёными мужами, либо же изначально начертаны в Библии, — Конрад, несмотря на свои собственные слова, почувствовал тягу к сему человеку, — хотя с вином соглашусь, не будь этого «чуда» не знаю, чтобы я делал. Впрочем, думается мне, что тут лучше применить другое слово — не чудо уж точно. — Да как можешь ты говорить о понятности, когда сам не знаешь, кем являешься и как появился. Отчего? Почему именно ты? — он улыбнулся, разводя руки в стороны, — и вот! Вот всё вокруг, всё есть чудеса нашего мира. — Ладно, я понял, что ты хочешь донести до меня, Тито Пруденс. И я соглашусь с тобой, ибо ныне, задумавшись над сим вопросом, также не нахожу никакого ответа, хоть и не могу сказать, что мало узнал о мире за свою долгую… за свою жизнь, — Конрад икнул. — Быть может то вино молвит за меня также как ныне оно делает за тебя, однако со всей искренностью сообщу, что рад нашей с тобой беседе. И радость мою перебивает только мысли о бедности, граничащей с нищетой, что настигла меня ныне и о чём я толкую сегодня вперемешку с рассказами, — он тяжело вздохнул. В таверну ввалилось несколько мужчин и женщина с мечом на бедре, они подсели неподалёку от беседующих с Тито авантюристов и начали что-то шумно обсуждать, притоптывая и пристукивая по столу посудой. — Что же, хватит обо мне, — проговорил Тито, — что же ты задумал и куда путь держишь, так далеко от дома, Конрад? — Я направляюсь домой… скоро ты поймёшь, что я имею ввиду. Путь держу из Венеции, где, наёмничая у разных сеньоров скопил то, в чём ты нуждаешься. — Домой, но не домой? Это как? Давай, рассказывай, мне в такие моменты святой Вассиан нашёптывает на ухо, что след послушать, история, верно интересная! — Это как посмотреть. Вот ты веришь в чудеса? Готов ли ты услышать о моём? — Конрад улыбнулся. Франческо в этот момент проснулся и обратился к Конраду. — Быть может не стоит, господин, рассказывать об этом каждому встречному? — в голосе его слышалось беспокойство, он говорил так, словно отговаривал от совершения некоего безумства. — Конечно стоит. Ты разве не видишь, человек ищет чудеса, так почему бы не помочь ему? — Конрад отхлебнул вина. — Ох, думается мне, что эти господа покинут нас, не пройдёт и мгновенья. Альбрехт заинтересованно поднял брови, а Тито наклонил голову, ожидая чего-то необычного. Конрад отвернулся от своего наймита и продолжил. — Сколько мне лет, как разумеешь, а, Тито? — Быть может тридцать? — не задумываясь ответил он. Франческо прикрыл лицо рукой, но Конрад лишь сорвал с себя шапку. По его плечам рассыпались волосы цвета полуденного солнца. — Ох! Правда волосы у тебя такие белые, как у старца, ха, а ведь да, верно, чем же не чудо! Хотя видны и локоны потемней. — Волосы мои белы, сколько себя знаю. Могу поклясться этим на святом распятии, библии или самому наместнику бога на земле, коль увидел бы его и была бы необходимость в такой клятве. Тито де Лоди, будучи человеком молодым и, несмотря на свою увлечённость «чудесами», как он называл всё вокруг себя, не сказать, что являлся легковерным простаком и всё подвергал сомнению, однако ныне опешил не зная, что ответить. Конрад продолжал говорить: — Однако я родился на севере — нордической крови, у многих из нас волосы белы, но чтоб настолько, ни у кого такого не видел, — продолжал Конрад, похваляясь цветом волос. Франческо облегчённо выдохнул и потянулся за вином, кое успело потеплеть за время простоя. А Альбрехт, покачивая головой, забарабанил пальцами по столу, словно бы наигрывая какую-то боевую мелодию. Тито ответствовал: — Я и сам имел в роду сицилийских норманнов. Воистину интересный день, видно Господь неслучайно нас свёл, чтоб я смог рассказать, а, быть может и записать историю о встрече с беловолосым молодцем. Рассказывай! — Родом я, как уже сообщил, из королевства норвежского по крови. Отца моего звали Стеин фон Блюменшверт, а мать — Мария из рода Распе маркграфства Тюрингского. Было у нас несколько замков, так вот… — и Конрад рассказал свою историю для Тито Пруденса де Лоди в подробностях, не забыв также помянуть, что бежал из Венеции за убийство одного из людей дома Морозини, и при каких обстоятельствах, а главное — куда именно держит путь и с какой целью. Закончил он повествование словами: ныне движемся мы к швейцарским хребтам, где ты, Тито, как раз любишь народ водить по безопасному маршруту. — Невероятно, особенно невероятно, что ты ушёл от преследования! Вот какие оказывается бывают приключения в городе! Хотя, быть может и не ушёл ещё, кто знает… — Что ты имеешь ввиду, Тито? — удивился Конрад. — Я имею ввиду, что такие люди, как Морозини или вообще члены любого дома итальянских земель просто так дела нерешёнными не оставляют. Тебе, Конрад, следует поберечься и обходить все крупные города ей богу! Особенно пока ты здесь и не столь далеко от Венеции. — Предлагаешь немедля отправиться отсюда к горам? — Несомненно. И, как можно скорее, ибо зима наступает тебе на пятки. Да, она мягка здесь, но в горах выпадает снег, который никто убирать, сам понимаешь, не станет, да и меж скал на горных тропах гуляют такие ветра. Не говоря о лихих людях, зверях, всяком сброде и рутьерах, коих я повидал в странствиях немало, но, по счастию, всегда умел обходить стороной. — А как же тот случай с Альбрехтом? — возмутился «рыцарь». — Так как я мог знать, святой Вассиан?! Да и причину я разузнал позднее. — Хорошо, прошу простить, ибо не подумал я, покуда произносил те слова. — Что же ты предлагаешь? — вмешался беспокойный Франческо. — О! Смотрите, кто заговорил. Ха! Понравилась мне история твоего синьора. Хотя признаю, что мало благородного возвращаться не в свой дом и отнимать его, тем паче у родственника, но разве я Господь, чтобы судить дела людские? — он раскинул руки в стороны, его взгляд изменился, да так, что невозможно было понять о чём он размышляет, — я предлагаю провести вас через горы. — Я и сам хотел попросить об эскорте, но, видно, ты уже уразумел это, — сказал Конрад. — Ещё бы. Проведу, с радостью проведу! Конечно, не бесплатно, но, уверен, что вы то сможете оплатить любую услугу. Видел я, какие мешки вы с собой таскаете и сомневаюсь, что это один лишь скарб и зерно… таким зерном кормят птиц, несущих яйца из золота как в той сказке. — Да-а? Вы, верно, приняли это решение ещё в конюшне, увидев наших лошадей! — продолжил Франческо недоверчиво. — Успокойся, наёмник, с нас не убудет, а мы поможем хорошему человеку. Сами же в безопасности пройдём через горы, — возразил ему на это «рыцарь». — Нет, господин, тут что-то нечисто, — сказал он на немецком, прикрывая рот рукою, — сами посудите, не лучше ли пройти через Удине, а затем свернуть к Тарвизио? Идти столько же, но зато минуем швейцарские горы, столь опасные сами по себе, так там ещё и народец живёт опасный и полудикий. — Отчего ты так думаешь? Добрейший человек, даже, как видно, не проливавший чужой крови. — Давай спросим, как он нас поведёт?! Уверен, он скажет, что по безлюдной местности. Возможно он и есть убийца от Морозини, нутром чую, что что-то нечисто! «Рыцарь» на минуту смутился, однако решил прислушаться к совету своего разумного наёмника, Тито ждал ответ. — Тито, — обратился «рыцарь» к рыцарю, — так, а как ты поведёшь нас? Какой тропой? Франческо утверждает, что также знает путь и хочет удостоверится, что ты добрый человек, а не разбойник. К тому же он предлагает другой маршрут — через Удине. — Твой наёмник очень наглый, видит бог, да жадный, ибо за плату мне, должно быть, трясётся, но пусть отбросит беспокойство, ибо то пустое. Я не возьму больше, чем назову в данный момент времени, а именно тридцать дукатов золотом, чего хватит мне на новых коней, а имея коней, легко нанять и людей. Обещаюсь провести вас по самому безопасному маршруту минуя крупные коммуны и деревни, а также города, ибо там тебя, Конрад, может подстерегать убийца. Видит бог я знаю о чём говорю, — он отпил вина, отъел кусок от круглой съедобной тарелки — пиццы и продолжил, — как покинем Италию, двинем через горы. Иной бы повёл вас через перевал Сен-Готард, но я знаю потайные и безопасные тропы, а памятуя о том случае, о коем рассказал тебе сегодня, сумеем и швейцарские поселения обойти. Единственное о чём предупреждаю сразу, дабы это не оказалось неожиданностью — нам понадобится множество провизии, за которую также прошу платить вас на протяжении всего путешествия. Поедем мы медленно, в малом составе, дабы не привлекать лишнего внимания, не платить пошлину за въезд в коммуны и прочее. И хотя в этом кроется немалая опасность, я вижу, товарищи, что вы оба при оружии, при необходимости и я могу грозно потрясти мечом, пусть и бесполезным для смертоубийства, но опрокинуть им легче лёгкого, упражнялся я с ним немало! — Слышали! — вскрикнул Франческо, — нет, Конрад, я с ним не стал бы ехать даже ЗА тридцать дукатов, не говоря уж о том, что их нужно отдать. С ним была целая свита вооружённых людей, а он предлагает ехать без неё! Точно заведёт нас в ловушку, где те будут поджидать нас для расправы. Горные тропы узки и опасны! И с ним ещё какой-то странный, якобы, глухой или немой! — Что это он раскричался, точно попугай поутру? Или петух. Он же, вроде, из Пизы? Так отчего забыл латынь? Оскорбляет меня? — возмутился пьяный Тито Пруденс; хоть он и знал немного нижненемецкое наречие, однако недостаточно хорошо, чтобы понимать скорую речь наёмника. — Прошу простить его, он постыдился сказать, что рана на его руке чрезмерно сильно болит. Обещаю, что мы скоро вернёмся, — затем Конрад обратился к Франческо и грозно, приказным тоном сказал, — ладно, выйдем! Снег закончил свой сход, оставив за собой только лужи как после дождя. Прохладный ветер покачивал стволы невысоких деревьев, стоявших против питейной. Богато-одетые люди миновали мимо вышедших на воздух авантюристов и бросили презрительный взгляд на Конрада, кой забыл спрятать свои волосы под шляпу. Конрад положил руку на плечо Франческо и глядя ему в глаза, заговорил: — Снова подвергаешь сомнению мои решения, а наёмник? Всё не веришь тому, что я разбираюсь в людях, вижу их насквозь? Вот говорю сейчас с тобой, так получается, что вера твоя небезосновательна, раз мне снова нужно убедить тебя. Отчего такая трусость? Полагал я, что ты умён и честен, сам рассмотришь, что Тито — человек добрый, а оно даже в глазах видно. Ты уже раз оступился! Решил повторить ошибку?! Всего день назад ты поклялся, что будешь следовать моим решениям беспрекословно, а ныне снова бунтарствуешь! Имей же совесть! — Горько мне, что Вы назвали меня трусом, Конрад, ибо отрекаясь от помощи незнакомца, я стараюсь уберечь вовсе не себя, ибо не на меня Морозини точат клинок, — Франческо сжал кулаки, а лицо его покраснело, из левого глаза скатилась слеза. Немного постояв так, он, вскоре, успокоился и продолжил, — но Вы правы, я дал клятву, а, следовательно, нарушать её не имею права. Отныне все решения только на Вас, коль не спросите моего совета. — Слава Иисусу Христу и пресвятой Деве! Ладно, прощаю тебя снова. Идём обратно, не будем заставлять ждать наших проводников! — крикнул Конрад, однако мягче, сознавая искренность слов Франческо. Зайдя в дом Конрад, слегка опешил, видя, что его место занял Тито, сидевший теперь против Альбрехта — они играли в шахматы, взявшиеся непонятно откуда. Тито де Лоди столь напряжённо думал, что его обритая голова покрылась прожилками. «Рыцарь» тихо подошёл к столу, да так, что итальянец даже не повернул головы, продолжая обдумывать свой ход. Альбрехт же развернулся к Конраду и, дождавшись хода своего синьора, самодовольно оскалился, намекая Конраду, что уже знает, чем закончится их партия. Совершенно не раздумывая и почти не глядя он передвинул фигуру… Де Лоди схватился за голову, вены на коей так сильно набухли, что казалось, сейчас лопнут и зальют всё вокруг кровью, столь красными они казались из-за его отчаянного исступления и внезапно нахлынувшей ярости. Он закричал так громко, что все посетители обернулись на него. Пытаясь унять гнев, рыцарь выскочил из-за стола и не видя перед собой ничего, схватил меч и вонзил в табурет, пригвоздив тот к полу. Франческо, стоящий позади Конрада иронично шепнул на немецком: «истинная доброта». Глаза Тито Пруденса, покрытые ныне тонкими жилками, источали страшную злобу. Возможно, виной тому послужило вино, однако, известное дело, что не может истинно добрый человек быть до такой степени гневливым. — Ты в порядке? — недоуменно поинтересовался Конрад, скрестив руки на груди. — Как я мог проиграть?! Как я мог проиграть человеку, который даже не знает букв, что начертаны по краю доски? За пять ходов! — он присел на другой табурет и, опустив голову, начал жадно заглатывать в себя воздух, стараясь уняться. — Думается мне, что он лишь пил меньше твоего. Не унывай, проиграл в шахматы, быть может выиграешь в жизни! — молвил Конрад в попытках успокоить его. — Не унывай… не унывай… чёрт Вас всех дери, ничего разумней сказать не способны… за пять ходов! — он склонил голову ещё ниже. Франческо и Конрад переглянулись. Последний пожал плечами, как бы безмолвно соглашаясь со своим наёмником, однако действие его отличалось от слов, что он произнёс далее. — Перед поездкой предлагаю вам, для показания нашего расположения, конечно же на трезвую голову сыграть в «четыре времени года”(5)! — Это ещё что за чертовщина, чёрт тебя забери? — гневно вопросил рыцарь. — Расскажу в подробностях, однако это всё завтра. Вижу я, что ныне ты не в духе, видно из-за вина. — Видно ему! — он поднял голову, — ладно, встретимся завтра здесь же, в полдень. Ты прав, сейчас мне не след больше ничего предпринимать, — он поднялся, вынул меч из табурета и, не заплатив, вышел из питейной. Альбрехт, разводя руки в стороны перед авантюристами, проследовал за своим синьором. Конрад сел на пробитый табурет и, используя локти в качестве подставки, вперился в стол, явственно задумавшись над чем-то. Памятуя о минувшем разговоре, Франческо решил, что разумно держать рот на замке. Никак не умещалось в голове Конрада, что такой весёлый и добрый (как он положил, а в людях он разбирался), человек, столь молниеносно изменился под воздействием винного зелья. Да и о своём наймите мнение «рыцаря» изменилось, даже несмотря на уверяющие слова последнего в своей честности. Он, с лёгким сожалением, положил, что, видно, до конца пути им вместе не добраться, ибо прошло совсем немного времени с их знакомства, а тот уже не единожды позволил усомниться в себе. Конраду необходимо было снова менять свой план, но в этот раз согласовать тот лишь с самим собою. Он рассуждал теперь так: ежели хочешь сделать что-то хорошо — думай и делай сам, а пренебрегая сим правилом, навлечёшь на себя беду. Не единожды сменив позу, он просидел так до самого вечера. Покуда он размышлял, Франческо, подобно верному псу, не отходил от своего господина ни на шаг и неспешно предаваясь пьянству, молчал. Когда питейная закрылась, авантюристы покинули её стены, отправившись в ближайшую гостиницу. Последних, благо, тут оказалось не меньше, чем часовен с соборами. Ночь прошла быстро. Кошмары миновали Конрада на сей раз, и он ощущал себя необычайно бодрым. Решив, что неразумно упускать столь редкий момент он сообщил Франческо, что продолжение пути намечено на сей же день без лишней траты времени на осмотр городских красот и пустых занятий. Как и уговорились меж собой авантюристы днём ранее, встреча состоялась в той же питейной — когда солнце находилось в высшей точке небосвода. — Я уж и не думал, что ты придёшь, — обратился Конрад к итальянскому странствующему рыцарю. — Отчего ж? Я человек своего слова. Да и как не прийти, когда от моего временного жилища до питейной всего два раза грехи отпустить, — лицо Тито дрогнуло от лёгкой ухмылки. — Я не смог удержать себя от мыслей, что вчера ты непременно заколол кого-нибудь по пути. Видно, меч твой недостаточно затуплен. — Он не заострён по краям, но кончик ещё колет как надо. Ты прав, следует и его затупить, либо же обломать… но оружейник за такое берёт слишком много! — Как же ты, Тито, нося обет никого не убивать, так разгневался из-за шахмат, играя против своего же подопечного? — продолжил Конрад, пропуская слова итальянца. — Не тебе судить меня, Конрад, слишком мало мы знакомы. Но, дабы узнаться нам с тобою лучше, сообщу не без стыда, что многократно калечил врагов своих и даже товарищей, с кем играл во что-то и это не считая тех, кто сего не заслуживал. Никакой обет не может скрыть дурное нутро! Ну что мне поделать с собой? Отрубить себе руки?! То, что случилось вчера, было всецело из-за вина, да… прошу прощения, чёрт возьми, — раздражённый таким началом диалога, он ухватился за голову. — Не стоило извинений. Я вижу, что разговор сей тебе неприятен, а коль твой товарищ-Альбрехт ещё ходит среди живых, то ты и вовсе безгрешен, ибо не только не убил его, но и спас от смерти. Ведь это ценится куда выше Господом. Так ведь? — он задал вопрос с подобострастной интонацией, словно Тито и являлся Господом. — Ээ, — протянул Тито, — наверно так и есть. Ладно, оставим этот разговор. Что ни день, всё мы с тобой про грехи беседуем, словно в святые метим! Вы, как я помню, хотели перед выездом сыграть с нами в некую шахматную игру. Только не уверен я, что есть здесь подходящая доска для игр. — Её и нет, да и не до игр нынче, ибо сегодня ночью случилось настоящее чудо! — Это что же за чудо? — с интересом вопросил Тито. — То Чудо лишь меня одного касается. Говоря кратко: господь позволил мне выспаться, что случается не так часто как я желаю того. — Отчего же? — Хотел бы я знать, — соврал Конрад. Франческо выдохнул с шумом, стряхивая невидимые пылинки с подола табарда, как бы в облегчении. — Покуда ты не стар, то должно быть, Господь Бог хочет донести тебе сим какую-то истину. — Всё может быть, — отмахнулся Конрад, играя абсолютное безразличие. — Я слыхивал, что некоторые совестливые и богобоязненные люди, что совершали по необходимости, защищаясь, либо на войне страшный грех смертоубийства — плохо спят. Сказать по чести, во многом по этой причине я и дал обет не отнимать сей дар Господень. Да и тебе тоже советую. Конрад, не внимая более словам Тито, встал и прошёл до держателя таверны, дабы в дорогу купить вина, солонины, а также мясной похлёбки — глупо не подкрепиться перед дорогой. Сделав это и вернувшись за стол, он заговорил столь красноречиво, что все вняли его словам словно проповеди. Что-что, а уж о делах он говорить умел лучше всех. — Мы двинемся в путь сегодня, ибо время не ждёт. Да, именно время! Не стоит забывать, что еду я в «своё» поместье к весьма определённому человеку, кой уже очень стар и кто знает, когда Господь решит забрать его душу. Даже несмотря на то, что я имею право на ошибку — мечтаю её избежать, ибо, помимо укрепления своего собственного имени, также не хочу опускать достоинства ваших! Скажу прямо и честно как делаю всегда. Тито, приглянулся ты мне, ибо зрю, что нужны тебе деньги, однако ты не убиваешься их отсутствием, а значит жадность не гложет твоего сердца, — сказав это, Конрад мельком глянул на своего венецианского наймита, — а гнев твой и злобу я уж найду куда направить, когда ты станешь важным человеком при моём дворе. Быть может будешь учить ополченцев ратному мастерству, но то конечно же на твоё усмотрение и ещё не единожды будет обсуждаться, — Конрад сделал паузу, ожидая ответа де Лоди. Тот, сперва напряжённый, теперь расслабился, а лицо его просияло довольной улыбкой, ибо ему уж очень понравилось предложение Конрада, но, не будучи глупцом, он сразу решил спросить: — Значит, как я понял, ты хочешь нанять меня, Конрад, на службу сейчас, конечно, за оговорённую сумму, а затем сделать постояльцем в своём поместье? — Да, сегодня я заплачу тебе половину от запрошенной тобою суммы, а по прибытии к немецким границам, дабы ты более охотливо шёл со мной — вторую половину. Известное дело, что неоплаченная служба с известной наградой заставляет работать не хуже надсмотрщика… прости за столь грубое сравнение, но лучшее мою голову не посетило. — Хорошее сравнение, коль применить его к крепостному, — захохотал Тито Пруденс, — там, откуда я родом, до сих пор живут, как и две сотни лет назад, если не больше, а рыцарь там, то бишь дворянство — соответствующие. Эти «латы» перешли мне от деда, при котором доход ещё был, а ныне, коль я туда вернусь, мне непременно придётся их продать, дабы накормить озверевших крестьян, что, должно быть, готовят против меня бунт. В общем, возвращаться в своё поместьице я не желаю, ибо от него лишь убытки да хлопоты. — Потому ты и странствуешь? — спросил Конрад, думая, однако, что вопрос его до крайности неудобный. — Так и есть, — он потёр шею и полушёпотом продолжил, — но жизнь идёт, накоплю средств и вернусь на родину, как подобает… ага… — Ладно, не мне судить тебя, однако я думал, что ты из Лоди? — удивился Конрад. — Родился близ Лоди, прозван Пруденсом за свои обеты… Дело в том, что название моей деревушки неблагозвучно, ибо так и называется — Фечче (fecce — досл: отбросы). Оно прижилось, ибо к нам на добычу камня ссылали осуждённых преступников, когда поселение только-только зарождалось. Тито де Фечче звучало бы, как шутка, не находишь? — его губы дрогнули. — Что же, забудь сие имя, коль обладал им когда-то. — А что насчёт Альбрехта? — поинтересовался де Лоди. — Он пойдёт с нами, а коль пожелает, вернётся к своей родне либо вассалу в общем — ему решать. Альбрехт наклонил голову и, подвигал губами, как рыба, выброшенная на берег, сообщая таким образом о своём решении Тито. — Он говорит, что с радостью будет сопровождать меня, ибо я спас его, а немым он никому не нужен. Я не согласен с его домыслами: кому он нужен, а кому нет, тем не менее, отвергать его не собираюсь, а значит мы отправляемся вчетвером! — Ну, с Богом! — заключил Конрад. — Или с чёртом, — шепнул себе под нос его наёмник-Франческо. В течение нескольких последующих часов Франческо с Альбрехтом, лишь изредка переглядывались, покуда нагружали сумки с провизией. Тито де Лоди в это время отъехал оплатить людям долги, накопленные за прошедшие месяцы, а Конрад скупил почти всё вино, что оставалось в таверне, где они ранее пили. Впрочем, в путь они отправились не сразу, ибо как выяснилось от пришедших в Виченцу торговцев, близ гор сейчас ходят метели и стоит лучше утеплиться всякому, кто планирует туда свой путь. Неизвестно, нарочно или по случайности, но те торговцы как раз везли с собою сукно и меха, от части которых и избавились, благодаря разумным авантюристам, внемлившим их совету. Два дня спустя они отправились в путь. Находясь в дороге, рыцарь-Тито, будучи умудрённым в искусстве проводника, решил завести с Конрадом беседу о маршруте, кой начертал даже на небольшой бумажице и показал ему, разъясняя, что и где находится. — Рассказывай-рассказывай, я слушаю внимательно, — сказал Конрад, когда Тито подъехал к нему. — Я помимо прочих приготовлений израсходовал вчерашний день на составление маршрута кой хоть и не отражает собою самый близкий путь, зато, могу заверить — самый разумный и надёжный. Показываю его тебе, Конрад, чтобы ты сам уверился, что не напрасно потратил деньги за мои услуги. — Так. Вот эта большая точка, что близ Vicentia — это мы? — Верно. А вон та точка поменьше, это конечный наш пункт. У меня чернила закончились, так что пришлось на ней сэкономить… Оттуда ты, Конрад, поменяешься со мною ролями. Говоря о насущном, думаю, уже в течение сегодняшнего дня мы минуем Верону. Пройдём близ неё лесной тропой, чтобы запутать твоих возможных преследователей. Те тропы для меня как родные и их я знаю превосходно, в отличие от большинства городских жителей, — он крутанул ус и усмехнулся. — Разумно! — Конрад недобро глянул на Франческо, кой стал очень молчалив. Тот на взгляд «рыцаря» лишь пожал плечами. — Далее я проведу вас… нас через коммуну Бергамо. Там мы закупимся продовольствием и вином, а главное, сменим задёшево лошадей. Дело в том, что там — в Бергамо, у меня есть хороший знакомый конюший, родом из Сицилии. Уверен, он не откажет дать нам скидку на свои услуги и свой живой товар кой совсем недешёв при обычных обстоятельствах. Не стоит при нём упоминать о том, как я потерял свой предыдущий табунок, а то, кто его знает… Ладно! Помимо сицилийского конюшего, нас в Бергамо должны хорошо принять, ибо я из Лоди, а жители этой коммуны хоть и симпатизируют императору, однако же по праву принадлежат миланским Висконти, и мой герб сыграет нам хорошую службу. — По рассказу пока всё гладко, надеюсь и в действительности окажется не хуже. Деньги надо беречь — на многие грядущие предприятия ещё придётся потратиться, — задумчиво молвил Конрад. — Лучше! И да, я сознаю это отчего и предлагаю длинный маршрут, — Тито подмигнул, — дальше мы проедем через Милан, но это — город немаленький, лучше его миновать и сразу направиться к горам. Точных названий я всех не ведаю, но первый перевал, как и сама гора, зовётся Ф… Фогель… Фогельсберг. Оттуда мы проедем через самый сложный участок дороги, на границе со Швейцарией и Имперскими землями. Далее нас должны встретить гостеприимные жители графства Вадуц, относящиеся ныне к более крупному графству Верденберг (современный Лихтенштейн). Полагаю, что оттуда ты возьмёшь бразды правления нашим небольшим войском. Всё ли тебя устраивает в данном маршруте, Конрад? — Увидим, но людей, мне думается, не хватает — коротко закончил он. На том и порешили. Как и было условлено, они миновали все города и коммуны без единой задержки, переночевав лишь в Бергамо у доброго сицилийского конюшего. Спустя ещё сутки, на пути к Милану ударили заморозки. День шёл за днём; чем дальше они углублялись на север, тем становилось холоднее. Тут-то и пригодились шерстяные лоскуты, что предусмотрительно были закуплены у странствующих торговцев на выезде из Виченцы, но переносить ночи стало тяжело. К счастью, несмотря на свой небольшой возраст, Тито не оказался пустобрёхом и в действительности превосходно знал местность, был всячески подготовлен к длительным путешествиям, и практически из чего угодно мог развести костёр в любой местности и сколь бы суровым ни выдался день — хороший отдых близ тёплого костра был обеспечен. Однако, когда путешественники достигли перевала и начали путь через узкие горные тропы, застланные снегом и дикие, необжитые лесочки, Господь, видно, увёл взор от них в сторону.

***

«Беглец всегда боится и думает, что обладая изворотливым умом можно отвести от себя всех преследователей, но имея конечную цель и пристанище, нельзя убежать, можно лишь загнать себя в ловушку и запутаться в собственной паутине» — думал Альда — черноволосая убийца по найму, едущая по узкой тропе средь деревьев; жёлтые листья мерцали в полутьме волнами тысяч золотых монет. Ей чудилось поминутно, что стоит проехать ещё немного вперёд, обойти лесную гряду, въехать в следующую коммуну и она настигнет Конрада. Под порывами северного ветра — предвестника гор, она ёжилась, но продолжала гнать лошадь во весь опор. За ночь покрыв немного-немало расстояние от предместий Падуи до Виченцы, девушка и представить себе не могла, как близко она оказалась к цели своих кровавых поисков; стоило протянуть руку и вот проклятый бесчувственный душегуб с каменным сердцем окажется у неё между пальцев — остаётся только незаметно отравить его вино или пробраться в гостиницу где он спит и всё, можно возвращаться за богатой наградой. Девушка беспрепятственно проехала через проём ворот меж высоких стен города. Стоило ей подумать, как долго, должно быть, придётся искать приговорённого к смерти, как он оказался практически перед её носом — Конрад стоял подле конюшего и выяснял что-то вместе с неизвестным ей человеком; она узнала Юберхарта лишь по нехарактерным для местных людей чертам лица и яркому, сияющему блонду прядей, глядящих из-под круглой шапочки. Он проследовал внутрь, а она осталась возле ворот дабы не привлечь к себе внимания. «Вот же удача, — думала она, почти злорадствуя. — Господь точно благоволит мне, а раз так, значит я делаю благое дело, точно палач, убивающий преступника». Вскоре в разносящую смрад конюшню забежала группа наёмников или стражи, заставив Альду побеспокоиться. «Неужто он и здесь начал пакостить? Вот же бессовестный, его же так повесят и не видать мне награды» — подумала девушка, нервно поглаживая яблоко меча, но волнения улетучились сами собой, когда германец вышел оттуда целым и невредимым — он вёл беседу с одним из воинов. Вскоре конюшню закрыли и Альда чертыхнулась, сознавая что теперь коня сменить негде, к тому же Конрад ушёл с этим воином вглубь города: «верно надумал нанять себе стражу» — подумала она, сознавая ныне полноту неразумности ехать на такое предприятие в одиночестве. С другой стороны, она то, в отличие от своих соперников — была здесь и это обстоятельство придало ей уверенности и заставило работать голову с удвоенной силой. Когда Конрад и его спутники вошли в таверну против городского луга, рядом с Торре Биссара, она последовала за ними, предварительно набившись в друзья к толпе народа, входящей в таверну. «Я заплачу» — говорила она кратко, но радушно и убедительно, а те не стали отказываться от бесплатной выпивки и также радушно приняли девушку в свою компанию. — Как звать тебя и откуда путь держишь? — спрашивал один из них. — София — моё имя, — ответствовала Альда смущаясь, — а еду я из Падуи. — Почему же ты едешь одна и без сопровождения или мужа? — спрашивал другой. — Муж мой — это мой меч, а сопровождение я оставила за стенами питейной — кони не больно то охочи до вина и пива, — она улыбнулась — Так Вы благородных кровей? — зажав рот спросил третий и в глазах его прочитался страх. — Да-да, — коротко ответила девушка и погрустнела; поминутно она поглядывала в сторону Конрада и вслушивалась в его разговоры с воинами вокруг. Знание ею латыни оставляло желать лучшего, но названия городов, мелькающих в их обсуждении, она выгравировала в своём сознании чётко и теперь только ожидала, к чему в итоге они придут и какой путь изберут. Адриано Морозини рассказывал ей перед выездом, что Конрад собирался ехать в земли на севере — на свою родину и она была готова к тому, что придётся помёрзнуть, ибо зима стояла на пороге, а на севере без сомнения, уже началась. — Бежали? — спрашивал четвёртый — пожилой человек, лет пятидесяти. Его одежда и шоссы выделялись богатством отделки, а воротник короткого пурпуэна был оторочен красным бархатом. — Да, а как ты узнал? — без удивления, но с интересом осведомилась Альда. — Так я тоже бежал оттуда, страшно теперь быть чьим-нибудь сторонником. Уехать бы от всей этой суматохи и жить себе спокойно. — Человек военный? — поинтересовалась девушка. — Бывал на войне, да, хочу теперь избавиться от этого бремени… Столько лет отдавал кровь за разных господ с великой радостью, а теперь их не стало и что же мне делать? — Как звать тебя? — Моё имя — Паоло. — Так поедем вместе, Паоло! — Вы путь держите из Падуи — это я понял, а родом откуда и всё-таки, почему одна? — Отец хотел выдать меня за человека, которого я не люблю. Пусть с детства меня готовили к этому делу, но как наступил срок, так я дала дёру… ой, уехала в дальние края, — ответила она и отхлебнув из стакана, громко ударила им о стол. — А как род ваш зовётся? Я служил и слышал о многих, быть может и о твоём слыхал. — Да как же, — она призадумалась и выдала, — Да Камино! София да Камино (1). — Из Тревизо, стало быть… интересно. — Для простого солдата ты многое знаешь, — с неосознанной угрозой в голосе сказала девушка и заломила пальцы. — Хе, как не знать! Хочешь выжить — будешь учиться. Я и грамоте выучился немного… да много чему. А куда путь держишь, София да Камино? Она отвлеклась, услышав очередное название на латинском и посмотрев украдкой в сторону Конрада повторила вслух: «тирольские горы». Солнце закатилось рано и сложно было сказать, сколько теперь времени. Конрад водил пальцем по кромке стакана и уныло осматривался по сторонам; таким он производил впечатление совершенно заурядного человека, возможно даже «доброго», как показалось Альде на минуту, но то было такой же ложью, как и её благородное происхождение. Ложь, чтобы выжить; «кто-то учится, кто-то врёт» — подумалось ей. Конрад хлопнул своего черноволосого спутника с неаккуратной эспаньолкой по плечу и сказал на понятном женщине-убийце наречии: — Пошли, уже поздно. Завтра этот человек исполнит свои обязательства и вернётся, вот увидишь. — Этого я и боюсь. — Опять ты за своё! Оставь свои опасения для тирольского перевала, куда мы отправляемся, вот там уж будет о чём поволноваться, но надо спешить… — Считайте, Конрад, что я дал обет, ибо следую за Вами теперь на смерть. — Выше нос! Окончательно уверившись, куда теперь держит путь её жертва, она осталась в таверне на ночь, благо держатель сдавал комнату в подсобке и услыхав столь несчастную и понятную простолюдину историю, он позволил ей переночевать бесплатно. Всю ночь она ворочалась, ибо тяжёлые и неприятные мысли о столь же тяжёлом и неприятном переходе теперь полностью занимали её сознание. «Может подловить прохиндея на дороге или в другом городе или отравить лошадей… дьявол. Не хочу травить лошадей… но может и придётся. Правда за горами, в лесу, ему уж никто помочь не сможет. Загоню их, как кроликов, в чащобу и там… или может его охрана помрёт от чего-то… сам-то он здоровый мужлан, такой не подохнет от плохой погоды. Помрёт… и тут я заколю его в сердце, покуда он будет спать. Главное не терять след, не проспать, не упустить…» Наутро, дабы не терять времени — ведь она не знала, когда они отправляются — Альда, пользуясь своей убедительной ложью о благородном происхождении, уговорила Паоло набрать припасов для дальней дороги: одеял и подложек из козлиных шкур, солонины, вина, тёплой одежды, что слой за слоем укрывала бы её от любого ветра, набор из кресала и трута и многое другое. У девушки была лишь одна лошадь, так что более всего её беспокоило то, что этого окажется недостаточно для предприятия, особенно, если преследование растянется больше, чем на неделю. «Но ехать через горы и леса вдвоём — неразумно!» — говаривал Паоло, но она отвечала, что Господь на их стороне и платя ему золотой монетой, заработанной на своих предыдущих кровавых поручениях, приговаривала, что это — только начало и что таких монет у неё скоро будет больше. Паоло понимал, что дело нечисто, но золото так нравилось старику, что он не стал узнавать подробностей до тех пор, пока они не достигли границы — места, где обрывались владения раздробленных итальянских городов-государств и начинался край суровых и полудиких — по мнению многих — швейцарцев. — Дальше я не поеду, мои старые кости этого не выдержат, даже ежель будет тепло, — сказал старик, скрипя зубами. — Оставишь бедную Софию одну? — обречённо вопросила Альда, словно зажав слово «умирать» между строк; ей и правда не хотелось ехать одной, но она понимала, что иначе — нельзя. Её профессия, презираемая средь народа, не внушила бы оптимизма ни одному возможному наёмнику, которого она могла нанять в последнем итальянском городе близ тирольского перевала; с рутьерами же, которые могли бы согласиться на такую работу, молодой девушке дела вести было опасно для собственной шкуры, ибо те, обладая моралью зверья порешали бы девушку после выполнения поручения. — Уж не знаю, на кой чёрт те ехать туда, но раз уж собралась помирать, возьми мой плащ, — он снял плащ и накинул его на зад лошади. — Спасибо и на этом! — она нервно глянула в сторону заснеженных гор, которые уже были видны на горизонте и занимали его почти полностью. Она упустила Конрада с его компанией прошлой ночью и потому особенно волновалась насчёт разумности ехать в одиночестве. Паоло криво улыбнулся девушке и развернув коня, двинулся обратно в город. Альда долго смотрела ему вслед, а затем, словно прощаясь с благами цивилизации подъехала к стене и провела ладонью по каменистой кладке. Пыль, скопившаяся за годы простоя испачкала её руку, но девушка с благоговением поцеловала её, а мгновение спустя две маленьких слезинки прокатились по её щекам — она испытала к себе жалость и всё внутри неё кричало об отступлении, но внезапная мысль вдохновила сердце на продолжение дороги. «Достиг бы этих пределов Пальмиро с Лукой или... Маркус? Без сомнения нет. А достигнув их, пошли бы они вслед, словно гончие? Нет... без сомнения! Маркус бы избрал иной путь, а другие бы сдались здесь и именно поэтому путь предначертан мне. Ценой совершения малого зла я избавлю мир от большого» - думала Альда про себя, выезжая на припорошённый снегом тракт, а затем, точно гром средь ясного неба крикнула: «Что же, посмотрим, кому благоволит Господь!» — и укутавшись в подаренный ей плащ, пришпорила лошадь.