***
Сухая, но в то же время прохладная погода царила в сей день на территории замка и поместья, где жил бывший рыцарь вместе с семьёй. Спустившись вниз по винтовой лестнице, он очутился в обширном холле. Из-за отсутствия внутреннего освещения, лишь свет из небольших незастеклённых окошек направлял к выходу или иным помещениям, находящимся в зале. Он потянулся и сладко зевнул. «Наконец-то я дома» — подумалось ему. Выйдя на улицу, он осмотрелся. Окружение сохранилось в точности так, как он помнил: за его спиной стоял невысокий квадратный замок на возвышенности, построенный незадолго после тысячи лет с момента рождения Спасителя, а впереди и по бокам стояли невысокие крестьянские дома, выстроенные, впрочем, весьма аккуратно и из хороших материалов. То было приказанием его отца, ибо последний блюстил во всём порядок и умел видеть красоту, а имея деньги, старался держать своих подданных в достатке и чистоте. Предместья окружал невысокий частокол. Подгнившие брёвна меняли каждый год, так что даже такая простая вещь выглядела в своём роде привлекательно. Благодаря всему перечисленному некоторые городские ремесленники, спасаясь от суеты, приезжали и просили права на размещение на территории сего поместья. Сперва, конечно, отец проверял их умения и мастерство, но, как правило, никому не отказывал… Ах, а вот и он сам! — Отец, — радостно обратился к нему маленький человек, — я так рад, что этот день наступил, ты даже не представляешь себе. — Ну, что ты, конечно, представляю. Я и сам рад, что мы, наконец, встретились с тобой, сын, — он улыбнулся. Его добрые глаза, впрочем, смотрели как бы мимо него. — Сколько месяцев прошло! Наконец-то ты вернулся из похода, но об этом позже. Сейчас о главном! О том, о чём все мы так давно мечтали, — его радость выглядела настолько искренней, что сглаживала суровые морщины надбровных дуг, как рубанком. Он походил на своего ныне взрослого сына, но волосы его были белее, даже борода без чёрных вкраплений. — Я так ждал этого, что немного переволновался и не мог уснуть почти всю ночь! — несмотря на то, что человек сказал то искренне, ему подумалось: «что я такое, чёрт подери, несу!». — Да! Как раз об этом я и шёл с тобою поговорить. Решение уже принято. Сам ландкомтур баллея Эльбы и Балтийского моря просил меня, дабы я отдал одного из своих сыновей. Ты, как самый юный из всех, был мною выбран неслучайно, — он строго посмотрел, но казалось, что не на своего сына, а снова, сквозь. Весь их диалог выглядел со стороны так, будто они играли роли в театре. — В чём же причина? — человек взволновался. Он начал понимать, чем всё это кончится. «Только не опять! Я же так далеко!» — вскричал он внутри своей головы. — Именно, сын мой, ты благословлён самим Господом. Твоя мать, да и я сам, видим, что в тебе зиждется частица Господа и… — отец не договорил, но стало совершенно ясно, что говорил он как в рыцарских романах, то есть неестественно и точно по писаному. Человек попытался его перебить. — Как и во всех людях мира! — он задумал возразить отцу, но из глотки вырвалось лишь воодушевлённое одобрение. Пытаться сказать нечто от себя оказалось бесполезно. —…и ты, как самый юный из моих сыновей, отправишься туда, ибо, как мне видится, мало там осталось людей достойных и справедливых, а ты, мой сын, как раз сумел бы пополнить их диаспору, укрепить веру и возвысить орден, быть может, став его магистром или же ландмейстером! Ты — мой сын… знаешь, будь я моложе, сам бы отправился туда, но не успею многого добиться, — он положил ладонь на плечо мальчугана. — Чёрт подери, ты что, не хочешь слышать, что я пытаюсь тебе сказать?! — взбунтовался человек. Наконец-то ему удалось произнести что-то от сердца. Отец даже глазом не моргнул, слыша его реплику. По всей видимости, что бы тот ни сказал, всё уходило в никуда. Тут он вспомнил, что это уже происходило с ним, а также то, что он оказался тогда очень рад своему избранию на должность в ордене. Как же теперь он об этом жалел. Столько лет, по его мнению, ушло впустую. Он решил взглянул на родителя ещё раз. Радость наполнила его сердце, даже несмотря на отцовский монолог, лишённый теперь для него какой бы то ни было приятности и смысла. Так часто он вспоминал его лицо, мудрые глаза и светлые, практически белые волосы жителя севера, такие же, какими он ныне обладал сам и вот, наконец, увидел воочию. Лишь бородой с чёрными прожилками и более мягкими чертами лица он отличался ныне от своего отца, ибо последние свойства являлись подарком его матери. И тут всё застыло, словно кто-то воткнул прут меж шестернями времени. Медленно его отец, а затем и окружение начало расплываться, погружаясь в тёмную бездну, словно под воду. Тепло от его прикосновения исчезло вслед за ним самим. Душу мужчины посетило дурное предчувствие, а по сердцу словно ударили острым ножом. Страх расползся по нутру, точно паучки, только вылупившиеся из кокона. Он опустил глаза, моргнул, а затем поднял снова… Мощный удар обрушился на стальной шлем с такой силой, что лицо в тот же миг залила кровь, человек пошатнулся, но устоял. Холодный пот тёк по спине, зубы сжались так крепко, что клыки надломились с обеих сторон. Конь на полном скаку влетел на его выставленное вперёд копьё — то издало короткий щелчок, надломилось и человека придавило умирающей тушей животного. Горячая кровь хлестала в его холодеющее лицо. Веки задрожали, а зрачки сузились до размера макового зёрнышка. Последнее, что он ощутил — грязь, в кою его втоптали пробегающие мимо сослуживцы. Грязь затекала всюду: в рот, уши и ноздри, портки и меж звеньями кольчуги. Мерзкая, жидкая грязь, смешанная с кровью и потом. Вдали слышались раскаты грома, а вокруг не прекращался вой и ор, стон и боевые выкрики, приказы и звон металла: низкий и высокий, словно какой-то безумный музыкант выстукивал на стальном барабане мелодию под аккомпанемент смерти. Постепенно, как ночь сменяет сумерки, холодная мгла поглотила сознание человека, в ушах его всё слилось в единый чудовищный болезненный звук, а мгновение спустя затихло. Долину укрыла шипящая тишина. Лишь биение сердца нарушало её, спокойное, но, словно бы увядающее, ибо холод накрыл теперь так, что судороги прекратились. Человек удивился сему обстоятельству, но не преминул тут же подняться. Представшая перед ним картина оказалась до боли знакомой и в то же время столь чужеродной, что некий животный ужас схватил его тело костлявыми руками. Остекленевшими глазами он осматривал представший перед ним театр, где главным актёром выступала смерть… Шершавая кора древних деревьев, подобала коже подвергшегося чумному поветрию. Угольно-чёрный оттенок стволов наводил на мысль о страшном пожарище, поглотившем когда-то всю округу, так и не позволив той вновь оправиться. Кора та истекала некоей жидкостью, напоминающей собою запекшуюся кровавую жижу, смешанную с гноем и прочими отходами раненного человеческого тела. Редкие, но широкие ветви, подобающие раскинутым в стороны дьявольским лапам, подрагивали в густом белом тумане, выходящем из недр безжизненной земли, укрывающим собою окрестности, точно саван укрывает тело покойника. Корни, расползшиеся по сторонам, вспухли под действием влаги, коя, впрочем, уже не питала, но добивала их, ибо река, пересекающая лес, имела цвет ржавого железа с вкраплениями крови и фекалий. Отмель усеивали несчётные кровавые ошмётки: вырванные потроха, содержимое черепов, клубки жил, кости и кожа. Всё ещё свежие, источающие нестерпимое зловоние, они точно бы шевелились, ибо от крови, их покрывающей, отражался шедший сверху глухой мертвенно-белый, бледный свет. Шляпки гнилых мухоморов прорастали через трупные насыпи, а белые точки на них, точно полипы на воспалённой коже, дополняли омерзительную картину. В протоках кроваво-гнойной реки виднелись тела утопленников: полуразложившиеся, некоторые — взбухшие, изуродованные, исковерканные, совершенно голые, либо же в обрывках одежды, такой же гнилой и жалкой, как они сами. Из порванной кожи в разные стороны, как поломанные ветви, торчали обломки костей. Неестественно выгнутые, сломанные, они сочились костным мозгом, словно окружающий воздух вытягивал тот наружу и питался той болью, что испытали когда-то нынешние мертвецы. Из их разорванных или разрезанных животов, подобно разрубленным земляным червям, вываливались кишки разных форм и очертаний. Некоторые тела цеплялись внутренностями за скалистые берега речушки так и оставаясь там, дополняя солидные груды клоков мертвечины, скопившейся за многие годы. Их выпученные глаза, измученные и поблёкшие, как у гнилых рыб — все зрели в одну сторону, на человека, что ныне очутился тут. Даже глаза, отделённые от голов и те, уставились на него. В широком дупле одного из ближайших к мужчине деревьев, что сломалось от гнилости напополам, висел разорванный на две части труп, напоминающий этим свойством святого Исаию; в то же время из-за гнойных язв, возникших от ран, он походил на святого Себастьяна. Также как и последний, он был приколочен к внутренней части ствола стрелами. Впрочем, его сходства со святыми на этом заканчивались. Он не сводил глаз с пришельца. Рот его шевелился, точно в молитве, а глаза, хоть и остекленелые, наполнились подобострастным ужасом. Он шевельнул рукой и из недр его вывалился шмат перемолотых кишок и желудка. Медленно стекая вниз, он, подобно дьяволоподобному слизню, оставил за собою желтоватый след. Из дупла вспорхнула стая безмолвных птиц. Их мёртвые головы, болтающиеся из стороны в сторону, боле не могли издавать звуков, некоторые же птицы и вовсе лишённые черепов, летели словно по наитию. Взлетев ввысь, к мёртвому свечению, они скрылись за чёрными кудрявыми ветвями дьявольского леса. Сей же миг силы вернулись к человеку, наблюдающему доселе за творящимся вокруг кошмаром… Он осмотрел кисти своих рук — липкая, но обледеневшая кровь покрывала их толстыми прожилками, а изъязвлённые гнойными ранами и сохлыми ступнями, они наводили на мысли о муравьиных ходах в земле и действительно, мгновение спустя от этой мысли стайка муравьёв выползла из множества дыр на его коже и скрылась под кольчугой — он гнил вслед за окружающим его миром. Только теперь он ощутил, что стоит босиком на ледяной земле, укрытой тонким слоем инея и редкой, давно сгнившей траве чёрного цвета. Крепчайший, чудовищный хлад пробил его ноги. Не верилось, что нечто может столь сильно обжигать без огня. Ноги быстро налились свинцом, их свело так, словно некто схватил его невидимой рукой и попытался выжать все соки. Тем не менее, нужно было двигаться. Но куда? Зачем? А главный вопрос, что мучил человека: «почему я снова попал сюда?». Шаткой походкой он направил своё тело вперёд. Каждый шаг давался с трудом, а по ногам текла боль, совершенно невообразимая, точно бы человек со здоровыми ногами, ступая, испытывает боли, как если бы он остался без них и ходит лишь окровавленными культями. И действительно, каждый отпечаток, что оставляла его ступня, заполнялся кровавой жижой алого цвету. Он подбрёл к дуплу дерева, откуда свисало изуродованное гниющее тело. Стократ усилившийся смрад ударил в нос так, что человек упал наземь, а встав, обнаружил, что любой след, оставленный им, заполняется кровью — не он, но сама земля сочилась ею. Подняв взор на труп, в голове его пронеслось и тут же упорхнуло вдаль имя: «Адольфо де Каза». В голове раздался шёпот, сначала шептал один голос, но затем послышались и другие: «предатель, мерзкий предатель, убийца, изменник». «НЕТ!» — отчаянно крикнул человек, в этот момент, невидимая сила потянула его вперёд и вниз. Ноги его немедля покрылись липкой кровавой жижей, он очутился в грязи по колено. — Нет? А как же предательство ордена, о котором ты мне рассказывал? — с насмешкой обратился к нему мертвец. Его скрипучий голос нарушил тишину, но звучал не слишком громко, как бы внутри головы слушателя. — А как же то, что ты предал и меня? Я почитал тебя за своего друга, а ты прирезал меня, покуда я спал. За деньги! Даже не на поле брани! — Я прошу твоего прощения, ибо уже стократно раскаялся о свершённом и ныне на пути к очищению! — с лёгкой гордостью в голосе ответствовал мужчина. — Ха-ха, — рассмеялся труп Адольфо, — если бы я не приходил к тебе во снах, ты бы такого не сказал и никуда бы не шёл сейчас, а продолжал свою жизнь, сколь беззаботную, столь и бестолковую. Ты никогда не получишь моего прощения, куда бы ты ни бежал, я всегда буду следовать за тобою. Я говорю также прямо, как ты раньше это делал, за что я и уважал тебя… покуда ты не стал мерзким предателем и убийцей. Думаешь то, что ты делаешь сейчас, приведёт к очищению твоей душонки от самого страшного греха, что возможно свершить? — Я никогда не почитал тебя за своего друга! — яростно крикнул мужчина. Сей же миг, его челюсть свело от чудовищной боли. Он потрогал её рукой и понял, что та сгнила, а через мгновение отвалилась и упала на землю, коя немедленно её поглотила. — Молчи, гнусный изменник. Ты не имеешь права на оправдание. Ты изменил своему делу, ты изменил своим товарищам, а теперь ты едешь, чтобы изменить своему собственному роду! Ты заслужил только боль и мучения и знаешь это. Ты. Это. Знаешь. Сказав это, «Адольфо» моргнул и тот же миг, словно применив некую магию, отправил тело мужчины, иссохшее и гнилое в реку крови, к остальным жертвам, убитым тем, кому снился этот дьявольский сон — Конрадом. Несмотря на окружающий его холод, он проснулся в горячем поту, какой обычно выступает при тяжёлой болезни. «Всего лишь очередной кошмар» — подумал он, поднимаясь со спального места, как вдруг вскрик искреннего ужаса огласил стены часовенки. Перед Конрадом стояло нечто в длинном изодранном и обветшалом церковном одеянии, совершенно лысое и безобразное. Морда, покрытая язвами и шрамами, смотрела прямо на лежащего, но как бы сквозь него и в никуда. Так смотрит корова на мясника. Оно потянуло к «рыцарю» кисти рук, подобно попрошайке. Омерзительные, они выглядывали из-под длинных рукавов рясы, как обглоданные морковные корешки. Конрад тут же выхватил нож и резким и точным ударом отрезал тянущиеся к нему пальцы мерзкого безобразия. Кровь полилась во все стороны, но большая её часть на спящего (как думал Конрад) рядом Франческо, что и привело его в чувства, а затем и всех остальных, ибо тот завопил диким, неестественным голосом, зря на происходящее. Силы вернулись к нему и вопя, наёмник пополз на локтях прочь от отвратительного чудовища. А то всё не унималось и также издало некий страшный, пугающий гортанный вопль, какой обычно издают висельники перед смертью, но куда более громкий. Лошади, напуганные, несмотря на усталость, поддержали их безумный хор своим ржанием и пытались теперь выпутаться из верёвок, но лишь ранили и калечили себя, не в силах ускакать… да и некуда было скакать, ибо ворота стояли плотно закрытыми. От сего окончательно проснулся Тито. Он быстро осмотрелся и с минуту думал, что всё это ему снится, но узрев кровь на обнажённом кинжале Конрада, вскочил. В глазах его огоньками зарождался ужас, но будучи храбрым по натуре человеком, он шагнул вперёд — навстречу опасности, схватил беса за плечи и швырнул в сторону костра. Дьявольское отродье сперва устояло, но запнувшись об одно из истлевших брёвен, рухнуло всем весом на Франческо, закрывшего голову руками. Непрестанно движущиеся, как водяная мельница, челюсти чёрта оказалась ровно над кистями рук наёмника, а слюна его, так и не прекратившая течь, забрызгала их. Наёмник развернулся и с силой пнул коленом отвратительную тварь в необычайно раздутый живот. Оно пошатнулось, издало ещё несколько гортанных звуков и выблевала на Франческо струю зеленовато-жёлтой жидкости, смешанной со слюной цвета переспелой виноградины. «Святой Вассиан, дай мне сил!» — закричал Тито свой девиз, вынимая из ножен затупленный меч. Быстрым шагом он направился в сторону мерзкого существа. Глаза последнего беспорядочно пытались уцепиться за что-нибудь в округе, но не находили точки зрительной опоры. Тито замахнулся и ударом чудовищной силы разбил голову ужасного беса, что воспрепятствовал их спокойному сну. Из ушей нечисти потекли мозги, а изо рта выпал длинный искусанный самим же человекоподобным зверским демоном язык. Глаза медленно закатились вовнутрь. Отпуская душу, если у «этого» была душа, оно дёрнулось ещё несколько раз и затихло. Тито шумно выдохнул и раздражённо бросил клинок на каменный пол святой обители, создавая ещё больше шума, дабы привычные и знакомые звуки быстрее вернули его рассудок, до тех пор отошедший на вторые роли, уступив место древнему ответу человека на опасность. Лишь после удара клинка об пол Альбрехт проснулся. Он снял с головы ткань, намотанную наподобие тюрбана, видно до тех пор служившую ему утеплением и избавителем от громких звуков. Привстав, он осмотрелся, но, казалось, представшая перед ним картина не вызывала у него совершенно никаких эмоций — он просто хотел спать. — Мдаа… — протянул немного изумлённый Конрад. Он вытер нож и провёл им над костром, после чего уложил обратно в ножны. — Я также не нахожу слов. И хотел бы пошутить про храбрость твоего наёмника, но ему и так досталось, — ответил Тито дрожащим голосом. Зрачки его походили своими размерами на виноградные косточки. После слов Тито, Франческо встал и, не молвя ни слова, зашагал в сторону запертых ворот часовни. Невозмутимый до сих пор Альбрехт поспешил за ним, понимая, что тот желает смыть с себя жижу, выблеванную той тварью. Отперев ворота, их обдало сильным холодным ветром и снегом, однако Франческо от этого полегчало, ибо ощущал он себя ужасно больным и оттого горячим. Он окунул руки в колкий ныне снег, немного растопил его теплом своего тела и вымыл лицо, а после проделал тоже с руками и испачканным куском одежды, ниже горловины. Внезапно, но вполне закономерно он ощутил дикую боль в окровавленном пальце. Пузырьки на нём полопались, выделяя из конечности густой гной. На секунду ему показалось, что сознание снова изменяет ему, но устоял. Зажав палец подмышкой, он зашёл обратно внутрь и жестом попросил Альбрехта закрыть за ним створки ворот. Ему казалось, что крысы облепили его палец со всех сторон и откусывают плоть кусочек за кусочком, как от фазаньей ножки или от коченеющего трупа. Зря на сморщенное от боли лицо наёмника, Конрад подозвал его к себе. — Дай, посмотрю, — сказал он отеческим голосом. — Так! Плохо дело. Я не врачеватель, но такого в жизни насмотрелся с излишком. — Всё мните себя Каином? — несмотря на боль, Франческо надел маску усмешки. Конрад ничего на это не ответил и продолжил: — Боюсь, что, если палец не отсечь, ты можешь умереть, — его светло-голубые глаза блеснули в свете затухающего костра. — Тито, хотя нет… Альбрехт, на мой нож и нагрей его, а ты, Тито, подложи дров. — Синьор, разве это необходимо? — взмолился Франческо, его глаза наполнились слезами, а на висках вспухли жилы. — Если хочешь достигнуть моего будущего поместья, и стать там кем-нибудь важным, то да, — сказал Конрад ободряющие слова, впрочем, искренность в них слышалась наигранной. — Быть может травы меня могут вылечить…? Ох, мы же посреди заснеженных гор, где ничего такого нет. Может… может его провести над костром, как предлагал Тито, вдруг это правда поможет? Поболит и пройдёт? Я готов потерпеть! — Франческо побледнел и походил оттенком кожи на снег. — Хорошо, что ты готов терпеть боль, — сурово ответил ему на всё его предложения и предположения Конрад. — Ээ, — сказал Альбрехт Конраду, протягивая раскалённый докрасна нож. — И никому не интересно что за чудо на нас набросилось? — возмутился Тито де Лоди, постукивая зубами через слово, на что Конрад стрельнул в него таким разрывающим взглядом, что тот не просто опустил глаза, но и сел на задницу, зажав колени руками, сосредоточив внимание на насущных проблемах. — Сейчас будет очень больно. На, закуси хотя бы эту палочку между зубами, чтобы ненароком не стать ещё одним немым в отряде, — зло пошутил Конрад. — Господи Боже, пресвятая Мария и святые угодники! — зрачки Франческо начали закатываться куда-то внутрь черепа, а липкий и вонючий пот покрыл всё туловище. Конрад уложил руку наймита на полено, которое благодаря своей форме хорошо стояло на неровном полу часовни. Не глубоко вонзив нож в деревяшку, параллельно фаланге пальца, он крепко сжал запястье наёмника и сказал: «не шевелись, что бы ни случилось!», а затем молниеносным и чрезвычайно сильным движением отсёк перст. К счастью, Франческо снова потерял сознание и Конрад без труда отделил палец от кисти руки, а затем прижал его раскалённой частью ножа к кровоточащей ране. В воздухе завис аромат палёного мяса, а кроме того, мочи, ибо нутро Франческо не выдержало всех тех несчастий, что с ним сегодня приключились. Тито, хоть и напуганный до смерти, слегка прыснул. Конрад отдёрнул нож от раны и заметил, что режущая кромка изрядно погнулась — некачественное железо. — Пусть полежит пока, — молвил Конрад, заматывая рану Франческо не самой грязной тряпицей, вымоченной в вине. — А теперь займёмся «чудесами», хотя, сказать по чести, я сомневаюсь, что это можно назвать чудом. — А что же это? — возмутился Тито, поднимаясь с насиженного места. — Чудо, не иначе, пусть и мерзкое, пусть и от диавола. — Не знаю, от дьявола ли. Пошли посмотрим, будь осторожен! Они подбрели к мёртвой туше убитого Тито существа. Лицо твари порядком побледнего, почти вся кровь из головы вытекла на каменный пол и образовала собою немалых размеров лужу. Конрад попросил Тито смастерить факел, дабы лучше рассмотреть чудовище, не прикасаясь к нему руками. Краем глаза он зрел на его изумление и изумление его компаньона. Впервые он видел их такими, но сам не спешил удивляться «открытию» нового образа нечисти. Приблизив факел вплотную к морде твари он тоном знатока сказал. — Это не язвы, а глубокие и нелечёные царапины и порезы от когтей и клыков, — он опустил факел чуть ниже, а затем продолжил говорить. — Жидкость и пища покинула нутро, вслед за разумом, покинувшим его сознание. — Так что же это, святой Вассиан его забери?! — вскрикнул Тито. На его лице попеременно возникали эмоции то страха, то интереса, то злости. — Я не знаю, что в точности с ним приключилось, хотя есть одно предположение… но я точно могу сказать, что это всего-навсего человек. Судя по его длинным одеяниям и облысевшей голове — местный священнослужитель. Лицо Тито исказилось в гримасе изумления и ужаса. Его левый глаз задёргался столь часто, что стал напоминать флюгер, обдуваемый ветром. Брови его то поднимались, то опускались в приступе страха и негодования, он бормотал что-то, как в бреду. «Не может быть, не может того быть, это не я, это не я, это не я» — молвил он себе под нос. Получалось, что он — Тито, который поклялся никого не лишать жизни — убил человека и не абы какого, а служителя церкви, служителя Бога на земле! — Тихо-тихо. Ты же защитил нас, спас ценой одной жизни, сразу четыре. Да так быстро и ловко, что даже никто не поранился. И не забывай, он был швейцарцем! — попытался вразумить его «рыцарь». Его попытка оказалось отчасти успешной, Тито подбрёл к мёртвому священнослужителю. — Простите, святой отец, — прошептал он, после чего закрыл глаза мертвеца кончиками своих пальцев. — Вот и славно. А что касается его ран, я думаю так… сам посмотри, это ожоги на его руках, а на голове, хм, я думаю то раны от его же собственных ногтей, просто их никоим образом не обработали. Другой вопрос, почему он лишился рассудка, зачем сделал такое с собою и куда делись все остальные жители, — Конрад погладил свою бородку, размышляя. Тут вмешался Альбрехт. Пусть Австрийцу и был моложе всех в отряде, но знал о природе многих не по годам, чем не переставал удивлять ни Тито, ни Конрада. Он выхватил из костра обугленную веточку, отломил её сгоревший конец и принялся рисовать что-то на одной из плит каменного пола. Его заинтересованные спутники сгрудились вокруг, как посетители ярмарки, наблюдающие за фокусником. Альбрехт начертал нечто, похожее на собак или волков, а левее очертания людей, кур и коров. Потом резким движением он черкнул от клыков одного из волков в сторону рисованных местных жителей, перечёркивая им головы. Тем самым, он имел в виду, что волки пришли в это селение, дабы спастись от болезни, либо найти пропитание, в итоге искусали скотину, а потом и некоторых людей. Видно, некая болезнь сморила и тех и других, так что поселение решили покинуть, оставив только тех, кто уже не мог передвигаться, а именно — тяжелораненых и больных. После сих объяснений, Альбрехт слегка улыбнулся и показав на своё горло, сделал два резких движения по глотке и хлопнул в ладони. — Что ты имеешь ввиду? — спросил Тито, в его глазах до сих пор читался страх. — Я думаю, что болезнь для нас не опасна. Миазмов я не ощущаю, лишь зловоние от известных нам источников, не более того, — ответил Конрад за немого. — Аа-а! — качнул голово Альбрехт, подтверждая заключение Конрада. — Не знаю, с чего вы это взяли, но давайте уходить отсюда. Я боюсь, что за мой гнев, я ещё расплачусь с лихвой. Чёрт, чёрт, дьявол, мать твою, чёрт! — отчаялся Тито, оскверняя часовню ещё и грязной руганью. К нему пришло полное осознание того, что он нарушил свой обет и убил не просто человека, а священнослужителя, однако изо всех сил старался держать себя в руках. Вскоре очнулся Франческо. Все обернулись на него, ибо тот издал протяжный, скрипучий крик. Он поднялся с нагретого каменного пола и шатаясь, как пьяный, подошёл к Конраду, на что тот ему сразу же сказал: «всего-лишь человек». Франческо, будучи не в силах удивляться, тупо качнул головой, подтверждая, что всё понял. Он не переставал болезненно стонать, впрочем, никто не осуждал его, ибо не каждый день безвозвратно теряется конечность, пусть, казалось бы, и такая ничтожная как палец. Альбрехт оттащил труп священника на улицу. Вскоре и мертвецкое амбре отправилось за его источником. Конрад подбросил высушенных поленьев в костёр, но понимал, что сегодня ночью спать никто уж не сможет. Они расселись вокруг костра и лениво попивая вино, молчали.Так продолжалось до тех пор, пока тусклое и унылое солнце не вылезло из-за горных пиков, освещая занесённую снегом дорогу. — Больше никаких, мать их, швейцарских поселений, Конрад, никаких, мать их, швейцарских! Даже от одного швейцарца такие неприятности! — зло говорил Тито Пруденс, выезжая на главный тракт, протоптанный тысячами путешественников за многие лета своего существования, кой даже ночной снегопад не смог сокрыть под плодами своего труда. Рыцарь с кадуцеем на гербе отказался от осторожностей в пользу большей безопасности собственной шкуры. С другой стороны, иногда идти по очевидному пути намного безопасней, ибо может сбить с толку возможных преследователей. Впрочем, явных признаков преследования до сих пор не наблюдалось, однако дурное предчувствие так и не выветрилось из сердца Конрада, так что он предпочитал следовать потайными путями, но на сей раз согласился с Тито. — По крайней мере мы прибыли туда после события, что бы там ни произошло на самом деле. — Красиво говоришь, тьфу! «События». Ай, ладно! Гневом делу не поможешь, — обратился он сам к себе. — Нам ещё минимум два дня двигаться в направлении Вадуца, а затем ещё сутки до моих хороших знакомых, уже внутри графства. Обширные леса нас замедлят. — Уверен, что всего два дня? Мне кажется, что этому лесу конца и края нет, — «рыцарь» прижал тыльную сторону ладони ко лбу, обозревая заснеженные окрестности; впрочем, обзор закрывал мелкий снег, решивший спуститься с небес с утра пораньше. — Так кажется из-за гор. Не волнуйся, Конрад. Даже коль я ошибся, не такой большой путь нам осталось пройти. — Да и снег… слишком высокий тут снег. Тито подъехал ближе к Конраду и шепнул ему на ухо: «я знаю, чёрт возьми, но не могу сейчас объявлять о эдакой неприятности, ибо после события это плохо отразится на морали наших спутников, сколь бы мало их ни было. Возможно, нам придётся изрядно задержаться здесь и подумать над тем, где менять коней и искать провизию. Тем не менее, сия задача лежит на моих плечах, я бывал в ситуациях и похуже. Главное, что сейчас мы на тракте, а значит не заблудились», а после Тито хлопнул лошадь по бокам, выходя вперёд их небольшого отряда и подмигнул Конраду. Последний, напротив, встал в хвост, откупорил рожок с вином и пил, глядя на мерные покачивания лошадиного зада. Сознавая в полной мере безвыходность положения, он старался не отчаиваться и пил лишь затем, чтобы грядущей ночью кошмар обошёл его стороной или, по крайности, не запомнился в красках, как-то обыкновенно случалось. Франческо тоже старался набраться сил: он почти не разговаривал и чуть не лежал на скакуне, обхватив его шею руками. А Альбрехт? Альбрехт, уложив боевой швейцарский топор на плечо, следовал за своим названным братом, изредка слушая его изречения и посмеивался, словно ничего дурного и не случилось. Железной волей духа был пропитан этот рослый и могучий австриец, но то, что произойдёт дальше, выбьет и его из седла душевного равновесия, но об этом будет сказано далее.Глава №5 - Нахцерер | Сон?
29 января 2021 г. в 00:43
— Кажется я отморозил палец на левой руке, — неопределённо, словно не о себе, сообщил Франческо. Он вытянул перст вперёд, указывая на обнажённый куст, стоящий в дымке морозного тумана. Наледь покрывала его ветви, обратив те в блестящие шипы, напоминающие собою древнее оружие. Светило пока теплилось за горизонтом, едва освещая просеку, заваленную снегом.
— Погоди немного, как солнце взойдёт, непременно разведём костёр, натопим свеженького снега, согреемся сами и про палец твой не забудем. Да и хорошо, что не на правой отморозил ты этот свой палец, а то меч не смог бы держать, поводья, кружку с пивом, с вином, девушку не смог бы приобнять. Святой Вассиан, сколько может принести проблем отсутствие одного лишь пальца, — усмешка стряхнула с усов Тито иней, что накопился на них за минувшую ночь, он потянулся и размял затёкшую спину.
— Где же здесь девушку найдёшь? — помотал головой Франческо.
— Это верно, помимо наших лошадей, никого здесь женского роду нет. А мы их уже обнимаем, хе-хе, — Тито пошлёпал лошадь по шее.
Всю прошлую ночь авантюристы прошагали, не прерываясь на сон, ибо Конрад, чьи слова также подтвердил Тито, заметил нечто необычное, а именно — следы на снегу и разведённый неподалёку от просеки костёр. Может то были швейцарские лесники, либо же охотники, но может и убийцы, посланные из дома Морозини за Конрадом. В пользу последнего говорило то обстоятельство, что костёр, как и следы, явственно пытались сокрыть. Отпечатки в снегу вели в противоположную от приключенцев сторону, так что те, дабы миновать возможную угрозу, ночью свернули вглубь леса. Франческо, непривычный к такого рода переходам, уснул, чему немало поспособствовал холод. Его левая рука при этом вывалилась из-под шерстяных лоскутков, провисев на холоде без малого половину ночи, которая оказалась весьма морозной и наёмнику ещё повезло, что один лишь палец столь сильно похолодел, а затем и вовсе покрылся водянистыми наростами.
Конрад продолжил начатый ими разговор:
— Думается мне, что греть такой палец не след, ибо то может выделить миазмы или привлечь те из-под земли, кои принесут с собой такую страшную боль, особенно на холоде, что пожалеешь о своей двойной беспечности.
— Я слышал, что стоит натереться снегом, внутреннее тепло почует холод и притянется к охладевшему месту. Опа! Боли как и не было, — сказал на это Тито Пруденс, покручивая ус.
— Хоть я не аптекарь и не врачеватель, но от такого совета воздержусь, — безразличным голосом проговорил Франческо. Его кожа побледнела, а взгляд потускнел, казалось, что наёмник отморозил голову вслед за пальцем.
Альбрехт, что всё время плёлся в конце, пришпорил лошадь и, подъехав вплотную к Франческо, взял его руки в свои. Он, подобно печи, нагрел воздух в своей широкой груди и обдал им кисти наёмника, возвращая тем розоватый оттенок, после чего спрятал их внутри складок одеяния Франческо. Жестом он посоветовал наёмнику спрятать руки в подмышки и не вынимать, покуда Тито не разведёт костёр. Наёмник не обмолвился ни словом и лишь слегка улыбнулся молодому австрийцу.
— Мда-а, — протянул Тито, — не думал я, что из-за одних лишь опасений такое произойдёт.
— А что случилось? — взволнованно вопросил Конрад.
— Видно задремал я, покуда мы пробирались через лес в ночи, ушли на совершенно незнакомую мне дорогу. Как и обещал, ничего от тебя не утаиваю, Конрад. Но волноваться не стоит, ибо совсем скоро взойдёт солнце, по нему и определюсь, куда дальше идти, но держите ухо востро!
Альбрехт подскакал к своему товарищу и указал на лошадь, что еле плелась.
— Да, лошадям тоже нужен отдых и еда… скоро-скоро они получат и того и другого в достатке, как и мы, я надеюсь.
— Припасов покамест полно, — сказал Конрад, оборачиваясь на их небольшой караван из двух навьюченных лошадей, помимо их собственных. — К тому же, навьюченные лошади меньше устали.
Спустя несколько часов солнце осветило горные хребты, направляя путешественников на предполагаемую проводником верную дорогу. Морозная пелена наконец спала. Под солнечными лучами горы казались даже выше и величественней, наводя на мысли о неких правителях древности, укрытых королевскими мантиями, материалом которым вместо горностая, служили бесконечные толщи снега. Покуда Франческо смотрел куда-то под копыта своей лошади, щуря глаза от алмазного снежного сияния, Тито с Конрадом завороженно любовались горными пиками по цвету и фактуре сходственными с белым агатом.
— Вот в такие моменты я и ощущаю, что живу, — необычным, словно завороженным голосом молвил Тито Пруденс.
— Да, красота, даже я отмечу… и отмечу! — пробормотал Конрад, откупоривая бутыль с вином.
— Главное не сбиться теперь с пути, так… Солнце в той стороне, значит, уже полдень, надобно поспешать, иначе выйдем на известную мне дорогу только к вечеру, бодрствовать две ночи подряд я не готов, а к поселениям надобно выйти поскорее, ибо припасов то может и много, а лошадям требуется отдых и тепло не меньше, чем нам.
— Так смотри! — Конрад указал вперёд, за холмом виднелись острые крыши низких крестьянских домиков.
— Сворачиваем, — возбуждённо шепнул Тито, — не хочу я, чтоб нас эти дикие швейцарцы своими цепами побили, да и сам крови не жажду, ибо поклялся её не проливать!
— Подожди-погоди. Ты приглядись, над дымоходом нет дыма. Вероятно, оно заброшено. В такую погоду и не топить печь подобно самоубийству, сам посуди.
— Ты иди, если хочешь, а я останусь здесь и ещё подальше отъеду. Думается мне, что они просто работают, потому и не топят. И вообще, может они привыкли к холоду и вообще по пояс раздетыми ходят… эти швейцарцы… матерь Господня.
Конрад нахмурился и грозно посмотрел Тито в глаза, но тот взгляда не отвёл и продолжил:
— Не подумай дурного, бросать тебя не смею. Хочу лишь развести костёр так, чтобы нас не заметили, ежель там кто-то живёт. Нельзя быть слишком осторожным в здешних землях. Если бы меня спросили, какому народу я доверяю в этом мире менее всего, я бы перечислил так: сначала итальянцы любой масти, конечно, но на второе место непременно поставил бы швейцарцев!
— Ладно, оставайтесь, я скоро вернусь, — Конрад спешился, сбросил тканные лоскуты, накинул белый табард своего наймита и отправился узнать, на какое поселение они набрели.
— Желаю тебе удачи, Конрад фон Блюменшверт. Если привлечёшь их внимание, беги со всех ног!
— Даст Господь, будет и удача! — сказал Конрад, словно обращаясь своей фразой к демиургу с просьбой.
Снег местами доходил до колена, спасали лишь обмотки, толщиной с лошадиную ногу, кои не давали Конраду провалиться слишком глубоко и которые он не снимал с тех пор, как вошёл в заснеженные леса. «Зимой держи ноги в тепле и сухости» — научили его многочисленные мёртвые товарищи по военному делу, отвергшие сие важное для выживания правило.
Поселение хоть и лежало неподалёку, но подъём на холм давался тяжело, словно его заложили в этом месте неслучайно — возможно, дабы уберечься от возможного врага. Да и бывают ли случайности в выборе места для жизни? «Достаточно встать на верхушку холма с арбалетом или длинным копьём, и ты под безупречной защитой. Кто знает, может они специально сделали эту круговую насыпь» — думал Конрад, обливаясь потом и кашляя. Волосы, слегка обледеневшие под холодным ветром, лезли в глаза и кололи лоб, он аккуратно смахивал их движением головы. Поднявшись на самый верх, Конрад немного отдышался, но затем резко упал на живот, притаившись. Какая-то птица, завидев Конрада взмыла в воздух, громко хлопая крыльями. «Показалось» — подумал он, после чего поднялся на ноги и, как ребёнок, весело съехал вниз по холму, ловко уворачиваясь от затаившихся под снегом верхушек кустов.
Крыши домов, лачуг и амбара занесло снегом, как и прочие следы человеческой деятельности. Рядом с одним из домов лежала груда набитых неизвестным содержимым мешков. Местами на поле, из неких странных по очертаниям ям, вырытых наспех, виднелось больше подобных кулей — снег и те успел припорошить белой пеленой, точно саваном. «Рыцарь» прошёл меж них, осторожно оглядываясь. Даже дураку ясно, что селение покинули недавно и неслучайно. Конрад не являясь последним, сразу понял, что здесь случилось нечто необыкновенное.
«Прошло не менее трёх дней с тех пор, как поселение лишилось своих жителей» — сказал Конрад вслух, покачивая головой. Он прошёлся до груды мешков, потрогал один из них и с облегчением и свистом выпустил воздух из груди: «похоже, припасы, правда их уж не отогреть».
Внутри амбара оказалось очень просторно. На полу лежал настил из досок, а поверх — мёрзлая солома и несвежее, к тому же испорченное сено, приобретшее из-за времени гнилой ядовитый зелёно-серый оттенок. Благодаря холоду, запах не ощущался, так что, «рыцарь» счёл, что и вся зараза, коль она тут присутствовала, уже давно испарилась в воздухе и земле. «Неплохое место для коней, тут совсем не холодно по сравнению с улицей, даже сено сгнить успело. Умеют эти швейцарцы строить дома» — подумалось ему. Немного походив взад-вперёд, Конрад вскоре покинул амбар и направился к молебному дому, кой заприметил только сейчас. Тот стоял чуть обособленно от других строений и выделялся своей древностью, по всей видимости, с него и началось строительство поселения в этой глуши; стены и кладка выглядели выстроенными в раннехристианские времена, когда здесь жительствовал народ с совсем другим названием и языком. Сколоченный из досок крест, возвышавшийся над крышей — покосился, а каменные стены выглядели так, словно их опалило огнём. Конрад неспешно, то и дело спотыкаясь в глубоком снегу подошёл к их широким дверцам, пошатал створки, но те не поддались на увещевания его рук открыться. «Дьявольская блудница! Какого чёрта тут произошло?» — крикнул «рыцарь», после чего громко постучал в запертую дверь. За той раздался некий звук, как если бы что-то свалилось от его стука на пол. Он надавил на дверь изо всех сил, но та осталась неподвижной. «Может мороз сковал, ох. Пойду проверю мешки на поле, и пора возвращаться к Тито. Он, должно быть, уже нагрел воды для похлёбки» — после сих мыслей вслух, он направился к полям то и дело по колено проваливаясь в глубокий снег. Рытвины и ямы, явно вскопанные человеческими руками, содержали в себе мешки весьма странных очертаний. Подойдя ближе, Конрад, несмотря на морозный воздух, ощутил исходивший от них знакомый с детства запах. Последний он ни с чем бы не перепутал, ибо вдохнул его чрезмерно много за жизнь — мертвечина. Нагнувшись, он осторожно, не снимая шерстяных рукавиц, провёл рукой по поверхности также припорошённого снегом и мёрзлого мешка. Как слепой определяет очертания лица знакомого, так и он выявил содержимое одного из кулей — собака. Он снял трёхпалые перчатки, подбитые мехом, и разорвал мешок своими крепкими как сталь пальцами, дабы посмотреть, что же случилось с бедной псиной. На теле умершей не оказалось ни видимых ранений, ни следов болезни, известной Конраду, однако та выглядела чрезвычайно худой. Дабы увериться, что болезнь ему не грозит, он проверил ещё три подобных мешка — они, также содержали в себе различных домашних животных: кур, петухов, свиней, части тела коров и прочих. Немного призадумавшись, он решил, что самое время возвращаться к своим спутникам. Дабы не утруждать себя пересечением земляной насыпи, покрытой толстым слоем подтаявшего под полуденным солнцем снега, он отыскал главную просеку коя стояла неподалёку от часовни. Дав небольшой крюк и пройдя под сенью полуобнажённых деревьев, он, наконец, наткнулся на лагерь своих товарищей.
Тито готовил суп из солонины с сухим горохом, Альбрехт затачивал палку на манер копья, а Франческо сидел подле дерева — совершенно потерянный, но при виде своего господина немного взбодрился, точно пёс при виде хозяина.
— Ни души, — начал было Конрад почёсывая затылок через капюшон, — впрочем, оно и неудивительно.
— Отчего же неудивительно? — спросил Тито задрав брови и кинул травы в похлёбку.
— Будь там кто живой, я бы услышал, да и ты, полагаю, как человек с опытом, тоже.
— Ты бы на мои ошибки не тыкал, но, верно, — он обиженно скривил физиономию.
— Одно меня удивило более всего прочего. По всему поселению разбросаны мешки, полные мёртвыми телами разной домашней скотины. Будь я более суеверным, положил бы, что, верно, дьявол явился в поселение, забрал швейцарских грешников в ад, а скотину перебил для развлечения.
— Так этим швейцарцам одно место и уготовано, в аду, не иначе! — Тито с силой ударил ложкой по поверхности кипящей воды, расплёскивая горячие капли, — кстати говоря, Франческо, иди-ка сюда.
Тот безмолвно встал и шаркая подошвами, подошёл к де Лоди, который странно заулыбался.
— Садись рядом, — сказал он лукаво, после чего схватил его руку с обмороженным участком и провёл её над пламенем.
— Ах! — вскрикнул Франческо, — что же ты делаешь? Думаешь кадуцей на гербе, значит и чудеса творить способен? Верно, знаешь о врачевании не более меня самого, хотя и я знаю, что так охолодевшие руки лечить не след!
— Да что ты разнылся? Пусть уж лучше болит, чем тайно ото всех гниёт.
— Не знаю я, кто Вам такое сказал, синьор, но тот, кто это сделал, верно знатный дурень, прошу простить за прямоту.
— Опыт подсказал, ибо свои руки я только так и лечил — закончил Тито и небрежно, как бы по-дружески толкнул Франческо в плечо. Он отшатнулся от него и зажал руку. Палец наполнился гноем, который отчасти сразу покинул его плоть через ноготь, лопнувший от разности температур. Боль и злость отражалась на лице наёмника, но ничего более он сказать не решился, понимая с кем имеет дело.
Конрад, до тех пор ожидавший, снял рукавицы, а также обмотки с ног и, протянув и то и другое к трескучему костерку, продолжил обрисовывать картину, что наблюдал в покинутом поселении:
— Видимо некая зараза сморила скотину, для людей не опасная, ибо тел последних я не обнаружил. Хотя не всё проверил, конечно. Но запахов нет, кроме мертвечины.
— Так идём туда? Уж всяко лучше переночевать в доме, чем на улице. Там и затопить можно и мысли в голове лучше уложатся. Может и лошадям дополнительной еды найдём, на будущее! — воодушевился Тито и закрутил ус так, что тот сохранил форму, точно намасленный.
— Единственное обстоятельство меня смутило — двери церквушки заперты изнутри.
На лице Альбрехта появилась тревога. Он посмотрел на рыцаря.
— Должно быть холодом сковало, — отмахнулся Тито.
— Позвольте и мне высказаться, — заговорил Франческо, — думается мне, что это может быть чума, либо иное поветрие, может менее смертельное, но всё же опасное.
— Вы на него гляньте, ты точно наёмник, а не врачеватель? — Тито Пруденс рассмеялся.
— Я может и не врач, но явственно то, что там произошло, связано с неким поветрием. Не будет же скотина дохнуть просто так.
— Люди же дохнут порой, — усмехнулся де Лоди.
— Некоторым следовало бы сделать это быстрее прочих, — огрызнулся Франческо себе под нос.
— Дождёмся, когда стемнеет и пойдём. Темнеет тут скоро, зима всё-таки, — сказал Конрад, а про себя подумал: «и какого чёрта я здесь делаю зимой? Если бы не погоня, подождал бы… а там глядишь, и родственничек бы помер от старости, дьявольская блудница, всё же надо торопиться!». Франческо тем временем смотрел на своего господина и в голове у него вертелась назойливая мысль, однако отвлекающая от боли: «и почему я до сих пор не связан с ним договором».
Так сидели они до сумерек, кои, как и заявил «рыцарь», наступили весьма скоро.
Тут Конрад встал, прошёлся взад-вперёд размышляя, что же могло погубить скотину и где все люди, после чего обратился к своим спутникам с призывом к сбору: «идёмте, попробуем отпереть дверцы той церкви, не даёт мне покоя, что она таит за собою». И, не дожидаясь своих спутников, ушёл немного вперёд, нахлобучив табард на спину. Первым, кто встал, дабы проследовать за ним, оказался Альбрехт. Поднявшись, он отряхнул прикрытый толстым плащом зад от снега, намекая остальным, что больше не желает его здесь морозить, взял под уздцы лошадь, а также лошадь Конрада и своего компаньона и неспешно поплёлся вслед за «рыцарем».
«Альбрехт! Думаешь вести туда лошадей, хорошая мысль? Там же вся скотина подохла! Вдруг миазмы ещё не полностью выветрились в округе?!» — встревожился Тито де Лоди, поднимаясь с насиженного места. Австриец на это покачал головой и зажал нос, намекая товарищу, что не даст лошадям вдыхать запах мёртвых животных и оставит их в безопасном месте. «Франческо, поднимайся давай, хватит спать на холоде, а то и зад отморозишь, вместе со своим плотским кинжалом» — посмеявшись немного над собственным, как он полагал, остроумием, он толкнул спящего наёмника кончиком своего сапога. Последний встрепенулся, раскрыл на Тито удивлённые глаза и сонным голосом вопросил: «уже отправляемся? Вроде же закат, а не рассвет, если мои глаза ещё не обманывают меня из-за болей», на что Тито небрежно ответствовал: «ну, вот, зря шутил. Пойдём, а то у твоего господина в заднице шило, не сидится ему рядом с костром. Кстати, потуши-ка его». После сих слов, он, нагруженный лишь одеялом и котелком проследовал в селение.
Франческо поднялся, отряхнулся от снега, что налип на него подобно болотной жиже, но белого цвету, зажёг свечу и установил её внутрь фонаря, а затем затоптал костёр — благодаря зиме, сделать это не составило труда. Подхватив под уздцы остальных лошадей, число коих составило три (всего их было 6), он, шатаясь словно пьяный, придерживаясь за холку лошади и едва различая окружение, медленно всплывающее перед ним, направился за остальными. Лошади, предоставленные товарищем Тито, оказались очень послушными и привычными к таким переходам, чем безмерно радовали каждого путника их небольшого отряда; накрытые множественными слоями толстых шкур и сукна они больше потели, нежели мёрзли.
Вскоре все путники догнали Конрада, кой искал в сумерках обходной путь в землю обетованную.
— Насыпь. Летцины то есть. Ух, эти хитрые мерзкие швейцарцы, да-да, даже простой народ здесь на военные выдумки горазд! — с весёлой злостью в голосе крикнул Тито.
— Просто у них высока воля к жизни, а времена нынче неспокойные, — спокойно ответствовал ему на это Конрад.
— Да и к тому же, всем известно, что люди, живущие в горах, сильно отличаются от жителей равнин во всех областях мира. Вспомнить тех же шотландцев, что сражались с гнётом английского королевства. — вмешался Франческо. Выглядел он так, словно сейчас помрёт.
— Что те на «ш» (s — svizzero\scot), что те, как и «sus”(лат: кабан). — весело рассмеялся де Лоди, смешивая слова из одного из диалектов вольгаре и латыни, дабы оскорбительная, но чрезмерно надуманная шутка получилась.
— К слову, у одной из коммун на флаге он и изображён. — поддержал его Конрад, — впрочем, если спросишь меня, то вепрь — животное сильное, да и вкусное.
— Даже мяса захотелось какого-нибудь хорошего, не всё солонину жрать, у меня уже во рту от неё всё кровоточит. Ты сказал, что тут мёртвые животные по мешкам распиханы. Может мороз сохранил их пригодность в пищу?
Конрад посмотрел на него серьёзно, и, хотя вокруг стояла практически ночь, Тито впервые отвёл глаза вниз от взгляда фон Блюменшверта, ибо те выражали презрение к глупости такого предложения.
— На вот, сполосни рот вином, чтоб не кровоточило, — сказал Конрад и протянул свою главную драгоценность — флягу с неразбавленным спиртным.
Добравшись до поселения, авантюристы, осматриваясь по сторонам, подыскали дом наиболее пригожего виду. Тот стоял неподалёку от запертой часовни, кою они решили исследовать на следующее утро.
В самом доме оказалось ненамного теплее нежели снаружи, однако дерева для растопки печи, вокруг лежало предостаточно, так что Тито немедля принялся за своё занятие по вызову огня. Столь хорошо и быстро оно получалось, что иной раз могло показаться, а не вызывает ли он огонь лишь руками, да силой воображения? И иной бы посчитал именно так, ведь того и следует ждать от человека с гербом в виде кадуцея.
Конрад сел рядом с Альбрехтом, что уже грелся подле очага, и заговорил с ним на немецком:
— Каков поистине твой господин? — он серьёзно посмотрел на Австрийца. Тот сидел без кольчуги и выглядел чуть менее внушительно, нежели обычно, но всё ещё больше, чем любой из окружающих его людей.
— Эээ, ммм, — ответил Альбрехт, лицо его выразило сначала эмоцию восхищения, а затем сменилось лёгкой ухмылкой, а потом он попытался вырисовать губами слова, дабы те стали ясны Конраду. Австриец думал про себя и то же пытался донести: «он хороший человек, весел, как ты видишь, но внутри — очень печален, гневлив, да так гневлив, что даже тупым мечом чуть было не совершил несколько смертоубийств».
— Кажется я понял. Да, снова не разглядел я в человеке его истинную суть. Но и это можно использовать, полагаю, — Конрад призадумался.
Альбрехт указал на Конрада, затем на своё сердце, а потом перевёл палец в сторону де Лоди. Резко сжав кулак, он изобразил на лице влюблённый взгляд, намекая, что, видно, Тито привязался к Конраду и тот может на него рассчитывать, что бы ни случилось.
— Коль правду ты молвишь, я тому рад, ибо и сам вижу нечто схожее, между нами, помимо рыцарских поясов, кои ни на что не годны.
Тито, услышав, что Конрад общается с его подопечным, прервал своё занятие и резко подошёл к ним, вопрошая:
— Чего шепчетесь тут на своём, а? Коли шутку какую придумал, так переводи на латынь, все повеселимся! — возмутился рыцарь.
— Ох, шутки я не горазд придумывать. Я лишь спросил, чего это Альбрехт не стал возвращаться в родную землю, но узнал ровно тоже, что и от тебя, — соврал Конрад и отмахнулся.
— Не веришь моему слову? Проверяешь? А, впрочем, какая к чёрту разница… Эй, Франческо, ты где там ошиваешься? Сбежал, что ли? — он отвлёк внимание на наймита фон Блюменшверта. А тот и правда, словно сквозь землю провалился. Так оно и было. За стойкой с черепками и разбитой посудой, в мрачном промёрзшем углу, откуда-то из-под подпола донёсся тихий вскрик то ли ужаса, то ли удивления. Все присутствовавшие повскакивали со своих мест и тот же миг нашли его укрытие — погреб. Крышка люка, грубо обтёсанная, сделанная из трёх досок была выломана и, если бы стояла ближе к двери, кто-нибудь уже давно провалился туда по случайности, как в волчью яму. Приключенцы, подойдя к тому вплотную, непроизвольно скривили лица в гримасы отвращения, ибо из отверстия в полу несло ужасающим сочетанием холода, сырости, гнили, трупным смрадом и человечьими испражнениями. Тито, покопавшись немного на обветшалом столике, наткнулся на фонарь. Внутри фонаря виднелся недлинный огарок лучины, однако фитиль ещё прощупывался, так что зажечь огонь не составило труда. Тито передал светильник в руки Конрада, со словами: «твой наймит, ты за ним и полезай». «Рыцарь» спорить не стал, взял фонарь в левую руку, а сам, нащупав ногой планку подвесной лестницы, стал неспешно спускаться вниз. Пройдя половину пути он заметил свет в глубине погребка, а вскоре и источник крика — потерявшегося Франческо. Наёмник сидел на полу промёрзшего подземелья в окружении запечатанных глиняных горшков и деревянных бочонков. Перед ним лежало тело мужчины с распростёртыми на манер креста руками — в правой он держал нож, покрытый запёкшейся кровью. Конрад подошёл ближе к наёмнику и тихо обратился к нему.
— Что такое?
— У него изо рта торчит камень, господин. — ответил Франческо встревоженно, голосом, пропитанным суеверным ужасом.
— Тито, будь добр, спустись сюда. — крикнул Конрад.
— Зачем я тебе там нужен?
— Спускайся! — его голос прозвучал точно приказ на поле боя.
Когда все оказались в смрадном погребе, «рыцарь» осветил фонарём обнаружение Франческо. Подгнившее туловище, наполовину раздетое и распоротое, покрытое ранами от укусов, гнойными язвами и с открытым левым глазом источало смрад и отталкивало своим видом ещё больше, когда взгляд наблюдателя падал на его раскрытую пасть откуда торчал булыжник, сломавший, видно, челюсть бедолаги.
Альбрехт медленно водил взглядом то вниз, то вверх, с Конрада на обезображенное тело. «Нет, — начал Конрад, — быть того не бывает!» — однако отшатнулся, понимая, на что намекает австриец.
— Только не говори, что правда веришь в эти небылицы! — крикнул Конрад.
— Истощитель, — прошептал Тито.
— О нём же думаю, — продолжил Конрад. — Удивлён, что ты слышал о нём. Нахцерер, если говорить на немецком.
— Альбрехт кое-как сумел мне об этом рассказать, ибо в швейцарских землях, где он рабствовал, ему неоднократно приходилось встречаться со всякой нечистью, однако люди обычно успевали избавиться от тела, но тут, видимо, процесс не успели предвосхитить и вот, поселение покинуто, животные перебиты… и, о святой Вассиан, он же весь в каких-то язвах! Господи, боже! Бежим, бежим отсюда скорей!
— Вестимо, так они решили уберечь случайных путников от напасти, — бормотал Конрад, уставив руки в боки, но услышав крики ужаса, обернулся. Де Лоди, вместе с Альбрехтом спешно поднимаются наверх.
Франческо снова уснул, прямо там, сидя перед обезображенным мертвецом, но тот же миг вскочил, когда Конрад прикрикнул на него, схватил суму и также полез наверх, вслед за господином. Покуда он поднимался наверх, шепнул наймиту: «как-то я забыл о том, что не стоит слишком принюхиваться к мертвечине, к тому же, тут, внизу, вовсе не так холодно, как наверху, болезнь могла закрепиться в этом месте». Франческо поразился спокойствию своего господина и ничего не стал отвечать, ибо непроизвольно проникся его настроением, что заставило отринуть всякие суеверия и страх.
— Что вы так долго копаетесь? Где там эта запертая церковь, чёрт её… чёрт её не посети! — кричал в истерике Тито де Лоди.
— Тихо, товарищ, не всё так плохо, мы пробыли там недолго, да и тело не трогали, всё должно быть в порядке. Это совсем не похоже на «чуму», — пытался вразумить его «рыцарь».
— В порядке? В порядке?! Ты сбрендил! Здесь всё этим покойником пропиталось, каждый уголок, каждый уголёк! Нам бы святой водой окатиться, дабы самим в эту нечисть не превратиться! — несмотря на бешенство, он усмехнулся поэтичности высказывания.
— Ладно, коль ты так уверен в чудодейственности и спасительности освящённой земли, следуй за мной! — Конрад давно перестал в это верить, ибо не раз участвовал в разграблении и поджоге церквей, вместе с другими наёмниками и не слишком благородными рыцарями.
— По крайней мере та заперта, а значит запахи туда проникнуть не могут! — отрезал возбуждённый Тито, на его гневном лице хорошо просматривались жилы, взошедшие, подобно траве из-под снега — таким же бледным он ныне выглядел.
Затем Тито наспех и очень небрежно смастерил факелы — обмотал куском ткани доски и кое-как обжал их припасённым загодя маслом и крепко перевязал бечёвкой, кою они в достатке закупили в городе. Три штуки раздал своим спутникам, четвёртый оставил себе, а пятый привязав к бурдюку с вином, хотел сбросить вниз — в погреб, ибо всем известно, что огонь очищает ото всякого смрада и болезней, но и тут Конрад его остановил, сопровождая свой запрет тем, что так Тито спалит всю деревню. «И пропади она пропадом!» — запротестовал он, однако бочку оставил в покое, а затем вручил лишний факел Альбрехту.
Конечно, факельное освещение не продержится более получасу, а скорее и того меньше, но часовня, кою им предстояло посетить, находилась совсем рядом. Облака заволокли всё ночное небо звёзды и луну. Последняя походила сегодня собою на корку хлеба, что даже нищему попрошайке стыдно было бы отдать на пропитание и почти не помогала путникам своим тусклым заоблачным светом. В округе сделалось настолько темно, что даже привыкшие к темноте глаза едва различали что бы то ни было, а воображение дорисовывало то, чего на самом деле не существовало… или же так только казалось?
Идя по занесённой снегом, но различимой во тьме дорожке, путники вскоре набрели на божественную обитель. Кирпичи её, наполированные сотнями дождей и снегопадов, что прошли в сей местности за сотни лет стояния, хорошо отражали свет и выдавали издали. Двери часовни всё также стояли закрытыми. Альбрехт, уже наряженный в доспехи и, как самый крупный в отряде, вышел вперёд и со всей силы толкнул дверь плечом. Та даже не пошатнулась — вероятно изнутри её сковывал не столько мороз, сколько деревянный, либо же металлический прут, установленный в запорах. Он шагнул назад и осмотрел часовню с некоторого расстояния. По бокам, на некотором удалении от двери, походившей на крепостные ворота, он усмотрел узкие оконца, что, по всей видимости, служили в погожий день дополнительным источником света. В воскресный день они дополняли работу свечей, ибо без них внутри было бы слишком темно и, верно, прихожанам могло показаться, что они спускаются в ад, а не молиться Господу в его обители. Стекла в этих краях практически не находилось, равно как в посуде, так и в окнах, а, следовательно, сделать большие отверстия в стенах для освещения не представлялось возможным, дабы не заморозить прихожан.
Альбрехт подозвал к себе Конрада, как наиболее высокого из всех, затем подошёл вплотную к стене против окна и показал себе на плечи намекая «рыцарю», чтоб тот использовал его в качестве лестницы и посмотрел в оконце. Вдруг ему удастся углядеть, что мешало их проходу внутрь.
— Возьми запасной факел у Альбрехта, он всё равно практически догорел, — обратился к Конраду Тито де Лоди. — И не боись, он выдержит и троих таких, как ты. Как-то он перетащил на своих плечах раненую лошадь в кольчужном барде и с попоной.
— Предлагаешь бросить огонь внутрь? — недоверчиво спросил его Конрад, вспоминая предложение компаньона о поджоге крестьянской лачуги с трупом внутри.
— Да, бросай. Господи, святой Вассиан! Всё равно он почти потух, разве не видно? Я не собираюсь торчать здесь всю ночь, но, если нам не удастся отпереть эту чёр… чёрную от угля… божественную обитель, то придётся. Думаю, ты понимаешь по какой причине.
— Понимаю, — ответил Конрад, смущённо, в глазах его, впрочем, блеснул гнев коему он не стал давать воли, ибо не время ныне выяснять отношения. Сегодняшнее поведение Тито ему всё больше и больше не нравилось. Он схватил факел и зашагал в сторону ожидающего австрийца.
Взобравшись к нему на плечи, он бросил факел внутрь строения. Упав, тот издал характерный звук, а из оконца зазолотилась струйка света. «Ничего не поджог, уже хорошо» — подумалось Конраду. Затем он схватился кончиками пальцев за край оконца и подтянулся, чтобы заглянуть вовнутрь. Внутри, на стенах висели древние распятия и не менее древние изображения святых, на одном из них Конрад заметил святого Бернара и ухмыльнулся, ибо этот святой по преданию построил приют на горном перевале для паломников, идущих из швейцарских земель в итальянские. Свет от факела, отражавшийся от каменных стен, также позволил разглядеть дверцу в дальнем углу строения, а ещё то, что часть здания выгорела изнутри, словно некто пытался развести тут костёр, но делал это без умения и в большой спешке. «Понятно, отчего наружная стена выглядела обожжённой» — подумалось фон Блюменшверту. Он ещё немного поразглядывал внутренности часовни, коя в целом походила ныне на разграбленную жестокими наёмниками без совести, а затем неспешно разогнув руки, вернулся ступнями своими на плечи австрийца и спрыгнул вниз, отряхиваясь от сажи, которая частично покрывала поверхность стены даже на такой высоте. Его товарищи ждали, что он скажет.
— Внутри пусто. У меня такое чувство, что кто-то пытался развести там костёр, но в итоге спалил половину всего, что находилось внутри, однако каким-то образом другая половина осталась цела, — начал Конрад.
— Божественное вмешательство, должно быть, — серьёзно сказал Тито.
— Не знаю, божественное или нет, но боюсь, что самого главного разглядеть мне не удалось. Непонятно, закрыты ворота изнутри.
Тут вмешался Альбрехт, он промычал что-то, а затем попросил Тито поднести к его рукам фонарь, который они нашли внутри дома с нахцерером. Он изобразил руками пилящие движения, а затем указал на ворота. Торопиться, конечно, стоило, но вместо того, чтобы выламывать дверь, он предложил распилить возможный брус древесины, закрывающий им вход.
— И где мы найдём то, о чём ты говоришь? — недоуменно вопросил Тито.
— Наверняка есть где-то в поселении, — ответил Конрад за немого Альбрехта, а затем добавил. — Да-да, ты никуда не пойдёшь, можешь не говорить.
— Именно. Тем более за столь дьявольским предметом!
— Чего такого дьявольского в пиле? — возмутился Конрад.
— Ею распилили пророка Исаию, прямо в дупле дерева, где он спрятался от гонений царя Иудейского! Впрочем, мы же в швейцарских землях, отчего б здесь не быть пиле… но всё-таки я её в руки не возьму! — было видно, что Тито говорит искренне.
— Вот уж не знал таких подробностей. Да будет тебе известно, что пилу используют не только для казней уже очень давно, а особенно в городах Италии, — рассудил Конрад.
— Знаешь ли ты, что Исаия проповедовал и предрекал то, что однажды все люди перекуют свои мечи на орала и будут жить в мире? Я верю, что это не за горами, — он глянул в сторону Альп. — О, святой Вассиан, это одна из причин, почему я затупил свой собственный меч. Почему бы тебе лучше не поискать топор? Он то наверняка в каждом доме должен находиться.
— Чтож, сперва я думал, что ты сбрендил, — сказал Конрад, не скрывая боле раздражения. — Однако, теперь вижу, что по итогу тебя посетила неплохая мысль.
— Мы с Альбрехтом покамест пособираем хворост, внутри нужно будет разжечь костёр, только, разумеется, получше, чем это сделал предыдущий обитатель часовни.
— Там почти нечему гореть со входа, — ободряюще сказал Конрад и отправился вместе с Франческо рыскать по домам в поисках пилы или топора.
Сдерживаемые плотным снежным настилом, они шли медленно, каждый шаг давался с трудом, но влага понемногу начала проникать сквозь обмотки подгоняя путников, ибо Конрад всем строго-настрого приказал держать ноги в сухости. Вскоре факел Конрада затух и им пришлось ориентироваться лишь по свету, исходящему от необычайно живучего огня Франческо, словно бы Тито пытаясь загладить свою вину перед наймитом, смастерил для него лучший экземпляр.
Они заглядывали внутрь домов, а также в пристройки, заваленные отсыревшей древесиной и мешками. Искать долго не пришлось — в одном из домов, на северном краю поселения они отыскали склад с инструментами, где как раз находились топоры, пилы, рубанки и молотки. Франческо посмотрел на всё это добро и сказал: «надо же, сколько инструментов. Я думаю, стоит взять с собой в дорогу». Конрад безмолвно с ним согласился, и взяв в каждую руку по инструменту они отправились назад к часовне.
Когда они достигли цели — факел Франческо, наконец, сдался и также потух, оставляя на конце древка лишь золотисто-красную корочку и дымок, уходящий в небо, дабы присоединиться к своим названным братьям — облакам. Неприятный запах дыма от подгнившего дерева раздражал носы всех присутствовавших, так что наёмник поспешил от него избавиться.
— Вот, выбирай, принесли инструменты на любой вкус, хоть молотком выдалбливай дверь, — усмехнулся Конрад, раскладывая перед Тито инструменты.
— Так-к-к. Альбрехт, возьми, пожалуйста, топор, — обратился Тито к своему компаньону, но тот не послушался. Он, как и было изначально оговорено, выбрал пилу, но покрутив её в руках понял, что ничего не выйдет. Зазор между створками ворот не позволял протиснуться деревянной основе инструмента, так что действительно пришлось взять топор. Лезвие последнего — острое и узкое, подошло бы как для рубки деревьев, так и для поля боя. Даже в очертаниях такого простого инструмента швейцарская практичность давала о себе знать. Древко топора оказалось достаточно длинным даже для двух рук. Альбрехт, сжимая топор двумя руками подбрёл к воротам, попробовал втиснуть лезвие меж створками и на этот раз всё получилось. Он прицелился, набрал воздух в свою широкую грудь, увеличиваясь при этом чуть не вдвое, а затем с силой махнул топором точно между дверцами, где, предположительно, стояла злосчастная балка, удерживающая приключенцев от тепла и уюта, пусть и мнимого, однако ночевать на улице или с трупами в их планы более не входило. И действительно, топор вонзился в некое препятствие. Австриец нанёс ещё несколько прямых ударов. За время, нужное для поджарки яйца, с обратной стороны ворот послышался звук падающего на камень дерева. Брус сломался и теперь путь им преграждал лишь снег и мороз, сковавший металлические петли.
Авантюристы выстроились в ряд, после чего по команде Конрада, одновременно навалились на ворота. «Раз! Два!» — крикнул фон Блюменшверт. Дверцы затрещали, заскрежетали, словно заживо похороненный ногтями о крышку гроба, а ещё мгновение спустя их группа чуть было не свалилась на пол, ибо в последний момент ворота резко распахнулись перед ними, как если бы их открыла незримая стража. Наружу потёк необычайно тёплый и пропитанный странным, сладковатым запахом воздух.
— Вот уж не думал, что здесь окажется настолько тепло, словно кто-то топил здесь! — обрадовался Тито. — Так, Альбрехт, скорей хватай поленья и хворост, что мне удалось набрать. Живо все внутрь, о, святой Вассиан мне покровительствует сегодня! — рассмеялся он.
— Это очень странно, — Конрад с прищуром осмотрелся и, хотя в темноте почти ничего нельзя было различить, однако ощущалось недавнее человеческое присутствие… или присутствие чего-то живого. У Конрада по спине поползли мурашки, а дурное предчувствие вломилось в его сердце также, как они вломились в эту зловещую часовню.
— Видимо пожар этот случился недавно, вот тепло и сохранилось, — предположил Франческо, осматриваясь.
— Да-да-да, всё это уже неважно. Мы внутри, тут тепло, тут легко развести костёр, тут теперь даже не сгоришь, — торопливо говорил Тито, доставая из сумки трут и кремень.
Альбрехт, сложил хворост и занёс внутрь дрова, после чего безмолвно покинул здание. Однако вскоре он вернулся с лошадьми, коих также завёл внутрь от непогоды. Улицу заволок какой-то странный туман, а кроме того, с неба крупными хлопьями повалил снег. Абсолютная, непроглядная и оттого пугающая темень заволокла поселение и всю долину; выгляни за дверь с открытыми глазами или с закрытыми — без разницы. Две лошади, столь измученные переходом и отсутствием нормального тепла, быстро завалились спать на приготовленную австрийцем ложбину из ткани, накинутой на погорелые вещи и сено, которое он также добыл в ходе своей отлучки в одном из амбаров. Остальные остались стоять стреноженными.
Конрад зажёг от углей из факела несколько свечей, а Тито соорудил основу для большого костра в углублении на полу, кое, видно, приготовил предыдущий постоялец часовни, по итогу спаливший её на одну вторую. Затем он загрузил под низ хворост, а сверху навалил сухих брёвен и досок, а выше них положил те, что подсырели, дабы позже они послужили тому же делу. Взявшись за инструменты для вызова огня, он снова без труда применил свою «магию» и осветил стены и радостные лица собравшихся. Приятное тепло растеклось по помещению, впрочем, очень скоро вслед за теплом пришёл и едкий дым, заполнивший всё вокруг, и положение лишь отчасти спасало наличие окон. Покуда привилегия свободного дыхания ещё была им доступна, Альбрехт запер двери часовни, положив на запоры тяжёлый обгорелый или выкрашенный в чёрный дубовый брус, ранее изображавший некоего святого, от которого ныне осталась одна лишь голова с необычайно большим носом и кудрями.
— Ну, друзья, будем спать? — вопросительно посмотрел на них Тито.
— Да, пора бы вздремнуть, только нужен кто-нибудь, кто будет следить за костром, — ответил Конрад и глянул на Альбрехта.
— Альбрехт сделал достаточно! Думаю черёд твоего наёмника вершить добрые дела, — сказал Тито и бросил лукавый взгляд на Франческо.
— Спорить не стану, ибо боль меня что-то чрезмерно беспокоит, не думаю я, что удастся заснуть, так что спите, а я попозже посплю, коль даст Господь.
— Вот слова настоящего христианина и самаритянина, — усмехнулся Тито более добродушно.
Расстелив остатки ткани и положив под головы скатки из одежды, они вскоре отправились навестить Морфея в его царстве. Альбрехт снял доспехи и уложил недалеко от костра, дабы просушить их от снега. Конрад разделся полностью, оставив лишь шоссы, остальное также приблизил к костру с той же целью, что и австриец. Также, по военной привычке, он улёгся с ножом в руках. Ножны он взял левой кистью руки, а длинную рукоятку — правой. Тито не стал раздеваться, да и одежда его не слишком намокла, он недоверчиво уставился на Франческо и заговорил:
— Послушай, наёмник. Ты извини, если я что-то обидное сказал или сделал. Мы тут все в одной лодке, так что будь добр, следи за вещами, дабы те не сгорели. А коль захочешь спать, не думай даже, буди меня, только дай хоть немного отоспаться! Всё понятно?
— Разумеется, я же не голову отморозил, а палец, — недобро оскалился Франческо.
— Я об этом и молвлю тебе, ха-ха! Хорошей ночи.
«Что он имел ввиду? Ох, явно Конрад зря его взял к себе в проводники» — думал Франческо, прижавшись спиной к тяжёлому коробу, укрытому толстой тканью. Однако вскоре он понял, что хотел донести до него рыцарь с кадуцеем на гербе. Не прошло и часа, как в его голове помутнело, а мысли стали подобными болотной жиже — вязкими, а чуть погодя, как и на болоте, его мозги окружила стая комаров, выпивая из них кровь и перенося куда-то в глубины нутра, ибо наёмник ощутил, как та отливает от головы. Он похлопал себя по щекам, заметив попутно, что палец его распух, но боль беспокоила куда меньше. Трезвость ненадолго вернулась, так что наймит решил никого покамест не будить. Он осмотрелся и прислушался. Кроме тихого завывания ветра и мерного треска поленьев в костре он слышал нечто ещё. Шёпот. Тихий, как-будто призрачный, но грубоватый шёпот на неизвестном языке, отдающийся эхом в затенённых углах каменного здания. Несмотря на усталость, приправленную его плохим самочувствием, мурашки прошлись по его спине словно некто провёл по ней зазубренным ножом. Он напряг челюсть, дабы лучше слышать. Когда он наёмничал у синьора Франческо де Каррарези, в одной из его последних военных кампаний, ему часто пригождался этот приём на ночных вылазках. «Может это шёпот у меня в голове? Может я теряю рассудок? А… может это нахцерер выбрался из подполы и, выплюнув камень, скрежещет беззубым ртом» — подумалось Франческо. Стоило ему задуматься, как веки его глаз непроизвольно столкнулись друг с другом, а раскрывшись, он увидел то, что заставило его тело содрогнуться от животного ужаса, но не того, что побуждает к действию, а сковывающего не хуже рабских колодок.
Дверь, стоявшая в глубине часовни, та, что ныне хорошо просматривалась в свете разошедшегося огня, стояла распахнутой! Когда бы это ни произошло, наёмник, видно провалился на мгновение в глубокий сон. Но теперь то он бодрствовал, а дверь некто открыл… или нечто. Несмотря на то, что Франческо являлся образованным человеком, первая мысль, посетившая его замутнённое сознание была о нахцерере. «Быть может между всеми зданиями в поселении идёт цепь подземных ходов. А вдруг это поселение оставили неслучайно… Что если некий страшный подземный народ вырезал всех вокруг, а затем съел! И действительно, где же люди? Только трупы животных, видно не пригодных этому страшному народу в пищу. А затем что? Затем они решили поддерживать иллюзию жизни в поселении, дабы заманивать путников на ночлег, а потом также жестоко с ними расправляться! А ныне мы заперты. Следовательно, снаружи к нам никто заявиться не мог» — фантазия наёмника начала рисовать самых ужасных существ, которых он только видел в книгах с описаниями ада, тут же вспомнился его любимый фолиант Данте Алигьери с описанием девяти кругами оного. А уж то, что половину часовни кто-то сжёг… Подобно переходу через реку, когда вода пронизывает насквозь и невозможно согреться — ужас пронзил наёмника. А окончательно добил, когда менее чем в руте от их лежбища, он взаправду увидел в свете огня край чего-то живого. То оказалась лысая, изъязвлённая или исцарапанная голова некоего существа, измазанного в саже. Оно пряталось за одной из колонн часовни. Большие, выпученные, как у жабы глаза, смотрели прямо на Франческо. Существо быстро и беспорядочно моргало. Глазные яблоки, почти красные, зрели в разные стороны. Из приоткрытого рта виднелись дёсны с гнилыми зубами, из коих на пол капала кровь, смешанная со вспененной слюной, походящей немного на морскую воду. Существо приобняло колонну рукой, также изъязвлённой, кожа его напоминала пчелиные соты и переливалась в лучах от костра. Оно открыло рот чуть шире, силясь произнести что-то и начало двигаться в сторону Франческо, однако сего он уже не мог наблюдать, ибо тело наёмника размякло, как мясо варёной рыбы, а сознание окончательно покинуло его.