Счастливейшая ночь.
Галф и во сне чувствует тепло мужа, что до утра греет его дыханием. Галф улыбается. Галф поверить не может, что жизнь, мнимая адом, обернется сладостным раем на этой обетованной земле.
Мью… Руки твои — тихая, нежная гавань моим тревогам и страхам.
Свет давно уже бьёт в глаза. Лениво потягиваясь, Галф упрется осоловелым взглядом в поднос с медной утварью.
— Ах…
Плечо щекочет улыбка мужа:
— Что такое? Сон дурной? Так я прогоню его, только скажи.
И губы, губы-рубины мажут висок, руки притягивают к себе.
— Нет, не сон… Откуда поднос здесь?
— Аерин принесла.
— Кто?! — Галф с головой ныряет под покрывало. — Она что? Видела нас здесь… вот так?
— Ну, вестимо, что видела. Что здесь такого?
Мью,
несносный балбес, только сильней улыбается, не понимая смущения мужа.
— Как что?! — раздается писком. — Мы же… мы же без одежды совсем… В одной постели…
— Дальше? Дальше-то что?
— А тебе мало? Что она теперь о нас подумает? Она же поняла, чем мы тут занимались ночью…
— Галф, — Мью заставит мужа показаться из-за покрывала, — полагаю, Аерин достаточно взрослая и умудренная опытом женщина. И вряд ли ее смутит то, что мужья проводят ночь в одной на двоих постели. Думаю, ее гораздо больше удивляло, почему она раньше не заставала нас под утро вдвоем.
— Ещё чего!.. Стыд-то какой!
— Галф, ну какой ещё стыд? Давай-ка позавтракаем, — Мью дарит ему скромный поцелуй в переносицу, — а затем…
По хитрой ухмылке мужа Галф подозревает, что тот думает о случившемся… думает об этом и Галф, ещё как думает!
— Что «затем»?
Мью перекатится со своей половины, накроет собой теплого ото сна в его жарких объятиях мальчика:
— Затем примем ванну.
— Вместе?!
— Ты против? Я с превеликим удовольствием потру тебе спинку. И, — Мью скользнет рукой под одеяло, огладит бок, ладонь ужом сползёт к паху, — даже кое-что пониже.
Брови вразлет с весельем вздымаются вверх, а Галф, с румянцем до шеи, схватит вторую подушку поменьше, да огреет не на шутку развеселившегося мужа по уху:
— Слезь с меня!.. Выдумал… Я больше не покажусь ей на глаза… И все — из-за тебя!
— Мда… — нехотя освобождает Галфа от груза своего сильного тела. — А я ещё, дурень, подумывал взять сиротку на воспитание, или двоих… Какое уж там, когда у меня муж — ребенок.
— Ничего и не ребенок, — понарошку хмурится Галф, а сам ближе двигается к Мью. — Я только рад, а то уезжаешь — я один, а так, глядишь, было бы и мне утешение: учил бы его… или её… ездить верхом, заниматься хозяйством…
Мью вновь обнимет, позволяя мужу с благоговением прильнуть зацелованной им щекой к груди:
— Вот к весне с землями новыми все улажу, там и подумаем. Хорошо?
— Хорошо… Мью?
— Что, прекрасный мой?
— Когда ты в Морпет уезжаешь?
— После Рождества. Так что ещё побудем с тобой.
— Не хочу… — руки Галфа обнимут мужа за плечи, — не хочу расставаться с тобой… Знаю, скажешь, что опять как ребенок я… Но что мне делать, Мью? Если… если совсем без тебя никак?
— Прекрасный мой, — затаенная нежность щемит под ребрами, пока слушает сбивчивую исповедь мужа. — Я вернусь к тебе, — кончик носа тонет в запутанных на макушке прядях, — вместе с новым солнцем я вернусь к тебе, мой дивный цветок.
***
— Это от Грейс, наверное!..
Галф живо тянется за только что принесённым письмом. Сестра не могла остаться на Рождество, как ее не уговаривали, —
госпожа Барбур, хоть и та ещё ворчунья, но оставлять ее в Сочельник одну — сущая неблагодарность. Так что — Галф уверен — это Грейс прислала поздравление.
Но он ошибся.
— Это, кажется… для тебя.
Галф дрожащей рукой подает конверт мужу, а тот, взглянув на имя, темнеет взглядом и, не раскрывая, бросает его в камин. А затем, видя, как поникли плечи супруга, спешит обнять его:
— Галф, — поцелуи в щеки, нос, губы, — Галф мой… Брось ты эту печаль. Нет причин.
Поздно.
Как ни пытается, а слезы, гонимые страхом потери, никак не удержать под изнанкой век.
Галф плачет. Плачет, отчаянно хватаясь за Мью.
— Ну что ты станешь делать… Эх ты… Глупенький, из-за чего рыдаешь? Ну какой же ты у меня ещё ребенок!
— Что он там пишет?.. Что ему понадобилось?.. Мало ты настрадался из-за него?
И я, Мью, я… я смерти так не страшусь, как боюсь тебя потерять!..
— Откуда мне знать? Сжег я письмо… Что бы ни было в нем — меня не касается. Нет его больше в моей жизни, слышишь? — для верности берет руки Галфа в свои, целует каждый сгиб пальцев, запястья, улыбается своему подарку, — как и кольцо, Галф носит его браслет, не снимая. — Нет у меня никого, окромя тебя, Галф, нет и не будет. Не бойся, — а объятия все крепче, все горячее, — нет той силы, что посмеет встать между нами.
***
Рождество. Первое их Рождество вместе. И каждую ночь до него, насладившись друг другом, засыпают спина к груди. Час разлуки. Галф до ворот провожает мужа. Последний поцелуй. Мью уже за воротами, но юное сердце не выдержит. Спотыкаясь о снег, Галф догонит мужа, чтобы ещё раз обнять, прижавшись к его ускользающему теплу:
— Неспокойно мне, Мью… сердце чует недоброе.
— Что ты, — шёпот у краешка стынущих на ветру губ, — что ты. Все хорошо будет, я вернусь. Не терзай себя понапрасну.
Двадцать одна ночь в одиночестве. Галф об одном жалеет. Жалеет, что не сказал самого главного.
Вечер его возвращения. Галф с самого утра неспокоен, не может найти себе дело, только ждёт, ждёт, ждёт, каждый час сверяет часы и ждёт.
Девять вечера.
Мью и не думает возвращаться.
Полночь.
За воротами — ни души.
Промаявшись до утра, так и оставшись на кушетке в гостиной, встрепенется от слабой, навалившейся под рассветный час дремоты.
— Мью!..
Так и стоит на пороге. Не шелохнётся. На лице — будто отпечаток чего-то тёмного. В глазах — словно хмельной туман.
— Мью, — с разбегу бросится на шею, обовьет руками, притянет голову к себе на плечо, — милый мой, как скучал я… как много сказать тебе нужно… Мью?..
В ответ не обнимут родные руки. Не подарят и краткого поцелуя губы.
Только услышит веящее чужим холодом:
— После, Галф, после. Устал я.
Шаркающая походка, на затылке — седые пряди. Галф с тоской смотрит в спину еле-еле бредущему наверх мужу.
Он не знает пока, какой короткий Мью приготовил для него эшафот.
