А «жизнь» — только слово, Есть лишь любовь и есть смерть… Эй! А кто будет петь, Если все будут спать? Смерть стоит того, чтобы жить, А любовь стоит того, чтобы ждать… «Легенда», Виктор Цой
— Гаррет, прошу вас, ради Мью, ради всего, что он делал для ваших людей… Скажите правду. Она единственная может спасти моему несчастному мужу жизнь. Галф по лицу пытается прочесть ответ. И не может. Гаррет вздыхает и старательно избегает смотреть мальчику в глаза: — Боюсь, ничем не смогу я помочь вам. — Вы ведь знаете, кто стоит за этим убийством… Знаете, что муж мой — невиновен. И ещё, уверен, вам известно, где скрывается истинный убийца, тот, кто должен понести наказание. Неужто Мью заслужил быть невинно осужденным на смерть… напрасную смерть, которую он примет за то, что не совершал? Прошу вас, помогите ему! Я ничего для вас не пожалею, все, что есть у меня, отдам… только умоляю… Помогите мне спасти его! — Если что и знаю, моё слово ничего не стоит в этой стране. — Оно может стоить жизни невинному человеку. Обоих заставляет обернуться звук падающего на пол медного блюда. Милдред. Та самая говорливая жена Гаррета, не дающая спуску ни одному мужчине. — Да скажи ты ему! Пусть мальчик знает точно, что совесть у мужа его чиста. Все равно ведь сам никому не скажет! — она смотрит сейчас только на Галфа: — Верно я говорю? Галф кивает: — Я не донесу на вас, не бойтесь… Что бы там ни было, подтвердить должны вы сами. Гаррет вновь молчит. Галф ждет. Он готов ждать сколько угодно, готов ждать, пока это может спасти мужа. — Я давно предупреждал Мью: и среди ирландцев есть немало подлецов, которым не стоит переходить дорогу. Но вот ведь не задача, Галф: своих я не выдам, какими бы они ни были. — Значит, — Галф все сглатывает и сглатывает скопившееся в горле болезненное отчаяние, стараясь держаться, чтобы до конца оставаться достойным имени мужа, — значит… надежды нет? Его повесят, а люди, которые учинили ту жестокую расправу и, наверняка, не остановятся на ней… эти люди и дальше будет жить и творить бесчинства, прикрывая их борьбой за свободу ирландского народа? Разве в этом есть хотя капля справедливости?! — Мне жаль. — Вам не жаль, — безысходность душит его изнутри, — вам не жаль.***
За два дня до суда Галф проводит вечер в комнате мужа. Садится на край давно остывшей постели. Берет в руки подушку и, обнимая ее, прижимает к груди. Вдыхает носом, думая, что сумеет почувствовать запах мужа. Но постель Мью давно пустует в нетопленой комнате. Галф поднимает голову: на пороге стоит Аерин. На щеках ее горят костром веснушки. — Хозяин всегда любил поддерживать порядок. — Любил? Почему ты говоришь о нем так, будто его уже нет в живых? Он жив, Аерин, жив и будет жить! Кухарка утирает глаза концом передника. Галф так привык за эти дни к женским слезам, — Аерин, Грейс, приехавшей в Талое солнце, чтобы поддержать брата, других женщин в доме… привык настолько, что не пытается их утешить. Себе он не позволяет слёз. Даже когда остаётся один на один со своей бедой. Я не сдамся, Мью, ты только сам у меня держись, милый, не сдавайся. За прошедшие дни Джеймс успел выяснить, что нанятый Артуром учитель музыки внезапно странным образом пропал, и ни Галф, ни Барбур почти не сомневаются в том, кто лежит в могиле под именем Артура. — Но зачем Артуру убивать свою невесту и этого человека?.. Думаете — ревность? Он мог заподозрить их в связи? А Мью выставить убийцей? Но как он мог знать заранее, что мой муж придёт к нему именно в этот час? Мью сказал на суде, что пил чай, а затем у него случился провал в памяти… Но ведь чтобы подсыпать что-то в чай — это нужно заранее рассчитать… Я тогда уже совсем ничего не понимаю. Джеймс оправляет полы сюртука: — Галф, я не знаю, может, Мью все же почувствовал твое присутствие в зале суда, но, по словам Френсиса, он не упомянул, что в течение тех недель в Морпете уже виделся с Артуром. Возможно, он уже тогда знал о его делах с фениями и пытался наставить его на истинный путь. А те, в свою очередь, понимая, как Мью мешает им, поспособствовали тому, чтобы сделать его виноватым. Не зря же этот твой Гаррет так боится выдать мерзавцев. И это ещё не всё, Галф. — Что ещё? — Вряд ли Артур, своими ли руками, или чужими, учинил это смертоубийство из ревностных побуждений. В наших кругах давно ходят сплетни о новом любовнике Артура. А теперь, смотри, как удобно: избавиться от навязываемой семьёй и положением в обществе невесты, подставить Мью, который так мешает сейчас… — Но зачем убивать того молодого мужчину и выдавать его смерть за свою? Чтобы исчезнуть? Но для чего? — А вот уже другой вопрос, Галф. И у нас совсем мало времени, чтобы найти на него ответ. — У нас его почти нет, господин Барбур… — Галф, мы будем сражаться до последнего. Я подключил к поискам нашего беглеца надёжных людей… Но без признания самого Артура и доказательства его связи с радикально настроенными фениями — все бессмысленно. Как бы продуманно не выстраивал Френсис защиту — нам нужны весомые аргументы от людей, непосредственно причастных к этим событиям.***
— … господин Тончививат — достойнейший человек. Он бы никогда не совершил ничего подобного. Именно так Джеймс завершает свою речь в суде, когда Френсис попросил его рассказать о своём давнем друге. Галф знает: это решающее заседание. И пока мало что идёт им на руку. Здесь, конечно, не мог не вступить обвинитель: — Разве нынешний муж господина Тончививата не должен был стать вашим мужем? — Так предполагалось. Но судьба распорядилась иначе. Я рад за обоих, за господина Тончививата и его мужа — они сумели обрести истинное счастье рядом друг с другом. Не мог Мью пойти на убийство из ревности, ибо для нее у него попросту не было причин. — Или он не помнит, как совершил его, верно? Ведь провалы в памяти для вашего друга — не впервой. Галф видит: Джеймс теряется. А что тут скажешь? Именно своим «я не помню» Мью когда-то не смог объяснить свое нахождение в постели Галфа в доме Барбуров. Адвокат Мью пробует возразить, мотивируя тем, что обвинение оказывает давление на свидетеля, но его протест отклоняется судьей. Наконец, в последний раз допрашивают Мью. От вопроса обвинителя в жилах стынет кровь. Аерин предупреждала, что в его отсутствие в Талое солнце наведывался дознаватель из Лондона, который допрашивал ее и ещё нескольких работников. — Ответьте, господин Тончививат, вы хоть раз поднимали руку на своего мужа? Брови Мью сдвигаются к переносице, он будто силится что-то вспомнить: — Однажды в Талом солнце случился пожар. Мой муж бросился в огонь, чтобы спасти маленькое животное. Я очень испугался за него… испугался, что могу потерять любимого человека. — И что же произошло дальше? — Я повысил голос на мужа и… — И? — И замахнулся рукой. — Чтобы ударить? — Я бы никогда не сделал этого. Говорю же вам: я был сильно напуган. — Очень интересно. То есть, вы допускаете, что способны в гневе или ином душевном состоянии причинить телесную боль человеку? — Нет, что вы. — А вот некоторые из людей, работающих на вашей земле, утверждают, что в последние ваши дни в доме вы довели вашего так «любимого» вами мужа до ночного побега из дома. Это правда? — Нет! По залу суда проходят волною возгласы. Галф забывает о своем обещании. Он сыт по горло несправедливостью. — Галф… Всеобщее внимание сейчас обращено к стоящему в центре юноше, но сам он видит только своего Мью. — Мой муж всегда заботился обо мне лучше, чем кто-либо на свете! И он ни за что бы не пошел против совести! В этот момент к суду обращается адвокат: — Ваша честь, если позволите, я задам господину Тончививату ещё несколько вопросов. — Задавайте. — Господин Тончививат, ответьте, пожалуйста, во время вашего последнего пребывания в Морпете вы виделись с убитым до прихода в его дом? — Да. — С какой целью? — Я узнал, что он финансирует деятельность одной из агрессивно настроенных фений. Хотел убедить его прекратить потворствовать террору. В допрос вновь встревает обвинитель: — У нас нет никаких сведений о том, что убитый сотрудничал с ирландцами. Разве что у вас есть свидетели, которые могут подтвердить это? Но даже так, имеет ли это отношение к его убийству? — Ещё как — имеет, — раздается из самого конца зала. Гаррет! Сердце Галфа ликует: у них появилась надежда. — Кто пустил этого человека в зал суда? Мы что? Будем его слушать? Судья кивает: — Кто вы? И что вы можете показать по делу? Немного сбивчиво, по-простому, суду рассказывают о готовившемся покушении на олдермена Нортумберленда. О том, как Артур предложил оказать материальное содействие, так как его семье выгодно было иметь на этом посту своего человека. О том, как Мью пытался его предотвратить. Те люди хорошо понимали, кто им мешает, они знали, что Мью до последнего будет стараться не допустить террора, и предложили Артуру избавиться от помехи. Когда Мью направлялся к нему, Артур заведомо ждал его прихода. Когда Гаррет заканчивает, лицо Галфа светится полной уверенностью, что с Мью снимут все обвинения. Ведь отсутствие мотива убийства из ревности сейчас должно быть очевидным даже для стороны обвинения. Ни для кого не секрет, что главной целью фений была организация восстания с целью свержения правящих сил на местах. И все, что хотел Мью, в последний раз наведавшись в дом Артура, — это вновь попытаться отговорить его от сотрудничества с потенциальными преступниками. Разве мог он подозревать, какой капкан уготован ему самому в доме бывшего любовника? — Даже если допустить, что все это правда, это не противоречит тому, что господин Тончививат убил двоих людей, — к несчастью, обвинитель тоже уверен в своей правоте. Мью дают возможность «покаяться в содеянном». Но он твердо заявляет: — Я не убивал Артура и его невесту. Остаётся надеяться только на милость и справедливость со стороны присяжных заседателей. Шесть голосов против шести. Решение будет принимать судья. Когда начинают оглашать приговор, Галфу чудится, будто он слышит, как стучат два сердца: свое и мужа. А затем одно готово сделать остановку. «Признать виновным» «Приговаривается к повешению» «Площадь перед тюрьмой Ньюгейт» «На рассвете» Галф кричит, бросается к мужу, грубые руки отталкивают его. Они задушат Мью через три дня. Галфу кажется, что сам он уже перестал дышать.***
Какое странное утро. Словно бы горь с тепла после долгой зимы. Густой туман застилает площадь. Но даже сквозь него видны очертания виселицы. На площади уже полным-полно народу. Конечно, не как в старые времена на «Тайбернской ярмарке», но казнят известного в высшем свете человека, а это не каждый день увидишь. — Нам лучше здесь побыть, Галф, — тянет его за рукав Джеймс. — Нет, мы достаточно настрадались в разлуке, — отвечает Галф без злобы, но с перегоревшим отчаянием в голосе. — Сегодня никто не помешает нам увидеть друг друга в последний раз на этом свете! Джеймс только качает головой и убирает от него руку, а Галф уже пробирается в толпе поближе к эшафоту. Совсем скоро должны привезти Мью. Галф не оглядывается, но как ни старается оторваться от действительности, слышит, как толпа жаждет «зрелища». В редких голосах он угадывает сочувствие: вряд ли эти люди понимают, кто стоит так близко, наверное, считают его особо жестоким любителем подобных «развлечений». По большому счёту, Галфу все равно. Он думает только о том, чтобы Мью сумел найти в этой толпе его глаза, чтобы знал, что ни на одно мгновение Галф не сомневался в нем, чтобы этот самый долгий взгляд последнего свидания привел их друг к другу и на том свете. Мью. Даже со связанными руками его измученный неделями заточения, несправедливого суда и жестокого приговора муж покидает черную тюремную карету сам. Едва не спотыкается на последнем шаге, вступая на эшафот, но удерживается на ногах. Сейчас стоит прямо. Галф вот-вот прокричит ему: я здесь, Мью, посмотри на меня! Мью сам находит глаза мужа. Взгляд из безучастного превращается в виноватый: меньше всего на свете он хотел бы видеть его боль. Галф просто шевелит губами, зная, что из-за гула толпы Мью все равно не услышит его последнего признания. Муж кивает ему, шепча в ответ: не печалься, mo rogha milis, мы ещё встретимся. — Ваше последнее слово? — обращаются к Мью. Тот качает головой: — Я сказал его. И это последнее слово было для Галфа. Веревка из конопли уже в руках его палачей. Но Мью продолжает смотреть на любимого. Взгляд его светится нежностью и умиротворением, будто он наконец что-то понял и принял, как неизбежность. Мгновение превращается в вечность. Они две бесконечности. И этот последний долгий взгляд — словно их последний поцелуй. Галф не отворачивается, когда на шею Мью накидывают петлю с металлическим кольцом. Лишь сжимает запястье с браслетом, с губ срывается «прощай». Командуют к началу казни. Из-под ног Мью вот-вот уйдет твердая поверхность. Галф знает: последний раз его муж вдыхает на диво холодный мартовской воздух. — Стойте! Распорядитель казни выставляет вперёд руку в знак остановки. Из самой гущи толпящихся зевак выступают двое в офицерской форме. Один из них протягивает распорядителю какую-то бумагу. Галф сам едва дышит… В сердце вновь закрадывается надежда. Но если ее опять так жестоко отнимут, как на суде, — Галф задохнется раньше своего несчастного мужа. Распорядитель хмурится, поджимает губы и, подняв взгляд от документа с гербовой печатью, смотрит на палачей, скрещивая перед собой руки: Почему всё так стихло? Почему Галф не слышит ни возгласов толпы, ни щебета утренних птиц, ни стука колес мимо проезжающих повозок. Вдруг сердце в груди ударяется о ребра, падает вниз и, будто взорвавшись, рождает новое, с рьяной силой разгоняющее кровь по натянутым жилам. Опомнившись, — всё, это правда — всё? — он на глиняных ногах, наплевав на правила и приличия, поднимается на деревянный помост. Мью так и стоит с петлей на шее, руки его связаны за спиной. Не помня, как сорвал это все с любимого, Галф сначала собственным взглядом пытается вдохнуть жизнь в тлеющие глаза Мью, так и не понявшего, что сейчас произошло… А затем просто крепко обнимает его, прижимая к плечу грязных, путаных волос голову. Кажется, Мью начинает соображать, что жив. От бессилия, от всех таившихся внутри чувств, словно по стволу ясеня сползает вниз по телу Галфа, падая перед ним на колени, круг ног хватаясь руками: — Прости, прости, прости меня… Галф бы и сам не сдержался, но все, что он хочет, это побыстрее увезти Мью из этого проклятого места. Он склоняется к нему, вновь обнимая спасённого мужа: — Всё хорошо, милый, всё хорошо, ты возвращаешься домой.***
— Я до конца жизни в неоплатном долгу перед вами. — Френсис очень боялся не успеть. Они стоят сейчас втроём. Галф придерживает Мью за талию, тот слишком слаб и физически, и душевно. Джеймс, улыбаясь, лишь понимающе кивает. Галф ошибочно полагал, что он единственный не сдался до самого конца. Но, на самом деле, все это время до того страшного утреннего часа, их друзья до последнего не оставляли попыток вытащить Мью, одной ногой вступившего на тот свет. Было сложно, но они сумели разыскать последнего любовника Артура, так же преданного им незадолго до расправы над невестой и тем учителем музыки. Он-то и рассказал им, какие грязные дела вел Артур с фениями, рассчитывая их руками избавится от неугодных ему людей. И, когда выдалась возможность, ещё и подставить Мью, тот не преминул ею воспользоваться. Но в жизни всегда и за все приходится платить. Особенно, если ты доверяешь не тем людям. Фении требовали все новых и новых вложений в свое правое дело, но Артур больше не желал платить и выбрал для себя самое безопасное решение: умереть для всех, незаметно, под личиной чужого имени покинув страну. Иначе рано или поздно ирландцы обличили бы его перед властями. А наказание за государственную измену — посуровей казни на виселице. Его ошибкой было то, что он успел рассказать своему последнему любовнику о недавно приобретенной им земле в Уэльсе. — Было и правда нелегко, но мы нашли его. — Боже… Но как вы заставили его признаться? — Что ж, пришлось объяснить ему, что у нас есть свидетель-англичанин, тот самый обманутый им любовник, который видел его, так же как и Аерин, в чем мать родила, но его, в отличие от вашей служанки, допустят в суд и выслушают. А значит, могилу того несчастного пришлось бы вскрывать ещё раз, но уже официально. Хотя, возможно, это и не потребовалось бы, ведь любой человек, знавший Артура, может подтвердить, что это он, жив и здоров. — Ему пригрозили, что выдадут англичанам? — Нет, Галф. Не англичанам. Его ирландским «друзьям». Френсис сообщил мне, что Артур так и сказал: «лучше уж свои повесят… чем эти грязные красные головы рано или поздно найдут и прикончат». Мью кажется безучастным к рассказу Барбура, он ещё не скоро придет в себя, но Галф все никак не может поверить в услышанное: — Его что… его теперь и правда повесят?.. Джеймс вздыхает, взгляд его вдруг делается слишком строгим: — Не жалей его, Галф… Он совершил много подлостей. По его вине двое молодых, ни в чем не повинных людей оказались в могиле, а твой муж уже болтался бы на виселице на утеху местной жестокой публике. Пусть Артур и англичанин, желающих защитить его едва ли найдется больше, чем для Мью. Такие люди попросту не заслуживают иного конца. Галф кивает. — Ну все. Поезжайте домой, — Джеймс осторожно касается плеча Мью, — а ты — не смей падать духом и замыкаться в себе, — он взглядом показывает на Галфа, — ради него — не смей, и ради своей земли. Мы ещё увидимся, Мью. Тот все так же молчит, но Галф дарит Джеймсу слабую улыбку: — Вам всегда будут рады в Талом солнце… Спасибо, господин Барбур. Вы — истинно благородный человек. Джеймс слегка наклоняет голову и оставляет их вдвоем. Уже после, когда они покидают столичные окраины, тяжёлая голова Мью опустится на его колени. Бережно перебирая засаленные, местами так и оставшиеся седыми пряди, Галф будет ласково приговаривать любимому: — Бедный ты мой. И Мью так тоскливо посмотрит на него снизу вверх, на губах его осядет горькая улыбка: — А хвастался, что богатый. Ладонь Галфа все гладит и гладит его по волосам, губы тянутся к перерезанному складками лбу: — Бедный ты мой…