Талое солнце

      Изумительной красоты изумрудно-янтарная бабочка, описав крыльями дугу, садится на запястье. Галф улыбается ей, тянется другой рукой, наивно рассчитывая дотронуться. Снова взмах ярких крыльев, но бабочка не спешит улетать от него. Покружив прямо перед его носом, она словно зовёт его за собой. Галф делает несколько шагов. Его босые ноги ощущают приятную прохладу утренней росы. Впереди виднеются очертания двух человеческих фигур. Ещё шаг, два… Галф замирает на месте: это его родители. В груди все сжимается, он не понимает, как такое возможно, но они будто не идут, а парят над землёй. Он хочет что-то сказать им, но не может: голос не слушается. Вот уже ладонь матери тянется к его голове, оглаживает ее, а лицо освещает улыбка. Его отец сдержан в своих чувствах. Он подаёт ему руку, к которой Галф льнет губами. Затем все повторяется с материнской рукой. Его словно благословляют. Галф вновь пробует вымолвить хоть слово, но тщетно: как будто его лишили дара речи. Бабочка поднимается выше, но не покидает их. Наконец, родители улыбаются ему вдвоём, их тела, что эфемерные, становятся всё менее и менее реальными, а затем и вовсе растворяются в воздухе, как миражи.       Галф вдруг начинает куда-то падать, но ему нестрашно. Ему так легко и свободно дышится, он будто бы в полёте. Слышится глухой хлопок, словно от прикрытой двери. Галф зажмуривается, счастье клокочет в груди, а затем он распахивает глаза.       Это был сон. Удивительной теплоты сон. Галфу впервые снились родители. Свет нового дня просачивается сквозь неплотно задернутые гардины. Галф снова жмурится, как во сне, поворачивает голову и видит, что на стуле рядом с кроватью ему приготовлена одежда.       Мы куда-то приглашены?.. Почему Мью не предупредил меня?..       Кружевная, кипенно-белая сорочка. Без жабо, со свободным воротом, с двумя ниспадающими лентами. Сиреневый сюртук оттенка нежной пудры и в тон ему низ. Сбоку прикреплены несколько колокольчиков.       Но это ещё не всё. На туалетном столике его ждёт букет. Ароматные гиацинты, белоснежные ландыши и лаванда. Крохотные лепестки мирта и полевые колокольчики. Всё деликатно перевязано небесно-голубой атласной лентой. А рядом с букетом — кофейник с ещё дымящимся носиком, половина свежеиспечённой булки, джем и пара яиц.       Даже завтракать сегодня один буду — Галф ещё раз смотрит на наряд и букет: — Точно приглашены… Но чье это торжество? Так… Если Мью устроил без меня свадьбу Грейс, я… я…       Он не может решить, как именно намерен сердиться на мужа. С некоторых пор он совсем разучился это делать: Мью давно не даёт ему поводов. Да, сердце его было разбито той ночью, когда Мью, наивно полагая, что спасает любимого, так жестоко гнал его прочь. Мью ошибся. Но ведь он тоже когда-то дал Галфу право на ошибку, пусть и несравнимую с этой, и всё же, в конечном итоге, Галф понял его мотивы.       Решив, что глупо переживать заранее, он совершает свой утренний туалет, неприлично долго возится со щеткой для волос. Одевается, берет букет и спускается вниз. — Прекрасный мой, — Галф сладко улыбается, чувствую руки мужа на животе. — Как же тебе идёт этот цвет. Ты — словно нежная лесная нимфа, — губы дарят крохотные поцелуи виску. — Чей это праздник, Мью? — Галф разворачивается прямо в объятиях мужа.       Мью одет почти так же, как и он. Только вместо букета у него бутоньерка, тоже состоящая из цветов и тонких лент. Галф в замешательстве. Каким бы красивым все не выглядело внешне, но… почему его муж одет как жених? — А что происходит… Мью? — А что не так, mo rogha milis? — Что все это значит? Почему ты так одет… Что это за букет? Для кого он?       Маленький недовольный бунтарь в Галфе всегда умилял Мью. — Это твой букет, прекрасный мой. Это наш с тобой праздник, Галф, вернее…       Ему не дают договорить: — Что значит «наш»?! Ты что? Ты успел со мной развестись там, в тюрьме?! Да?! Это прав…       Последние громкие слова Галфа заглушают поцелуем. Губы мужа всегда для него желанны, но… — Подожди! — Галф дёргается в руках любимого. — Нет… Ты мне объясни толком… Я… Я же совсем ничего не понимаю! — Галф вдруг хватает мужа за руку: — Так, кольцо на месте. Что происходит, Мью?       Мью берет его за руки, подносит их, полусогнутые, к губам: — Мы оба помним, какой была наша свадебная церемония… Я как сейчас вижу твои глаза, что ты боялся поднять на меня… Знаешь, возможно, прозвучит странно, но это словно у тебя тогда была веревка на шее… ты едва дышал, когда я надевал тебе кольцо. — Я не сниму его, не проси даже. — Знаю, дивный мой, — Мью ещё раз целует его руки. — Но тебе и не нужно этого делать. Равно как и мне. Сегодня нас свяжут не менее крепкими узами, чем этот драгоценный металл. Это будет обряд по нашим, ирландским традициям.       Галф в смятении.       Мью берет в ладони застенчиво улыбающееся личико: — Я люблю тебя, мой Галф, мой нежный цветок. Знаешь, отчего так темно и истёрто серебро на моей руке? Оттого что на холодной стене в моей бывшей темнице я высек им это признание.       Обнимает совершено растерявшегося мальчика: — Так что? Согласен сегодня вновь стать моим? Не ради спасения чести, а по велению сердца? Ибо мое жаждет этого сильнее всего на свете.       Галф так растроган, что едва сдерживает слёзы: — Я и так твой, — прячет лицо на груди мужа. — Я люблю тебя, Мью… Давно уже люблю. — Галф мой, — целует желанного мальчика и берет за руку: — Идём же.       Торжественное звучание волынок и кельтских арф ведёт их за собой. Галф замечает знакомые лица: его любимая Грейс, — Вильям рядом с ней; Джеймс и господин Джеффри; Аерин… И еще много-много людей, — все они трудятся в Талом солнце. И даже где-то со стороны конюшни слышится бодрое ржание Кифа.       Украшенная клевером и лавандой арка. Совсем как в тот день, когда они скрепили свои клятвы первым поцелуем, Мью ладонями берет любимого чуть выше запястий, Галф делает то же самое. Теперь их руки связывают друг с другом лентами трёх цветов: белыми, синими и красными. Наматывают восьмёркой, словно соединяя двоих любящих в бесконечности. Мью начинает говорить на ирландском, подав знак мужу: повторяй за мной. Снова звучит волынка, мелодию подхватывает настоящая кельтская арфа. Слышатся поздравления, самые теплые пожелания. Счастливую пару угощают Bunratty Meade. Сердце Галфа так колотится в груди, что кажется, будто не ветер, а его стук заставляют звенеть колокольчики, заботливо приколотые Мью к лацкану его праздничного сюртука.       Галф с улыбкой наблюдает за тем, как Мью принимает поздравления от Джеймса. Мужчины хлопают друг друга по плечу и недолго обнимаются. Перед Галфом возникает лицо Вильяма, который поначалу долго-долго высказывает ему почтение, а затем начинает «разговор о главном». Галф нынешний — это совсем не тот Галф почти годовой давности, голова которого была полна предрассудков, а сердце — страха за будущее. Галф нынешний знает: самые простые люди оказываются благороднее и чище помыслами, чем рождённые с серебряной ложкой во рту. Галф нынешний не боится слушать свое сердце, которое преисполнено любви, отваги и веры в добро. И видя сияющие надеждой на его согласие глаза Грейс, стоящей чуть поодаль, разве может он не дать его? — Да воцарится счастье в вашем доме, Галф. Живите в любви и согласии, пусть ничто не потревожит мира в ваших с Мью сердцах. — Благодарю вас, господин Барбур, — Галф склоняет голову перед человеком, без которого ничего бы из этого не было возможно. — А вы… обрело ли мир ваше благородное сердце?       Джеймс поднимает кубок с медовым вином и улыбается. Галф замечает, что он смотрит на стоящего среди гостей Френсиса: — Скажем так, — загадочная улыбка не покидает его губ, — я к нему очень близок.       Галф понимающе кивает и начинает искать глазами Мью. Тот, конечно, как это часто бывает между ними, подкрадывается со спины. Галф не против: прижаться к груди мужа, чей нос до покалываний в кончиках пальцев щекочет шею, — одно из излюбленных его занятий. Мью берет его за руку и отводит в сторону. Перед ним открывается широкий и вольный простор Талого солнца. — Взгляни, Галф, это бирюзовое небо — полог, что укрывает нашу постель из трав, — их обнимает и нежит ветер, и даже солнце, что будто румяный лик невесты прячется за фатой из облаков, вот-вот растает и прольётся на землю прохладным дождём… Люблю.       Млечный путь льётся по небу. Оно нежное, лунным перламутром окутанное, дарящее мир и благоговение душе. Руки Мью распускают ленты на вороте мужа, атлас с запястий дарит прохладу обнаженной груди. Скрещиваются, сплетаются конечностями, муж зарывается носом в мягкую смоль волос Галфа, губы хватают губы, ладони липнут к влажной от пота коже. На пальцы льётся ароматное масло, Галф бережно, как только он умеет, оглаживает сильные плечи любимого, алея щеками, прячет личико на окрепшей груди. Мью не спешит: уложив мужа спиной к себе, выцеловывает каждый горящий отрезок кожи, медленно погружая в него липко-влажные пальцы. Даже в этом Галф видится ему таким совершенным, созданным лишь для него одного. Мью внимателен и заботлив, следит за каждым кротким движением плавных изгибов, за каждым тихим вздохом, что слетает с любимых губ. Так тщательно подготовив мужа, берёт его нежно и не спеша. Но Галф вновь удивляет его: на мгновение позволив Мью покинуть себя, ухитряется извернуться так, что тот сейчас полулежит на спине, а Галф седлает его, помогая себе принять плоть мужа обратно. — Дивный мой, — Мью, не выдерживая остроты ощущений, небольно прикусывает ему плечо, а губы его уже зализывают алую кляксу. — Какой же ты дивный, mo rogha milis.       И в ответ, в сладостном полузабытьи, прошепчут: — Tá mo chroí istigh ionat.       Мью сдержит обещание, данное мужу: отныне они всегда вместе, куда бы не отправились. Почти на пороге лета Галф впервые в жизни вступит на святую Ирландскую землю. Дом, в котором вырос его муж, ничуть не уступает по размерам их собственному. Отец Мью, так и живущий один, и после ухода жены храня ей верность, примет его как родного сына. В последний вечер перед возвращением домой, гуляя с мужем по окрестностям, Галф заметит мальчика лет пяти, который отчаянно пытается открыть капкан и выпустить из него угодившего туда зайчонка. Медные волны густых волос и огромные изумрудные глаза, под стать ирландским полям. Нос и щеки — сплошь усыпаны солнечными крапинками. Оказалось, что мальчика зовут Лукас, он сирота и большая обуза для семьи своего дяди, которому и без мальчишки приходится кормить восемь ртов, не считая его самого и жены. Английские налоги ещё никто не отменял.       Галфу с мужем хватило меньше минуты, чтобы принять решение. В Англию они возвращались уже втроем.       Небо близится к земле. Мью снова пророчит дождь. Они идут — рука в руке, впереди — ворота Талого солнца, а вокруг носится за яркой бабочкой их Лукас. Вот уже первые капли ударяют всю троицу по головам. — Беги скорее в дом, — Мью легонько треплет сына за макушку. — Не-а, — звучит в ответ, — я с вами!       Мью посмотрит на притихшего мужа: — По-моему, когда-то я уже слышал подобное, — он целует Галфа в щеку, — не напомнишь?       Ему смущённо уткнутся в плечо, а затем проговорят в ответ: — Я, кажется, понял, — Галф смотрит наверх, где из солнечных лучей, пронзающих блакитную небесную высь, берёт начало этот прохладный июньский дождь. — И правда… Оно словно тает.       Пользуясь тем, что Лукас отвлекся и не смотрит на них, Мью нежно и глубоко целует любимого, ещё крепче держа его за руку. Они смотрят на озорного рыжего мальчугана, на новое сердце, что будет жить в Талом солнце. Они знают: что бы ни стряслось, отныне сердце их земли никогда не перестанет биться. Глаза обоих озаряет неподдельное счастье, а на сплетение двух рук, будто двух судеб навечно скрещенье, с неба льётся их талое солнце.