Воспитание Тигров в домашних условиях (часть 1)

около четырёх лет назад

Тсуна и сам не ожидал от себя таких эмоций – кто ему этот человек? Брат? Родство крови не значило ничего, как убедительно доказал им обоим отец. Они знали друг друга несколько месяцев и даже не могли доверять – бывший босс сицилийской мафии, бывший Исполнитель Портовой мафии. И всё же у Савады тряслись руки, когда он пытался понять, жив Осаму или уже нет. Тсуна проклял свою интуицию за то, что она не могла быть немножечко поточнее. Зато, когда он осознал, что придурка ещё можно спасти, злость очень быстро позволила успокоиться и действовать чётко: срезать мешающую одежду, наложить тугую повязку, устроить в кровати так, чтобы остановить кровь. «Убью идиота», – вертелось в голове на протяжении всего времени, что Тсуна мстительно приматывал брата бинтами к кровати. А то мало ли, вдруг ещё не отпустило и, проснувшись, Дазай попытается повторить «подвиг»? Очнулся тот утром, чувствуя, как раскалывается голова. Обнаружил, что перебинтован именно в таком стиле, как его любил обзывать Чуя – то есть, как мумия, ни одного живого места, дёрнул рукой, сообразив, что его ограничили в передвижениях, и не стал долго думать, чьих рук это дело. – Тсуна! – каркнул он хрипло. В той части квартиры, где была кухня, что-то звякнуло, но Савада не спешил явиться на зов. Дазай хмыкнул, но продолжал лежать на месте, принимая правила игры. У Тсунаёши действительно был небольшой повод покапризничать, а у него – слишком мало сил после неудачной попытки самоубийства. – Тсу-уна! – проныл он, повышая голос. – Тсуна! Тсуна! Тсу-у-уна! О! Савада показался на пороге с подносом в руках. Смерил тяжёлым взглядом. Ладно, допустим, у младшего братика был не небольшой повод покапризничать. – Это что, завтрак в постель? Надеюсь, ты помнишь, что парни меня не интересуют? Савада помог Осаму поменять положение из лежачего в полусидя, подтолкнув под поясницу подушку, и сам сел рядом, опустив поднос на колени Дазая. – Не хочу тебе надоедать, но если это не определённый вид пыток, когда ты заставляешь голодного меня смотреть, как ты ешь, то тебе придётся освободить мне руки. «Неужели?» – чётко читалось по вздёрнутой брови Тсуны. Вслух тот, однако, ничего не сказал. Дазай опустил взгляд на поднос и вздохнул: по внешнему виду того, что принёс Тсуна, сложно было сказать, чем была эта еда до того, как оказаться в тарелке Осаму, но вот сок в стакане точно был гранатовым. Заботливый младший братик. Какой сюрприз. – Ты принёс мне чью-то печень? – наигранно радостно спросил Дазай. Тсунаёши с убийственно серьёзным лицом взял в руки ложку, зачерпнув густое, тянущееся блюдо с кусочками чего-то, и поднёс её к лицу Дазая. Что от него требовалось, было понятно и без слов. – Надеюсь, не отравлено, – пробормотал тот, послушно открывая рот. Но неужели его вина была настолько велика? На вкус завтрак оказался не так плох, как на вид. Это действительно было какое-то мясо с овощами в густом остром соусе. Пить после него хотелось страшно, так что стакан гранатового сока, который Дазай вообще-то терпеть не мог, быстро закончился. Тсунаёши унёс посуду на кухню и вернулся обратно, устроившись с книгой в кресле. Так, ладно. Осаму впервые познакомился с этим неприятным сосущим изнутри чувством от того, что не понимал правил игры. Даже Ода был не настолько суров, когда Дазай пытался совершить самоубийство! И вообще, он пытается убить себя, люди, если ловят его на этом, закатывают глаза, или пытаются помешать, или орут, какой Дазай придурок. Разве это не так всегда работало? Но что тогда делать в этой ситуации? – Тсу-уна. Тсу-уна. Тсу… – Дазай мог быть очень настырным в привлечении к себе внимания. Савада вздохнул и отложил книгу, вопросительно на него посмотрев. – Скажи уже что-нибудь, нельзя же держать всё в себе. – Что, например? – хрипловато поинтересовался младший брат, но Дазай обрадовался уже и этому прогрессу. – Ну, скажи, что я мудак. – Дазай, ты мудак, – ровным тоном повторил Савада. Осаму озадачился: – Как-то это не очень убедительно прозвучало. – Я что, ещё и уговаривать тебя должен? – ядовито поинтересовался Тсуна. – Ты злишься, – задумчиво сказал Дазай. Да, всё-таки Савада злился. Но этот тип злости как-то качественно отличался от всех остальных реакций, которые он видел. – Разве не естественно выпустить пар – покричать, не знаю, ударить? Глаза у Тсуны посветлели – верный признак потери контроля. – Ты придурок, что ли? – поинтересовался младший брат, вскакивая с кресла. Неужели, наконец, адекватная реакция? – Мне так говорили, – улыбаясь, ответил Дазай, прикидывая, может ли он довести Тсуну до применения Пламени на том, кого Савада только что лечил. – Ох! Вместо ответа Тсунаёши одним движением оказался сидящим на животе Осаму. В кои-то веки возвышаясь над ним, Савада сжал пальцами футболку брата и прошипел тому в лицо: – А смысл? Дазай удивлённо моргнул. Тсуна без всякого стеснения провёл обеими ладонями по скрытым под бинтами рукам и озвучил: – Восемь попыток вскрыть вены, – положил руку на грудь, – три раза подставился под удар, от которого мог увернуться. – Это… довольно близко к истине, – прокряхтел Дазай, на которого опустились всем немаленьким весом вроде бы невысокого парня. Савада сощурился и продолжил: – Переломы костей ног и таза – пытался спрыгнуть с крыши, неудачно. Неизвестное количество попыток отравления, ведь яд не оставляет следов снаружи. Неудачная попытка повеситься, – ладони Тсуны легли на шею. – Остался шрам. Как у тебя только слабоумие не развилось – я ведь почти уверен, что ты одним разом не ограничился. – Я смотрю, ты времени даром не терял, – хмыкнул сдавленно Осаму. – Интуиция, – пожал плечами Тсуна. – И вот при всём этом наборе, скажи, неужели не нашлось никого, кто бы попросил тебя не убивать себя? Дазай отвёл взгляд. – Ясно, – тихо сказал Тсуна. Помолчали. Савада не спешил слезать. – Знаешь, один из моих Хранителей стал им, когда попытался спрыгнуть с крыши. Мол, рука сломана, карьера бейсболиста не удалась, жить дальше вообще незачем. Реборн вытолкнул меня к нему, стоящему на крыше. Сказал, что это мои слова довели до такого – он был прав, то, что я несколькими днями ранее ляпнул по глупости, спеша отделаться, оказалось последней каплей. Но я действительно искренне его не понимал, о чём и сообщил на крыше: у него был любящий отец, талант, множество приятелей. У меня не было ничего, кроме собственной никчёмности. До приезда Реборна я был таким жалким! Дазай слушал молча, легко представляя себе Тсунаёши – мальчишку со школьной фотографии, которую для него раздобыли старые знакомые. – Я сказал: «Если кому и нужно прыгать, то мне. Я абсолютно не заслуживаю жизни». В конце концов, я был не нужен даже своим родителям, что бы там ни казалось со стороны. И Такеши… Не знаю, передумал ли он или сделал вид, но он протянул мне руку, чтобы спуститься. А потом мы упали оба. По случайности. Полёт был краток – наша школа не так уж и высока. Но эти несколько мгновений… – Тсуна судорожно вздохнул, и Осаму внимательно вгляделся в его лицо. Что он чувствовал тогда? Страх? Сожаление? …Восторг? – Реборн сказал мне однажды, что Пламя Посмертной Воли рождается из готовности умереть, но понимания необходимости жить. Я летел и чувствовал облегчение: наконец-то, абсурд моей жизни кончится! Жалко было только Такеши, который мог добиться больше, чем я – ему было рано умирать. Эта-то жалость, этот долг, на который я добровольно согласился, даже если и бессознательно, пробудили моё Пламя Неба. Гипер-режим вызывает удивительное ощущение. Ты мыслишь ясно, как никогда раньше, ты можешь оставаться спокойным – ведь смерть, как тень, как верный друг и товарищ, всегда за твоей спиной, но ты её не боишься. И в сумме… это вызывает эйфорию. Дазай против воли сжал кулак. Потому что… это было… Тсуна улыбнулся: – Твоё Пламя запечатано, искажено, но это не значит, что тебе недоступен гипер-режим. Однако если я после пули Возрождения призову Пламя, поднимусь и пойду бить морды врагам, ты можешь умереть, как и обычный человек. К тому же… Пули Возрождения у меня нет. Осаму судорожно вздохнул: неужели всё решалось так просто? Тяга к смерти… была объяснима? – Дазай, – Тсуна снова наклонился к нему, чтобы посмотреть в глаза, – пообещай мне кое-что. – Если это будет в моих силах, – не спеша соглашаться втёмную, осторожно ответил тот. Тсунаёши хмыкнул: – Будет. И сжал руки на шее брата. Глаза Дазая расширились, он дёрнулся, но почти сразу расслабился, позволяя чужим рукам сжиматься крепче. В глазах стало темнеть, рефлекторно он пытался вдохнуть, но не мог. – Сопротивляйся, – приказал Тсуна, не отрывая взгляда от его лица. – Тебе эти бинты на пять минут, ты в сознании гораздо дольше. Дазай высвободил руки и попытался оторвать от себя ладони Тсуны, царапая чужую кожу ногтями. После кровопотери сил не хватало, несмотря на нежную – действительно нежную, по сравнению с нынешней – заботу брата. Дёрнулся всем телом, чтобы столкнуть Саваду с себя – тот держал крепко, сдавливая сильнее. Осаму было очевидно, что Тсунаёши хочет его сопротивления, но не желает прекращать своё занятие. Это не урок, что свою жизнь надо ценить (пытались ему преподать и такой), это что-то другое. Светло-карие глаза брата, с заметной примесью огненно-красного, не позволяли отвести взгляд, держали едва ли не крепче, чем его же руки. Начались судороги, уже никак не связанные с попытками освободиться. Дазай против воли издавал хрип, пытаясь получить хоть глоток кислорода. И за миг до того, как тьма накрыла его с головой, Тсуна разжал пальцы. …Отдышаться Дазай пытался долго. Жадно глотал воздух под внимательным взглядом вновь усевшегося на нём поудобнее брата. – Понравилось? – вздёрнув бровь, спросил Савада, заметив, что Осаму пришёл себя настолько, что принялся разглядывать брата, пытаясь уложить в голове новое знание о Тсунаёши. – Экстремально, – с таким голосом он мог бы сниматься в фильмах ужаса. В главной роли – в роли какого-нибудь монстра из ада. И чувствовал он себя примерно также, будто из ада выбрался. Тсуна хмыкнул, словно вспомнил что-то. – Не зря старался. Так вот… к слову об обещании, которое тебе лучше бы дать мне и никогда не нарушать, если ты не хочешь жить долго и мучительно – фантазия у меня богатая. Дазай попытался усмехнуться: – Как это похоже на босса мафии – выбивать обещания угрозами, – каждое слово этой длинной фразы обжигало, скребло горло. Но взгляд Тсуны того стоил. – Ничего сверхъестественного я из тебя всё равно не выбью. Клянись, что перед тем, как попытаешься совершить самоубийство, – Тсуна снова наклонился ниже, чтобы не оставить даже возможности отвести взгляд, – ты будешь убеждаться в одной вещи. Это ведь несложно? – Какой? Пламя Тсуны расцветало на лбу диковинным цветком, и что-то зашевелилось на дне памяти, придавленное весом впечатлений этого дня, что-то, связанное с Пламенем и обещаниями. – Перед тем, как ты попытаешься убить себя, ты должен убедиться, что тебя успеют спасти. Дазай затрясся всем телом – не от страха, от безумного смеха в его исполнении сейчас звучащего ужасно сюрреалистично: ничего более нелепого он в жизни не слышал! И в то же время, это имело смысл как никогда. – А я, – проигнорировал истерику Тсуна, – в свою очередь пообещаю, что не откажусь тебе помочь, если ты вдруг снова почувствуешь непреодолимую тягу к самоубийству.