31
11 декабря 2020 г. в 17:00
Дазай с комфортом устроился на диване в гостиной, закинув ноги на спинку и сложив руки на груди. Два дня назад Тсунаёши устроил им совместный ужин с Чуей, где бывший глава Исполкома и нынешний делали вид, что они очень вежливые молодые люди, под пристальным взглядом Савады и нервным – Ацуши. Дазай честно пытался сдержать обещание брату, а малыш-Чуя всегда уделял внимание тому, какое впечатление оказывает на окружающих. Тсуна ему, похоже, нравился, и Накахара был таким обходительным, что аж смотреть противно было. Дазай с кислым видом поглядывал на эту идиллию из-под ресниц, пока в ответ на какой-то комментарий Ацуши не ляпнул, что, мол, Накахара-сан, оказывается, добрый.
«Накахара-сан» едва не подавился и попросил не говорить такое, если они встретятся по работе. Пока Тсуна пинал под столом ржущего и тщетно пытающегося сделать вид, что кашляет, Дазая, Накаджима попытался исправить ситуацию, что, как и следовало ожидать, её только усугубило:
– Я просто думал, что все мафиози такие же отморозки, как Акутагава, – пробормотал оборотень, глядя куда-то в стол.
Тут уже зафыркал не только Дазай, накрывший лицо ладонью и тихо сползающий под стол, но и сам Чуя.
– Так пацан не в курсе? – ухмыляясь, спросил он Тсуну.
Ацуши насторожился:
– В курсе чего?
Остаток вечера Тигр переживал новость, что живёт в одном доме с бывшим боссом сицилийской мафии и что Дазай, оказывается, был не просто боевиком, а, в общем-то, правой рукой и учеником нынешнего босса Портовой мафии. Накаджима краснел, бледнел, недоверчиво поглядывал на Тсуну, Дазая и Чую и явно порывался спросить, как они дошли до жизни такой. Наверняка оборотень чуть позже придёт к Тсуне задавать вопросы – тем лучше: младший брат всегда умел находить слова, помогающие человеку примириться с собой и окружающей реальностью. Да и в целом, Дазай верил в способность Ацуши убеждать себя, что всё к лучшему. Поверил же Накаджима незнакомой девочке, что она не хочет быть убийцей, так что поверит и своему семпаю и тренеру. Сейчас внимания требовали другие вопросы.
Гильдия назначила за голову Ацуши баснословную награду. Мори Огай выдернул Чую из командировки. В Йокогаму приехал лучший киллер Европы, сильнейшее Солнце своего поколения, и, что характерно, продолжал оставаться здесь долгое время. Личности подобного масштаба обычно преследуют не одну цель. Зачем было полулегендарной Гильдии на весь мир объявлять о способностях Ацуши? Пытается ли Огай повторить ту же схему, из-за которой погиб Ода, а Дазай ушёл из мафии? Что, чёрт возьми, нужно Реборну в их городе, в их стране?
От этих вопросов и событий последних дней (одной бы встречи с напарником хватило бы с головой, а ведь Савада явно задумал что-то ещё, судя по тому, что предложил Чуе заходить в гости при случае) Осаму хотелось устроить себе расслабляющее повешение. Жаль, в доме Тсуны не было подходящей возможности – заботливый младший братик убедился, что не оставил старшему ни шанса развлечься. Приходилось лежать на диване и бесконечно прокручивать одни и те же мысли, в надежде на озарение.
– Дазай?
Вспомни солнце – вот и лучик!
Молодой мужчина открыл глаза и посмотрел на задумчивого брата. Тсуна скрестил руки на груди, нависнув над ним, и чуть заметно хмурился.
– У отото появились проблемы, которые он не может решить без помощи старшего брата? – протянул Дазай, по-лисьи улыбаясь. Что ж, подразнить Тсунаёши – неплохой способ отвлечься.
Тсуна терпеть не мог, когда с ним обращались как с маленьким. Перестал переваривать со времён Вонголы, и Дазай это прекрасно знал. Но сейчас Савада, не позволяя втянуть себя в перепалку, коротко кивнул:
– Да. Поможешь? – и развёл руки в стороны, позволяя увидеть зажатую между пальцами красную ленту.
Дазай просиял:
– Тсу-уна! Это то, что я думаю?
– Не пойми меня неправильно, – хмыкнул Савада, – мне просто нужна модель для достоверной сцены в манге.
Тсунаёши прекрасно умел врать, если не хотел чего-то признавать. Но… Савада хорошо чувствовал момент, когда Дазаю нужна была «перезагрузка». Не то подсказывала интуиция, не то собственный опыт с Пламенем посмертной Воли, однако обычные разговорчики о лучшем способе самоубийства он пропускал мимо ушей, а вот когда Осаму был готов перейти от полушуточных попыток к чему-то серьёзному, просекал на раз. И старался не доводить до того, чтобы Дазай совершал такую попытку в одиночестве.
– Закрой, пожалуйста, дверь, – попросил Савада, намереваясь подготовить сцену.
Пока они делают вид, что это такая игра, – всё хорошо. Пока Дазай не пытается совершить что-то глобальное, вроде прыжка с высотки, Тсуна готов ему помогать. Извращённая братская любовь? А что в его жизни вообще было нормальным?
– Что дальше? – любопытствует Осаму, наблюдая, как Тсуна расстилает на полу яркий плед с пушистыми кисточками по краям, раскидывает множество маленьких цветных подушек. – Что это?
– Арабская сказка, – правильно понимает его вопрос Тсунаёши. – Некая вариация истории Алладина, но…
– В твоём стиле, – усмехается Дазай, заканчивая за него. – Но Тсуна, я уверен, что мне не подойдут шаровары! И чалма…
– Ради неба, заткнись, – бормочет Савада, подавив смешок. – Тебе и не положено, знаешь ли, – оглядывает брата критическим взглядом и добавляет: – Тебе даже бинты не положены, если уж на то пошло. Всю картинку испортят.
Дазай демонстративно приподнимает брови и начинает расстёгивать рубашку. Несмотря на лукавую улыбку, во взгляде Осаму плещется что-то тёмное, жуткое. Если это такой омут, то страшно представить, какие же в нём водятся черти – утянут на дно и поминай, как звали. Тсунаёши улыбается одними глазами: ему страшно повезло, что у него есть Пламя, чтобы не заблудиться в этой тьме.
Рубашка небрежно опускается на ближайший стул, за ней следует всё остальное, включая так не понравившиеся Тсуне бинты. Дазай слушает, как за спиной Савада заканчивает приготовления, и застывает, когда брат останавливается в шаге от него и просит:
– Не поворачивайся.
– Хорошо, – в его голосе слышится отзвук улыбки – хитрой и полной предвкушения. – Что дальше, Тсуна?
– Какой послушный, всегда б так было, – бормочет брат под нос и командует: – руки!
Дазай покорно заводит руки за спину, позволяя Тсуне вести. На самом деле, от таких игр всегда чуть быстрее колотится сердце: позволить кому-то связать себя – высший уровень доверия, но разве это не то, что Дазай всегда искал, разве не по этой причине пришёл в мафию? Прилив адреналина, бьющие в голову эмоции – то, что позволяет ему чувствовать себя живым.
– Тсу-уна, – тянет он, ощутив, что оборачивается вокруг его запястий, – разве ты не обещал мне ленту?
Савада в свою очередь мученически вздыхает, затягивая верёвку:
– Дазай, ты когда-нибудь пытался кого-нибудь связать лентой?
– Нет? – с лёгким недоумением отвечает тот. Лентой действительно не приходилось. Как-то опыт в качестве Исполнителя Портовой мафии к этому не располагал. Почему-то.
– Ну, так я тебе сразу скажу, что идея очень плохая. И бессмысленная, хоть и выглядит это красиво.
– Личный опыт? – насмешливо спрашивает Дазай.
– Здравый смысл! – огрызается Савада и внезапно – действительно внезапно – делает подсечку, заставляя упасть назад. Ловит в последний момент и мягко опускает на подготовленный плед.
– Ты мог бы просто попросить, – усмехается Осаму, глядя на брата сквозь пряди растрепавшихся волос.
Тсуна фыркает, в глазах его мелькают огненные блики:
– Так было бы неинтересно.
«Какой мстительный!» – фыркает про себя Дазай, продолжая наблюдать.
Тсунаёши сосредоточен, но не напряжён. Больше похоже, что он размышляет, как именно поступить сейчас, хотя Осаму почти уверен, что сценарий сегодняшней игры Савада обдумал не раз. Впрочем, всегда есть место импровизации, да?
– Перевернись, – говорит он.
Это не просьба, но ещё и не приказ. Что-то среднее, основывающееся на ни разу не озвученных правилах, когда один подчиняется другому, потому что хочет это сделать и потому что всё, что здесь происходит, делается именно для него. В ипостась босса Тсуна входит по другим причинам, хотя в таких ситуациях его тоже сложно ослушаться. Даже плюющему на авторитеты Дазаю.
– Слишком много думаешь, – шепчет Тсуна на ухо брату, подтягивая поближе одну из подушек и подкладывая её под чужую голову.
– М? – Дазай щекой лежит на подушке, пытаясь подсмотреть, что там происходит за спиной, но обзор не очень хороший. – Мы так вообще доберёмся до самого интересного?
Тсуна, как раз сейчас нездоровым взглядом разглядывающий чужие лодыжки, отвлекается от кровожадных планов и строго спрашивает:
– Ты зачем мне помогать согласился?
– Чтобы развлечься, – искренне отвечает Дазай.
– Вот и лежи, развлекайся.
Терпения Осаму надолго не хватает.
– Это же ску-учно, – начинает активнее изворачиваться он, дёргая руками. Верёвки, кажется, затягиваются.
– Не ёрзай, – легко шлёпает его по ноге Тсуна, – я почти закончил. Никогда не был мастером шибари, знаешь ли, а узлы для рисунка мне нужны красивые. Ага… Вот теперь можно и к ленте перейти.
– Наконец-то! – радуется Дазай, но лента (более широкая и плотная, чем та, которую он видел) опускается не на шею, а на глаза. – Да ты издеваешься.
Тсунаёши фыркает:
– Может быть. А может, кто-то слишком много капризничает.
Правда, подходящие ленты всё-таки оборачиваются вокруг рук – просто для видимости. Тсуна хихикает и, кажется, завязывает бантик. Кончик шёлковой ткани скользит по коже – щекотно! – спина, руки, снова спина. Под бинтами, несмотря на шрамы, кожа стала мягче, чувствительнее, и Дазай чувствует себя непривычно открытым без них. Казалось бы, Тсуна уже видел его всяким и что под бинтами тоже представляет, но тут дело не в стеснении, а в странном чувстве уязвимости, которое неожиданно накатывает на него. Дазай шумно вздыхает и тут же ощущает, как брат прижимает ладони к его спине и наклоняется ниже, чтобы снова прошептать на ухо:
– Сказал же: расслабься.
– Легко тебе говорить, – ворчит он, но больше для вида.
Чужие ладони разминают плечи – с завязанными за спиной руками это больше похоже на издёвку, ведь мышцы все равно остаются напряжены, но всё же приятно. Тсуна точно пользуется моментом – он вообще до ужаса тактильный, но обычно вынужден держать себя в руках, а тут такая удобная возможность. О происхождении шрамов брат не спрашивал никогда – его чудесная гиперинтуиция сама рассказала о каждом из них.
Заметив, что тактика возымела действие, Тсуна довольно хмыкает и поднимается с пола.
– Если ты сейчас встаёшь, чтобы взять в руки свой блокнот для рисования, а не ленту, я очень обижусь, – предупреждает Осаму, и братец фыркает.
– Слишком… много… – Тсунаёши возвращается, устраивается так, чтобы иметь возможность зафиксировать Дазая, не дать ему дёрнуться. Красная лента, которую Осаму всё равно не видит, зато прекрасно чувствует, ложится ему на горло. Тсуна устраивается поудобнее и заканчивает: – болтаешь.
В первый раз Савада страшно боялся перегнуть палку – Дазай тогда совсем недавно побывал при смерти, а Тсунаёши никогда ещё не пробовал душить людей так, чтобы они не умирали. Как-то до этого момента его обучение было рассчитано на другое. За эти несколько лет он приобрёл некоторые навыки, но душить людей всё равно не просто, даже если они пытаются подавить свой инстинкт выживания.
Он знает, как это работает – несколько мгновений головокружения и эйфории после потери кислорода. Дазай не любит отдавать контроль, но ведь именно это он ищет в смерти – минуты, когда от него ничего не зависит и на душе не лежит вина, тянущая ко дну.
С лентой всё совсем не так, чем когда Тсуна делает это голыми руками. Тогда реакция мгновенная: он сжимает пальцы на чужой шее – и тело выгибается в конвульсиях. С лентой по-другому, мягче. Она затягивается на шее сначала даже нежно, доступ к кислороду перекрывается постепенно. Результат, впрочем, схож – тело Дазая начинает содрогаться, он прогибается в спине, и Тсуна, сильнее затягивая ленту, мимолётно радуется, что выбрал сегодня в качестве декораций плед и множество подушек – брату будет не так больно из-за того, что Савада не сможет его придержать. Рот Осаму раскрыт в немом крике – это рефлекс, с которым нельзя бороться.
Тсуна никогда не стремился к власти, большую часть жизни боялся ответственности и ни разу не получал удовольствия от убийств, но когда Дазай доверяет ему так открыто, от ощущения чужой жизни, буквально опущенной в его ладони, у Тсунаёши кружится голова и в крови поднимается пузырьками шампанское.
Савада отпускает ленту и ложится грудью на спину Дазая. Руки брата, связанные за спиной, мешают прижаться, но Тсуна всё равно изворачивается и находит возможность лечь так, чтобы чувствовать, как поднимаются и опускаются плечи Осаму, даже если периодически он содрогается от кашля. Осаму жадно хватает ртом кислород, уткнувшись лбом в подушку.
Тсуна, выждав, пока чужое дыхание не станет более уверенным, помогает ему лечь удобнее, убирает влажные от пота волосы с лица. Осторожно развязывает верёвки, растирает руки и ноги – Осаму расслаблен, ещё не пришёл в себя после удушения, а потому позволяет сделать с собой всё, что вздумается – и снова связывает лентой чужие руки. Мимолётно погладив брата по голове, Тсунаёши встаёт и находит оставленный в стороне скетчбук и карандаш.
– Продолжай оставаться хорошим Дазаем, не дёргай руками, пока я не зарисую это.
Кажется, этот кашель должен был обозначать смешок.
– Лежи смирно, – строго напоминает он.
Время в комнате будто застывает: Дазай прикрывает глаза – путешествие на тот свет, пусть даже и контролируемое, дорого даётся организму; Тсуна старается успеть набросать всё, что видел недавно и что видит сейчас. Позы, узлы, выражение чужого лица…
Немного придя в себя, Дазай вдруг хмыкает и сипло произносит:
– Знали бы читатели, как ты рисуешь самые откровенные сцены своей драгоценной манги.
– Ну что ты, – укоризненно тянет Тсуна, но в этом укоре чудится лёгкая насмешка. Он притягивает Осаму к себе, отложив блокнот в сторону, снова утешающе гладит по волосам, устроив чужую голову где-то у себя на животе, – такие сцены только для моего любимого старшего брата.
Рядом с Тсуной, в его объятиях тепло. Он продолжает гладить брата по голове, по спине, напоминая, что с ним безопасно. Дазай закрывает глаза, чувствуя, как даже непрочная лента соскальзывает с запястий, с удовольствием вытягивает руки вперёд, обхватывая Тсуну поперёк, и позволяет себе задремать, когда брат, потянувшись, накрывает их пледом.