«Ув. Линда Айеро, просим вас явиться в понедельник на 10:00 в школу по вопросу поведения вашего сына. Фрэнк Айеро отстранён на неделю, но мы должны убедиться, что будут проведены необходимые воспитательные работы».
Линда испытала странное чувство. Что-то вроде... облегчения? Она слишком хорошо знала своего сына и была уверена, что рано или поздно это произойдёт. С подростками всегда есть какие-то проблемы и Фрэнк не был исключением. Иногда, когда они ругались по мелочам, Линда замечала, что Фрэнк странно реагирует на конфликты. Он не ругался матом, не хлопал дверью, да и в принципе не проявлял никакой агрессии. Ни агрессии, ни любых других эмоций. Было бы не лучше, если бы он послал её несколько раз или в ярости швырнул тост в окно, но это было бы объяснимо. Это повлекло бы за собой наказание; так происходит процесс воспитания. Его спокойствие объяснить было сложно, иногда Линда боялась этого его безэмоционального поведения. Покончив с кофе и стряхнув шоколадные крошки с пальто, она ещё раз перечитала сообщение. Такой официальный тон. Интересно, это сейчас в школах так принято или Фрэнк натворил что-то действительно серьёзное? Ехать домой перехотелось. Торт на соседнем сидении соскользнул в самый уголок, словно почувствовал, что больше он никому не нужен. Кое-как взяв себя в руки, Линда завела машину и отправилась домой. Максимальная допустимая скорость на трассе — 100 км/в час. Линда едва превышала 60. Была бы возможность, она бы ехала со скоростью улитки, но на заледеневшей трассе это может быть опасно. Несколько минут пути от подъездной дороги до входной двери тянулись целую вечность. Что сказать Фрэнку? И, куда важнее, что Фрэнк скажет в своё оправдание? Что, вообще, чёрт возьми, произошло? Давным-давно, когда Фрэнк был малышом, Линда дала себе обещание. Маленькое, но в её голове оно звучало громче всех остальных мыслей. Впервые вернувшись из больницы в пустой и тихий дом, она долго сидела на кухне. Не хотелось зажигать свет, включать отопление и хоть как-то давать о себе знать. Линда смотрела на яркое пятно крови, которое она неудачно попыталась отмыть в больничной уборной. Лунный свет едва освещал кухню, но пятно светилось словно в свете софитов. Тогда Линда дала себе то самое обещание — во что бы то ни стало защищать Фрэнка. Когда же она успела перейти черту, где нужно перестать защищать Фрэнка от мира и начать защищать уже мир от Фрэнка?***
Средняя школа, в отличии от младшей, уже больше напоминала то место, которое можно с чистой совестью ненавидеть. Жилой комплекс «Берроуз» — ахиллесова пята Барроу. Мучительно долго тянулись переговоры, застройщики сменяли друг друга несколько раз, а проект и вовсе не проработали как следует: пятиэтажки из бледного кирпича с французскими балкончиками оказались непригодны для такого климата, а сам их внешний вид и расположение относительно друг друга напоминали бараки в концлагерях. На весь жилой комплекс была одна детская площадка, затхлая и всегда пустая кофейня, продуктовый магазин, куда упорно месяцами искали работника и, как вишенка на торте, на небольшом возвышении, в самом центре вереницы однотипных зданий, стояла средняя школа. Одного взгляда на это хмурое строение было достаточно, чтобы понять — школа здесь совсем не к месту. Здесь хорошо бы вписалась церковь, или на худой конец, реабилитационный центр, но никак не школа. «Берроуз» должен был стать спасением Барроу, однако стал самой большой проблемой застройщика: молодые семьи не торопились обзаводится там квартирой и почти весь комплекс пустовал, за исключением нескольких квартир, в которые наивные люди вложили свои сбережения ещё во время застройки, когда офис продаж пестрел яркими брошюрами о «совершенно инновационном» жилом комплексе. Аллею перед школой предусмотрительно забетонировали, а по всему периметру ограды опасно сверкала колючая проволока. Словно всё создавалось специально для пресловутых драк на заднем дворе: об бетон очень удобно бить соперника головой, главное – не переборщить, а ограда не давала возможности сбежать, ловко перепрыгнув через забор. Всё в лучших традициях, для лучших из лучших членов общества. Школа возвышалась на три этажа, однако почти весь процесс обучения проходил на первом этаже. На втором находился только кабинет психолога, класс изобразительного искусства и аудитория с проектором, где, периодически, показывали одни и те же документальные фильмы. Остальные кабинеты круглый год были закрыты на ключ за ненадобностью. Самое интересное — это третий этаж. Там, как поговаривали ученики, скопилось всё зло; вся нечисть обитала там. Школьный комитет, учительская, канцелярия, медпункт и кабинет директора. «Змеиное кодло, вообщем говоря. Если ты на третьем этаже — значит у тебя проблемы, друг мой» — поучали новичков старшеклассники, проводившие экскурсии в первый учебный день. В подвале находился каток. Одному богу известно, как его там оборудовали, но у директора имелись на него большие планы. Он, как истинный человек севера, в молодости обожал хоккей. Он был готов посвятить ему жизнь, однако определенные жизненные обстоятельства разрушили его планы. Вернувшись в родной город, он мечтал возродить свою мечту в юных сердцах Барроу, однако время шло, а команда так и не набиралась. Каждый год находилось несколько добровольцев, но и те теряли всё воодушевление, бесконечно долго спускаясь по узким ступенькам вниз. Дорога к мечте и большим достижениям должна идти вверх, разве нет?***
В средней школе на детей сваливается непомерное количество новой информации и каждый справляется с этим как может. Когда пришло время выбирать дисциплины, которые станут главными на ближайшие годы — Джерард впал в ступор. Он хорошо учился, по всем предметам имел твёрдые пятёрки, а учителя любили его за мягкий характер и податливость к знаниям. Но как вообще может человек в таком возрасте принимать такие важные решения? Выбор Джерарду казался слишком серьёзным для его детских возможностей. Он много думал о том, чем хочет заниматься и пришёл к выводу, что из всего списка действительно интересует его только изобразительное искусство. Но чем заполнить ещё семь строчек? Фрэнк, в отличии от Джерарда, по этому поводу совсем не парился. Учёба всегда была на заднем плане его интересов. В школу он ходил для того, чтобы заводить новые знакомства и развлекаться, а уроки его интересовали ровно так же, как антилоп интересуют балетные танцы. Если бы не Джерард, который помогал ему с рефератами и объяснял некоторые темы по математике, чтобы написать контрольную на тройку — у Фрэнка давно были бы проблемы. Но он устойчиво держался на плаву, ухитряясь не получать двоек и замечаний. Предпочитаемые дисциплины он выбирал наобум, стараясь выбрать самые лёгкие. Уже со второго дня Фрэнк понял, что совершил оплошность — с Джерардом их объединяла только биология и астрономия. Четыре урока в неделю. Остальное время каждый был сам по себе. К концу первой недели в сердце Джерарда поселилась печаль. Впечатления от первых дней в средней школе можно описать только одним выражением: «закончилось и слава богу». Ничего плохого, ничего хорошего, всё как-то никак. Джерард сидел в кафетерии и пялился в пустой белый лист перед собой. Настолько грустно, что не хочется даже рисовать. Он не признавал такого состояния, оно казалось ему совсем уж из ряда вон. Когда Джерарду весело, а на душе спокойно — он рисует. Когда грустно — он снова рисует. Почему же не получается сейчас? Что за новая, дикая тоска, которую даже не хочется выплеснуть на картину? Он нервно тряс карандашом, отчего сторона с потёртым ластиком размеренно стучала по столу. Остался один урок и можно будет вернуться домой. Это немного успокаивало. — У тебя нервный тик или типа того? Тучный парень в сиреневой куртке сел напротив Джерарда, не спрашивая разрешения. Теперь они вдвоём безнадежно пялились в чистый лист бумаги. Джерард не хотел отвечать, да и не знал, что на такое ответить. Он плохо распознавал эмоции людей и не понимал, чего хочет этот тип. Докопаться? Познакомиться? Как люди такое определяют? Вид его, честно говоря, заставлял склоняться к первому варианту. — Я с тобой разговариваю, ало! — Не унимался новый собеседник. Теперь тон этого парня обрёл вполне отчетливую эмоциональную окраску. Он определённо хотел докопаться. Джерард занервничал. Инстинкт самосохранения и упорное нежелание контактировать с этим отвратительным парнем смешались в его голове, он по-прежнему молчал. Джерарду стало страшно поднимать глаза. Вдруг это подействует как красная тряпка на быка? Для Джерарда глаза были чуть ли не самой значимой частью человека. Может быть, для него тоже? Белый лист, всё еще лежащий на столе, казался спасением. Нужно просто смотреть в него, не отвечать, и подозрительный тип, в конце концов, отстанет. Как нельзя некстати на Джерарда снизошло вдохновение. Сейчас он бы начал рисовать, если бы была такая возможность. Энди, так звали парня, был в замешательстве. С распознаванием эмоций у него тоже было плоховато, но его это не волновало от слова совсем. В его мире эмоции не имели значения, важны были только действия. Настоящая, реальная жизнь. Он жил со старшим братом на севере города. «Берроуз» походил на концлагерь совсем чуть-чуть, в сравнении с тем, как похожи были на бараки времён второй мировой войны дома в той части города, откуда родом Энди. Эдакое северное гетто. Старший братец иногда поколачивал его, чтобы научить жить по правильным законам. В их семье английский был вторым языком, первое место занимал язык насилия. В среднюю школу Энди гордо вступил с убеждением, что он должен стать лидером. В его семье лидером был брат, но в школе он ещё мог завоевать верховенство. Старшеклассники посмеивались над его размашистой походкой и выражением лица под названием: «Ух, сейчас бы кому-то навалять!», однако сам Энди был уверен, страх — залог успеха. Джерард казался идеальной мишенью: хиленький пацан, сидящий отдельно от всех. Изгой по самой своей природе — Энди учуял это ещё у двери кафетерия. Джерард по-прежнему молчал, уставившись в свой лист. Энди ухмыльнулся и достал из кармана колу. Он мучительно долго её откупоривал, ковыряясь грязными пальцами в крышке. Энди упивался молчанием Джерарда, который уже догадывался что сейчас произойдёт, однако по-прежнему не шевелился. Энди грузно поднялся, чуть не запутавшись в своих шнурках, и вылил колу Джерарду на голову. Несколько секунд, когда кола лилась из банки на голову этого фрика, Энди чувствовал себя на вершине. Так вот оно как – быть главным. Теперь то всё будет так, как решит он, а не его вонючий братец. Джерард дрожал. Ситуация совершенно абсурдная. Никто на них не обращал внимания, все были заняты своими делами, а от взгляда работников кафетерия их отгораживала толпа голодных детей, скопившаяся у кассы. Джерард чувствовал, что надо что-то сделать. Но он просто не знал что. Всё, что он мог сделать казалось неразумным и имело тысячи плохих исходов. Привычка делать всё правильно не давала ему сделать хоть что-то. Теперь всё стало совсем плохо. Дрожь по всему телу усилилась, он случайно оторвал взгляд от листа и посмотрел на Энди. Страха в его глазах не было, только смятение. Энди это взбесило. Пацан ведёт себя так, словно каждый его день начинается с того, что на него выливают бутылку газировки. Вот мелкий ублюдок, такое никуда не годится! Дети вокруг всё так же не обращали на них внимания. Маленький момент триумфа Энди остался незамеченным. Теперь он разозлился не на шутку, им почти что овладели животные инстинкты, которые испокон веков правили в его семье. Вообще, он хотел кое-как продумать свои действия. Стратегия — вот какое умное слово он недавно услышал на истории, к этому он стремился. Энди вдруг вспомнил слова, которые говорил ему брат в детстве. Энди тогда молчал, как сейчас молчит Джерард, а его брат свирепствовал, размахивая чугунной ложкой. «Отвечай, когда с тобой разговаривают, мразь!» — закричал его брат, прежде чем погрузить пухлую мордашку Энди в горячую овсянку с отчётливыми следами плесени. — Отвечай, когда с тобой разговаривают, мразь! — закричал Энди и со всей силы схватил Джерарда за шею, его обгрызенные ногти так больно впивались в кожу, что Джерард издал слабый хрип, который мог бы стать истошным криком, если бы Энди не перекрыл ему кислород. Такую школу Джерард не готов принимать. Про такую школу он даже слышать не хотел. Дети за соседними столиками притихли — теперь то все с интересом наблюдали, однако влезать в разборки никто не собирался. Такое шоу происходит не часто. Когда дышать уже стало тяжело и к горлу начал поступать страх, настоящий страх за свою жизнь, Джерард заметил Фрэнка. Тот стоял возле входа в кафетерий и наблюдал. На лице Фрэнка застыло ледяное спокойствие. К первому году средней школы Линда наконец-то купила ему спортивную куртку, о которой он так давно мечтал: чёрная, с красными драконами над карманами и с белыми рукавами. Драконы забавно переливались в ярком свете больших школьных ламп. Он молча стоял, засунув руки в карманы, в зубах торчал кончик чупа чупса. Фрэнк разгрыз чупа чупс пополам и направился в сторону шоу, которое вскоре станет главным предметом обсуждения всех школьников. Проходя между рядами железных столиков, Фрэнк неизменно задвигал пустые стулья под незанятые столы, наводя порядок. Бедные работники кафетерия! Получается, им каждый день нужно убирать и расставлять всё по местам. Каждый день одно и то же, ведь на манеже всё те же звери. Фрэнку под ноги вдруг упало яблоко, он не раздумывая поднял его и отдал девушке, которая его уронила. «Милашка» — подумал Фрэнк и подмигнул девушке, от чего та сразу же засмущалась и развернулась обратно к друзьям. Фрэнк не торопился, он шёл размеренным шагом, стараясь не наступать на срезы между плиткой — глупая привычка с детства. Ему очень хотелось заранее извиниться перед теми людьми, которым придётся наводить сегодня тут порядок.***
На третьем этаже впервые за годы работы школы образовалось страшное столпотворение. Медсестра нервно выглядывала из своего кабинета, стараясь высмотреть в толпе раненных или оскорблённых. Взбудораженные дети облепили подоконники, весь пол был усеян рюкзаками, как поле боя усеяно минами после битвы. Всех по очереди вызывали к директору на допрос. Никто просто не успел понять, что произошло и теперь нужно прояснить несколько вопросов. Сведения детей отличались, с каждым новым рассказом свидетеля история обрастала мифическими подробностями, но в целом, картина была ясна: Фрэнк налетел на Энди сзади, приложил его головой об стол, а когда тот потерял равновесие и упал — Фрэнк оседлал его и колошматил, пока ребята постарше его не оттащили. «Господи, почему они не вмешались раньше? Что не так с этими детьми?» Мистер Шелли был разочарован. Разочарован новым поколением, своим родным городом, который за время его отсутствия так изменился, разочарован своей жизнью. Вместо того, чтобы играть в высшей хоккейной лиге, он сидит в своём душном кабинете, смотрит в пыльное окно и со страхом ждёт, пока секретариат обзвонит родителей детей, которые участвовали в потасовке. Больше всего ему не хотелось связываться, естественно, с родителями пострадавшего. Энди увезли в больницу, а прямо сейчас секретарь, должно быть, звонит его родителям и сообщает им о том, что их сыну едва не проломили череп спустя неделю учебы. Этот год уже был обречен стать одним из худших.***
Дверь в туалете на втором этаже держалась на одной ржавой петельке, как и всё в этой богом забытой школе. Крепление опасно скрипело и гнулось, когда Фрэнк открывал дверь, пропуская внутрь Джерарда. Благодаря удобному материалу куртки, Фрэнк быстро смыл кровь с рукавов и все остальные следы драки. Джерард таким похвастаться не мог. Джерард вообще на тот момент мало чем мог похвастаться. Он снял пуховик — кажется, поднялась температура и сердце стучало как бешеное. Он повертел краны над умывальниками и когда убедился, что ни из какого крана не течёт горячая вода — открыл на полную мощность первый попавшийся. Ледяная вода с едким запахом хлорки хлынула диким потоком, сразу же отскочила от раковины и полилась на пол. Он закатал рукава и для начала вымыл руки. Что делать дальше он не представлял. Свитер мерзко прилип к телу, а волосы — к лицу. Всё, к чему бы он не прикоснулся, тут же неприятно прилипало. Липким казался даже воздух в уборной. В каждой школе есть душевые, но в этой, почему то, нет. В памяти Джерарда хорошо сохранилась экскурсия в первый день, от одного из старшеклассников, который хоть и не выглядел серьезным человеком, экскурсию провёл как надо. «У нас тут всё не как в сказке, ребята. В футбол никто не играет, раздевалок и душевых нет, приготовьтесь готовить на уроки физкультуры рефераты о пользе спорта в жизни человека — живым спортом мы не занимаемся. В подвале есть каток, но в основном его используют, чтобы поплакать в одиночестве». Парень тогда громко засмеялся над собственной шуткой. Поплакать на катке сейчас было бы здорово, но куда лучше – сходить в душ. Одна мысль о том, что в таком виде придётся ехать домой до чертиков пугала его. Даже больше чем напугал его Энди. Что вообще произошло? Почему именно с ним? Что, блин, произошло? Это не поддавалось ни одному из всех существующих логических объяснений. — Я хочу сигарету. — С мокрыми волосами Джерард был похож на героя мелодрамы, который только что снялся в романтичной сцене под дождём. Он уставился на Фрэнка, надув нижнюю губу. — Что? — Фрэнк не расслышал, или сделал вид, что не расслышал. — То. Я знаю, что у тебя есть. — Ничего у меня нет. — Огрызнулся Фрэнк. — Пожалуйста, — Джерард умолял, — Только сегодня. Больше никогда не попрошу. Фрэнк тяжело вздохнул. Конечно, у него были сигареты. Сам он не курил, но таскал с собой уйму вещей, которые в средней школе могут пригодиться. Он выудил из кармана пачку, распечатал и протянул Джерарду вместе с зажигалкой одну сигарету. Джерард аккуратно взял её, как хрупкий артефакт и попытался подкурить, но у него ничего не вышло. Вот теперь он готов был заплакать — он не может поджечь даже несчастную сигарету. —Ты её намочил. — сказал Фрэнк, наблюдая за Джерардом, который щёлкал зажигалкой как сумасшедший. Джерард был в истерике. Он швырнул сигарету вместе с зажигалкой в дальнюю кабинку, снова открыл кран и умылся. Фрэнк грустно посмотрел туда, куда улетела зажигалка. Она была классная, с Джокером на одной стороне и Харли Квин на другой. Он мысленно поставил галочку напротив пункта «вернуться и забрать её потом», но сейчас Фрэнк достал ещё одну сигарету, новую зажигалку и прикурил. Он выпустил дым, не вдыхая его, и протянул Джерарду. Тот, дурак, опять потянулся за ней мокрыми руками. — Вытри руки, а то будет тоже самое. — Я аккуратно. Фрэнк старался понять его. Может быть, на месте Джерарда он тоже не захотел бы вытирать руки. Хотя… он бы не оказался на месте Джерарда. Ни в одной из сотен тысяч вселенных. Фрэнк спрыгнул с подоконника и подошёл ближе. От Джерарда шёл сладкий запах фруктовой жвачки. Фрэнк уже собирался вставить сигарету Джерарду в зубы, когда заметил царапины у него на шее. Внутри всё неприятно похолодело. Это уже не нормально. Следы — ладно, это ожидаемо, но неужели этот больной придурок поцарапал его? Это чем вообще? С какой силой надо сжимать шею, чтобы оставить такие следы? — У тебя кровь на шее. — Тихо сказал Фрэнк. Сигарета тут же отправилась в мусор, вместе с зажигалкой. Нет, сегодня Джерард не будет курить. — Я знаю. Я пытался смыть, но она не останавливается. — Хочешь схожу с тобой в медпункт? Джерард не ответил, вместо этого он задал свой вопрос: — Зачем ты это сделал? Такого Фрэнк совсем не ожидал. — В смысле, зачем? Он тебя чуть не убил, вообще-то. Ты шею свою видел? — Я могу листом бумаги поцарапаться и кровь будет течь, как будто меня ножом пырнули, дело не в этом. Ты его чуть не убил. Это уже слишком. Всё произошедшее Джерарду казалось сценой из классического глуповатого фильма, но лицо Энди, когда Фрэнка оттащили, он никогда не забудет. Дай бог, чтобы не видеть теперь это лицо в кошмарах каждую ночь. — Лучше было бы, если бы я не вмешался? — Может быть, — Джерард смотрел на себя в зеркало. Он честно пытался чувствовать себя иначе, чем сейчас и испытывать другие эмоции. Отчасти, он понимал, что должен быть благодарен Фрэнку, однако в нём бушевала ярость. Он ненавидел всё вокруг, но ничего конкретного. Разве что себя. — Это мои проблемы и тебе в них лезть необязательно. — Вот, значит, как? В следующий раз мне не вмешиваться? «Следующий раз». Джерард впервые подумал об этом и словно пережил всё по новой. «Следующий раз» определенно будет. Интересно, в Барроу есть ещё одна средняя школа? — Я не знаю. Я просто... хочу домой. Большую часть громкоговорителей со второго этажа сняли, остался только один, прямо над лестницей. Шумоизоляция в туалете была ни к черту — Фрэнк хорошо расслышал сообщение, адресованное ему. Кажется, сквозь стены и этажи, он услышал даже страх, с которым девушка из секретариата приказывала Фрэнку Айеро сейчас же подняться в кабинет директора.***
Фрэнк лежал на кровати в своей комнате, которая стала его заточением на ближайшие дни. Рядом лежал торт, а всё одеяло было усеяно шоколадными крошками, хотя к торту Фрэнк так и не прикоснулся. Он усиленно думал над тем, как вообще понять, какой твой поступок окажется правильным, а какой нет. Если бы он увидел на улице беззащитного котёнка, которого окружили бездомные собаки и спас его от верной смерти — это ведь хороший поступок? Определенно да. Даже если бы Фрэнк притащил этого кота домой и рассказал маме историю спасения, она наверняка погладила бы его по головке и сказала, что он поступил правильно. Почему сейчас, когда произошло ровно тоже самое, только на месте котёнка оказался его лучший друг, это вдруг перестало быть хорошим поступком? Теперь Фрэнк вдруг стал безжалостным монстром. Даже если котёнок этого не хочет или, может быть, не осознаёт всю серьезность своего положения, — спасти его ведь необходимо? Это, чёрт возьми, правильно? Почему тогда сейчас всем кажется, что это неправильно? Фрэнк вспомнил девушку, которая уронила яблоко в столовой. Интересно, она тоже теперь считает его монстром? Фрэнк надеялся, что нет.***
Когда все ополчились против Фрэнка, на его сторону встала стихия. Аляску накрыла череда проливных дождей, из-за которых все государственные учреждения, включая школу, закрыли. Его наказание вдруг потеряло смысл — дома оставался весь город. Некоторые частные предприятия на свой страх и риск оставались открытыми, включая кондитерскую в Линкольне, где работала Линда. Они получили два больших заказа, на свадьбу тканевого магната и день рождение дочери владельца кондитерской. Свадьбу отменить нельзя — всё уже оплачено и подготовлено, а день рождения — это день рождения, тут нечего и сказать. К тому же дочь владельцев, Лили, была сущим дьяволом. Если бы на планету упал метеорит и всех убил, она бы нашла безопасный островок и устроила свой день рождения там, на похоронах всего живого. Линда не хотела ехать на работу и оставлять Фрэнка одного, но ей пришлось это сделать. Дожди её не волновали. Когда она ещё сама ходила в школу, такие дожди случались частенько, и никто ничего не закрывал. Это сейчас люди мягкотелые и всего боятся, но тогда всё было по-другому. Может быть, она и сама изменилась и стала мягкотелой? Ситуация в школе вызывала в ней столько разных эмоций! И сколько бы она не старалась выяснить, как нужно правильно реагировать, эта истина всё никак не открывалась. С точки зрения разных людей это принимало всё новые формы. Как мама, Линда была на стороне Фрэнка. Тех, кто не может постоять за себя, нужно защищать — это правильно. Но если представить, что чувствуют родители того мальчика — лучше просто не представлять. С этой позиции Фрэнк — самый настоящий монстр. И кто здесь прав, а кто виноват? Всё же владелец кондитерской оказался не таким безнадёжным человеком, как Линда решила, когда узнала, что в такую бурю ей придётся ехать в Линкольн. Для неё и её коллеги он снял квартиру на два этажа выше над кондитерской, чтобы им не приходилось ездить каждый день домой в такую бурю. В ванной стояли маленькие тюбики с зубной пастой, шампунем и гелем для душа, а её коллега заботливо предложила свою одежду, чтобы Линда могла не возвращаться домой за всем необходимым. В Линкольн она добралась без происшествий, однако путь обратно мог пройти не так гладко — буря нарастала. Да и самой ей было приятно сбежать на некоторое время из Барроу, как не противно было это осознавать. Холодильник дома был полон еды, а Фрэнк не дурак, чтобы соваться в такую погоду на улицу, поэтому пусть останется один и подумает о своём поведении. Она позвонила ему вечером и предупредила, что её некоторое время не будет, после чего они с Дженни, так звали девушку, с которой она работала, заказали пиццу и впервые за годы совместной работы разговорились о самом сокровенном.***
Джерард продумал все детали своего плана. Фрэнка он попросил не говорить своей маме к кому конкретно докопался Энди. Директора школы тоже не пришлось долго уговаривать — он был только рад избежать встречи хотя бы с одной пострадавшей стороной и вздохнул с облегчением, когда Джерард собрал все силы в кулак и сказал, что всё в порядке и его маме можно не говорить. Он разберётся сам. Ясное дело — никакого насилия. Только мир, дружба, жвачка. Но в медпункт и к школьному психологу, всё-таки, ему придется зайти. Вернувшись домой, он сразу же проскользнул в душ и только затем поздоровался с мамой. Свитер с высокой шеей скрывал синяки и царапины, а Джерард, как выяснилось, умел хорошо притворяться — Донна ни о чем не догадалась, даже когда Джерард отказался от телевизора и ушёл после ужина к себе. «Надо срочно кое-что нарисовать, меня не беспокоить» — это стало его главным прикрытием, которое не вызывало ни малейших подозрений. Всё выходные он провёл в своей комнате и это было наказанием, которое он придумал себе сам. Чем больше он думал о случившемся, тем больше злился на себя. Почему всё так? Почему он не чувствует то, что должен чувствовать? Злость на Энди, например. Её он не чувствовал. Как и благодарности Фрэнку за помощь. Всё разнообразие человеческих эмоций замкнулось на бесконечном круге, в котором, как белка в колесе, вертелась ненависть к себе. Можно не понимать мир вокруг, но как можно не понимать себя? Джерард все выходные бродил по чертогам своего разума, пока главная мысль оставалась на периферии зрения. Вся поголовно ситуация вызывала в нём новые чувства, которые его пугали и заставляли ненавидеть себя всё больше и больше с каждой секундой. Его практически тошнило от себя. Ему нравилось чувствовать руку Энди у себя на шее. Само собой, Энди был сволочью и не было ни одной вселенной, в которой Джерард хотел бы, чтобы это повторилось. Но само ощущение, когда кто-то сжимает его горло, Джерарду нравилось, как бы ни было ужасно признаваться в этом самому себе. Чувствовать себя в чьей-то неоспоримой власти было до боли приятно и вместе с тем отвратительно. Вот откуда вся злость и ненависть к себе. Не нормально такое чувствовать. Не нормально возбуждаться, представляя себя на несколько мгновений на месте Энди, которого Фрэнк оседлал посреди кафетерия. Признавать себя ненормальным всегда тяжело, Джерард так и не смог этого сделать. Когда чувства стали более-менее понятны, он раз и навсегда спрятал их в дальний ящик сознания и перестал об этом думать, сконцентрировавшись на более важных вещах. Из-за бури можно было на совесть сделать всё домашнее задание, да и теперь, когда он злился на себя и всех вокруг чуть меньше, он переживал за их с Фрэнком дружбу. В пятницу она неприятно треснула по швам. За выходные, когда каждый из них провёл в полном одиночестве в своей комнате, она рисковала разрушиться, как песочный замок во время шторма. Жизнь в средней школе будет не сладкой, это Джерард уже понял.***
В понедельник, когда мама позвонила и предупредила, что она остаётся в Линкольне, Фрэнк почувствовал настоящее одиночество. Раньше, когда Линда уезжала, он всегда радовался как сумасшедший. Весь дом в его распоряжении — маленькая радость любого подростка. Теперь дом казался пустой и холодной темницей. Он не хотел оставаться один, но тем не менее, here we are, Фрэнк снова один. Представить, чтобы они с Джерардом перестали общаться он не мог даже в самых смелых мыслях. Это же Джерард. Джерард, который всегда рядом. Джерард, к которому можно завалиться домой посреди ночи. Единственный и лучший друг, которому Фрэнк мог доверять на все сто процентов. Другого такого не будет. Фрэнку уже давно не хотелось завести много друзей, эта его мечта незаметно приобрела новую форму — он хотел, чтобы люди думали, что они его друзья. В понедельник он спустился на первый этаж только в шесть часов вечера, когда на улице уже потемнело. Он бы спал и дальше, но шум дождя разбудил его и упорно не давал уснуть обратно. Может быть, покурить? Это, вроде как, помогает людям в тяжёлое время. Но Фрэнк был умнее, чем казался со стороны — он не хотел обзаводиться пагубными привычками, чтобы казаться крутым. Крутым можно казаться и без вреда для здоровья, а справиться с проблемами можно и своими силами. Он съел обгоревший с одной стороны тост с малиновым вареньем, заварил чай и вернулся в свою комнату. Телевизор смотреть не хотелось, да и вообще, не хотелось ничего. Лежать в окружении крошек, которые за три дня он так и не стряхнул, тоже не хотелось, но это было ближе всего к слову «ничего». Джерард больше не мог оставаться один. Ему становилось страшно. Раньше страх был обусловлен тем, что из угла комнаты, казалось, за ним кто-то наблюдает. Теперь же всё было по-другому. Он был бы даже рад, если бы какой-то монстр примостился в углу и прожигал его взглядом пламенных глаз. По крайней мере, он был бы не один. Родители уже спали, в коридоре шумно тикали старые часы. Он плюнул на все предрассудки и встал с кровати. Нельзя поддаваться чувству беспомощности, иначе погрязнешь в нём навсегда. Один эпизод — это ещё не вся жизнь. Нельзя изменять себе и своим привычкам из-за какого-то ничтожного Энди. Он накинул папину куртку, обулся и открыл дверь на улицу, стараясь не шуметь. Холодный ветер сразу же ударил в нос и где-то на втором этаже громко хлопнула дверь. «Только не просыпайтесь» — подумал Джерард и скрестил пальцы. Минуты тишины показалось достаточно, чтобы сделать вывод, что родители не проснулись. Видимо, они давно привыкли к постороннему шуму. Забавно, в Джерси мама как-то за завтраком рассказывала о том, что утром проснулась от настойчивого взгляда паука, который спустился на паутинке с потолка и смотрел на неё. Папа смеялся так, что подавился блинчиком и тогда уже начал смеяться Джерард. Это было одно из немногих воспоминаний с Джерси, которые пока еще оставались в памяти свежими и яркими. На всякий случай Джерард подёргал дверь — она оказалась не заперта. Он сразу понял, что Линды дома нет. Она всегда проверяла замок входной двери перед сном. А Фрэнку было плевать, он не боялся ничего. Джерард поднялся на второй этаж и вошёл в комнату Фрэнка без стука. Он молча снял курточку, бросил её на стул и улёгся рядом с другом. Он не хотел разговаривать, он хотел просто полежать рядом, как раньше, чтобы почувствовать, что всё в порядке. Хотя бы здесь и сейчас. Фрэнк не сказал ни слова, только отодвинул правую руку и Джерард сразу рефлекторно улёгся ему на плечо. Всё детство они спали в обнимку. Никто не знал в точности, когда это прекратилось, но сейчас было такое чувство, как будто ничего никогда не прекращалось. Джерард сразу расслабился. Всё стало как раньше. Мир катился со скоростью света куда-то вперёд и Джерард за ним не успевал. Он задумался — а успевал ли Фрэнк? Скучал ли он по детству так же, как Джерард? — Всё хорошо? — Фрэнк едва коснулся плеча Джерарда. — Я надеюсь, что да. — Ответил Джерард, уткнувшись холодным носом в шею лучшего друга. От него пахло хлебом и фруктовым чаем, почти так же, как и в детстве. В эту отвратительную дождливую ночь минувшие счастливые годы приблизились к двум уже практически взрослым людям на опасно близкое расстояние. Фрэнк никогда не скучал, у него не было такой привычки. Взрослая жизнь его не устраивала на все сто, но он собирался слепить из неё то, что ему необходимо. Джерард так и уснул, на плече у Фрэнка, а тот ещё долго лежал, уставившись в потолок. Убедившись, что Джерард сладко спит, он крепко сжал его в объятиях. Какая-то часть жизни прожита и всё вокруг изменилось. Фрэнк не хотел мириться только с одной возможной переменой. Что, если Джерард в какой-то момент окончательно устанет от всего этого? Фрэнк хотел взять всё от жизни, но только если Джерард будет маячить где-то рядом со своими рисунками и книжками. Они могли не видеться всю неделю, но для Фрэнка это ничего не меняло. Что, если это что-то меняло для Джерарда? Почему детство должно заканчиваться? Почему вся жизнь не может идти с завидной простотой, когда есть чёрное и белое, и ты твёрдо знаешь, что хорошо, а что плохо? Почему во взрослой жизни так много непонятного серого, где нужно уже самому разбираться, что это за чёртов оттенок и насколько, по шкале от одного до десяти, он ужасен?