***
По прибытии в ФЭС Андрея сразу же отправили в допросную. Мужчине сразу стало легче после того, как он поговорил с Кузей, и теперь он со спокойной душой был готов написать чистосердечное признание. Пока писал, в помещение зашел Круглов. Конечно, майор был зол из-за того, что Володя серьезно пострадал, но сейчас он знал, что по большей части здесь имела место неосторожность парня. — Я написал. И знаете, я не жалею о том, что сделал. — Андрей отложил ручку и посмотрел в глаза Круглову. — Такие люди не должны жить… — Вы знали, когда убивали, что Поручник причастен к тому, что случилось с вашим сыном? — Нет, не знал. Я убил его, потому что увидел, как эта мразь пристает к соседской девочке. Ей всего четырнадцать лет, а этот урод свои руки распускает! Такая злость взяла… а потом я узнал, за что эта мразь сидела. — Это вы откуда узнали? — спросил Круглов. Сам он эту историю знал со слов Кузьмина. Тогда, будучи подростком, Кузя рассказал ему все, что произошло, начиная с момента, когда ему стало плохо в столовой, и заканчивая тем, как он нашел Мерзлякова-младшего повешенным в подсобке интерната и побегом. — После того, как я убил Поручника, в новостях об этом много говорили. И я узнал его. Вот так ирония судьбы! Из дневника сына я узнал о втором фигуранте дела и решил его тоже того, пока он еще кому-то жизнь не искалечил. Ваш воробей мне показал одну программу, по которой можно взломать номер. Я смог это сделать, хоть и с трудом. Позвонил ему с номера Виктора и выманил на стройку. Зарезать его мне труда не составило. Потом я позвонил Володе, хотел попрощаться с ним перед тем, как пустить себе пулю в лоб. Но я оказался к этому не готов. А тут и он пришел. Он пытался у меня пистолет вырвать, и я его толкнул. Видимо, ему было нехорошо, и он не удержался на ногах. Все-таки аукнулось ему купание в озере. Я вызвал медиков и сбежал. Затаился в одном мотеле за городом, листал дневник сына. И узнал о третьем фигуранте, который даже под суд не попал. Корнеев Григорий Андреевич. И я поехал в Ельню. Узнал, что он умер пару лет назад, но в Добинске у него есть сын, тоже полицейский, они тогда вместе работали. Я легко его нашел, а дальше вы все знаете. — Мужчина замолчал. Он сказал все, что хотел рассказать, но Круглов упорно не видел в нем преступника. Он видел в нем лишь человека, который потерял все. Видимо, в Кузе он подсознательно видел своего сына. Каким он мог бы стать, не сведи счеты с жизнью в семнадцать лет, отчаявшись добиться справедливости.***
Прошла неделя.
В больничном парке было довольно тихо, так как время близилось к вечеру, но до ужина оставалось еще сорок минут, а последняя процедура была закончена еще перед обедом. Поэтому Голованов и Красавченко вытащили Кузьмина на небольшую прогулку на территории больницы. В последнее время они оба практически не отходили от Вовы, а в квартиру, снятую Рогозиной, приходили лишь ночевать, но вот поговорить с подчиненным о раскрывшейся тайне они так и не смогли. У Кузи постоянно были посетители. То Субботин с Шустовым придут и до конца времени посещений проторчат в палате, то Тихонов. В моменты, когда у Кузи не сильно болели сломанные кости, они продолжали заниматься разработкой своей игры, которая помогла найти Андрея и предотвратить трагедию. Дима обычно оставался лишь молчаливым наблюдателем, так как он не знал и половины слов их «языка». Иногда Круглов принесет передачки от ребят. Однако сегодня день выдался скудный на посещения. Новое дело не оставило коллегам ни минутки свободного времени, поэтому вечером с Кузей были лишь Красавченко и Голованов. Но и это мешало спокойно поговорить с Кузей. Дима не сводил глаз с парня ни на минуту, и Голованов уже отчаялся поговорить с Кузьминым, но он вовремя заметил почти пустую бутылку и сказал: — Дим, сбегай, пожалуйста, за водой, купи пару бутылок, — попросил подполковник. — Да без проблем. — Дима вскоре скрылся в здании больницы, а Голованов повернулся к Кузе. Он даже не знал, с чего начать диалог. — Андрей Борисович, вы ведь специально Диму отослали, да? — Кузя никогда не был глупым парнем, поэтому сразу понял, для чего тот отправил Диму за водой. Голованов кивнул и, сев на лавку, развернул коляску с себе лицом. — Не знаю, что ты надумал себе, когда понял, что к чему, но я хочу, чтобы ты знал: я не бросал тебя. О том, что у меня есть сын, я узнал только пять лет назад. Моя жена дружит с Норой Леонидовной, и вот пять лет назад мне попало в руки то злополучное письмо. Оно, к сожалению, не дошло до меня тогда, когда это было нужно, и мне жаль, что тебе пришлось все это пережить. Если бы это письмо дошло до меня тогда, я бы не раздумывая приехал и забрал тебя. Голованов не знал, что еще можно сказать в этой ситуации. Прошлого не исправить, не изменить тех событий, что произошли, сколько бы он ни просил прощения у сына. — Не знаю, сможешь ли ты меня простить. Я знаю, о чем ты все время думал. Что все могло сложиться по-другому, забери я тебя тогда. Ты имеешь полное право на меня злиться. Кузя сначала молчал. До сих пор перед глазами стояла картина, как он сжимает в руке письмо якобы от отца, в котором написано, что третий ребёнок не вписывается в их семью. Тогда он не испытал злости — только обиду, которая душила его многие годы. Но сейчас, когда он узнал правду, она ушла. Он ведь знал все и теперь жалел, что позволил эмоциям помешать здравому смыслу. — Вы… тоже меня простите за весь этот цирк. Нам стоило поговорить, но я просто сбежал. Это выглядело как побег от самого себя. — Кузя тоже плакал. Он даже не чувствовал, как слезы текли из глаз, оставляя на лице влажные дорожки, но ощутил, как отец стиснул его в своих объятиях, успокаивающе поглаживая его по спине. — Ну все, прекращай, все уже хорошо. — Голованов и сам был не в силах успокоиться. В душе творилась самая настоящая буря, примерно такая же, как в день, когда он услышал правду от Круглова. В палату они вернулись как раз к ужину, но Кузя отказался от еды, ссылаясь на плохое самочувствие. Голованов и Красавченко не стали на него давить — просто молча помогли ему устроиться его в постели и подложили специальный валик под сломанную ногу. — Ребят, я пойду доктора поищу. Хорошо? — спросил Голованов и, встав с места, отправился в ординаторскую. Кузя и Дима кивнули, и Голованов вышел из палаты. Когда он отошел на приличное расстояние, Дима сказал: — Давай тоже расставим точки над «i». Ты ведь мне в любви признался, так? — спросил Красавченко. Кузя кивнул. — Я все понимаю, это глупо и, может, я перебешусь, а у тебя родители и все такое… — Кузь. — Дима улыбнулся той самой улыбкой, которой обычно очаровывал девушек. — Какой ты дурак, и я тоже. Я давно понял, что что-то не то в моем отношении к тебе, но после того, как ты рассказал мне о том, что с тобой случилось, мне казалось, что о взаимности чувств и речи быть не может. — Дурак ты, Дима. Мы оба дураки… — сказал Кузя, а его губы расплылись в довольной улыбке, затем он почувствовал, как губы Красавченко касаются его. Вова не стал сопротивляться, отвечая на поцелуй. Кузя обхватил руками шею Димы, притягивая его к себе поближе. Неожиданно в палату вернулся Голованов. — Врач сейчас… — Он замер, увидев странную, на его взгляд, картину. Среагировали ребята слишком поздно и оторвались друг от друга, уставившись на начальника. — И как это понимать? — спросил Голованов, переводя взгляд то на Вову, то на Диму. — Андрей Борисович. — Красавченко сделал глубокий вдох, но что сказать, не нашел. Одно дело любить коллегу, а совсем другое — когда этот самый коллега оказывается сыном начальника. — Выйдем, поговорим? — Тон Голованова не сулил ничего хорошего. Еще бы — застать подчиненных в несколько нестандартной ситуации. Диме хотелось верить, что все обойдется хотя бы без рукоприкладства. Неизвестно, как начальник относится к однополым отношениям. Ободряюще потрепав по руке Кузю, он вышел из палаты вслед за подполковником. Голованов сначала молчал, по всей видимости, собираясь с мыслями, а потом сел на пластиковый стул и заговорил: — Значит так, лезть в личную жизнь Володи я не вправе. Он взрослый парень, у него своя голова на плечах. Но учти, Дима, что он теперь часть моей семьи, поэтому не дай Бог я узнаю, что ты сделал ему больно или обидел чем-то. Тебе не поздоровится. — И в мыслях не было. — Красавченко облегчённо выдохнул. Он отделался, можно сказать, малой кровью. Делать больно любимому человеку он не собирался даже в мыслях, а значит, можно расслабиться, хотя неловкость из-за сложившейся ситуации он все же испытывал.***
Кузю выписали из больницы только через три недели. За это время дело Поручника было закрыто и передано в суд. Голованов уехал на несколько дней в Питер, когда состояние сына стало стабильным настолько, что он мог обходиться без посторонней помощи. Ему необходимо было уладить рабочие дела. Вернулся за два дня до выписки Кузьмина. Пока он отсутствовал, с Кузей все время были Дима, Леня, Игорь и Иван. Они не давали парню скучать ни минуты, развлекая его прогулками или настольными играми, когда прогулки, к примеру, из-за погодных условий были невозможны. Выписка прошла довольно гладко: коляска Кузе стала не нужна еще неделю назад, и он смог свободно передвигаться при помощи костылей. К ним он довольно быстро привык, шустро перемещаясь по больничным коридорам. Сломанная нога, вопреки опасениям, срасталась хорошо, и операция не понадобилась, чему Кузьмин очень обрадовался. Еще несколько недель лежачего образа жизни он бы не вытерпел, даже при наличии компьютера и прочих радостей. После того, как его выписали из больницы, он был уверен, что вернется в общежитие, но оказывается, что Дима с Головановым перевезли его вещи в квартиру, которую помогла снять Рогозина еще за три дня до выписки. Он, конечно, был против, но с другой стороны, общежитие находилось далеко от больницы, где ему нужно было еще наблюдаться, да и маленькая комната значительно снижала качество его жизни со сломанной ногой. Гипс носить ему предстояло еще довольно долго. Приехав во временное жилище, Голованов сразу отправил Кузю отдыхать, так как нагрузка на ногу сказалась негативно, и та теперь горела от боли. Как только подполковник закончил с разбором вещей, он зашел в спальню, где Кузя пытался устроить больную ногу так, чтобы она перестала адски болеть. — Вот, выпей обезболивающие. — Он поставил на тумбочку две таблетки и стакан с водой, затем присел на край кровати. — Вживаетесь в роль заботливого папочки? — с улыбкой спросил Кузя, принимая от него таблетки. — Тебе не нравится? — Да нет, что вы, просто это как-то непривычно. Я просто с четырнадцати лет привык заботиться о себе сам. — Кузьмин взял таблетки и выпил их, запив стаканом воды. — А Дима где? — Он сейчас в ФЭС. Нужно некоторые бумаги оформить по одному из дел. Я ему командировку оформил, потому что отпуск-то закончился, а тебя он бросать очень не захотел. — Можете мне ноутбук подать? Там ребята обещали скинуть некоторые материалы, я хоть поработаю. Хотя бы бумажную работу поделаю, пока болею. И, может, программу допишу, если силы останутся. Голованов был не в восторге от этой идеи, но компьютер дал. Потом молча наблюдал за тем, как Кузя сосредоточенно смотрит в ноутбук, периодически жмурясь от боли, которая до конца еще не стихла. Но долго он просидеть за компьютером не смог — устал быстро. Спустя час он отложил его на тумбочку и прикрыл слипающиеся глаза. К ноющей боли в ноге прибавилась головная. — Володь, — Голованов коснулся его плеча, — может, подумаешь насчет того, чтобы переехать ко мне? Ну что ты будешь съемным квартирам мыкаться, когда у тебя, считай, родня в Питере. Со своими я поговорю. Познакомитесь поближе, пообщаетесь и постепенно переберешься. Места хватит, за это можешь не волноваться. — Нет. Я уже привык жить так, как живу. Я понимаю, что вы хотите компенсировать то, что было упущено, но я уже привык заботиться о себе сам и жить, ни от кого не завися. — Тебя никто не заставляет от меня зависеть. Просто ты на правах моего сына имеешь право жить в моем доме. — Подполковник еще не терял надежды уговорить сына перебраться к нему, думая, что так будет лучше. Находясь в Питере, он разговаривал со своей семьей. Известие о том, что тот самый внебрачный сын нашелся, его семья приняла достаточно тепло. Правда, то, что это оказался его подчиненный, вызвало хихиканье у дочерей-подростков. — Простите, Андрей Борисович, но нет. Надеюсь, вы меня поймете. Я вообще не хочу, чтобы кто-то посторонний знал, кем мы приходимся друг другу. Еще решат, что меня отец по службе двигает. И вообще, возможно, я останусь здесь. — Ну ладно, как знаешь. Но если что… Кузя в ответ закатил глаза. Очевидно, Андрей Борисович вжился в роль заботливого отца, но Кузьмина, который видел долгое время в нем лишь начальника, эта ситуация несколько напрягала.