такой же, как ты.

      — Вообще, мне кажется это бред, — Паша выдыхает струйку дыма в открытое окно, обводит рукой кухню, и тычет в Юру; пальцами крутит почти докуренную сигарету, другой рукой — распутывает влажные после душа волосы, — сам подумай: какой в твоих блинчиках антипохмельный эффект? Ладно там, минералка, или кефир, да даже супчик… А тут что? Вот если бы блинчики на пиве… — Он мечтательно закатывает глаза, чуть опуская веки.       — Пашенька, если тебе так неймется, мы можем сделать их на пиве, — Юра театрально взмахивает венчиком и несколько капель жидкого белого теста падают на лицо и руки Личадеева, — или на минералке, ну… В крайнем случае на кефире, — в этот момент он скептически оглядывает бутылку с молоком и аккуратно принюхивается.       — Блины на супе предлагать не будешь? — Паша полотенцем стирает капли теста со своей руки, тушит сигарету и в два глотка допивает пиво, чуть морщится — уже выветрившееся, тёплое от солнечных лучей, отдаёт прогорклостью и полной безнадёжностью. — Ну ты и сука всё-таки, Юра.       Музыченко же продолжает ритмично взбивать тесто с абсолютно спокойным лицом, эмоции на нуле, а жизнерадостность покинула вместе с осознанием, что последняя бутылка пива допита и теперь покоится на дне общего мусорного ведра на кухне.       — На самом деле смысл этого всего, — на этот раз Юра аккуратно обводит рукой воображаемый круг, останавливаясь на тарелке с тестом, — это хоть чём-то себя занять, понимаешь? Вот ты пока сидишь и разлагаешься, тебе легче не станет. Трудотерапия — лучший антипохмелин. Так что хватит умирать, лучше чайник поставь: нам нужна вода… Горячая, как ты…       Юра стреляет в Пашу нечитаемый взгляд — сочувствие к его состоянию, плюс нескрываемый интерес и все это дополняет флирт на грани юмора: взболтать, но не смешивать, как говорится. Личадеев пытается анализировать длинные слова, не путаться в них, но всё равно «подвисает» на добрые 15 секунд, за что получает лёгкий щелчок по носу.       — А, я… Я нормально, а почему ты спрашиваешь? — Паша невинно и глупо хлопает глазками, но всё равно наливает в чайник воду и ловко поджигает плиту; Музыченко чуть пробивает на смех от абсурдности ситуации и двусмысленности всего происходящего.       — Да просто… Знаешь, ты какой-то вообще заёбанный, мало ли. Может у тебя проблемы какие? С девушкой расстался или, не знаю, кот в ботинки нассал? — Юра сыплет предположениями без остановки, стараясь глазами не встречаться с Пашей, пытается перевести тему на что-то более нейтральное — смущается от неловкости, запинается, словно на экзамене, возможно, самом важном в его жизни. Личадеев отмалчивается, от чего ему самому становится смешно, от его (не)удавшейся шутки-непонятки, замечает все эти перемены в Юре, отчего сам тушуется и скатывается в ещё более неловкое молчание и смущённый бег глазами по всей кухне — лишь бы не смотреть на Юру; Паша думает, отчего такие перемены в его собеседнике, даже кидает несколько быстрых взглядов в своём забеге глазами по предметам скудного интерьера и замечает — Музыченко также бегает глазами, избегает контакта и от волнения чуть быстрее взбивает тесто в тарелке вилкой.       — Да всё у меня в порядке, успокойся уже… Сам-то чего разнервничался? — Паша откидывает локти на подоконник и чуть ли не ложится на него спиной, длинные ноги разъезжаются в разные стороны и вытягиваются ближе к Юре, парень едва ведёт подбородком, указывая на руки Музыченко. У него наконец-то получается перехватить взгляд мужчины: тёплый, чуть растерянный и заинтересованный; Паша в ответ пытается своим взглядом показать, что тоже ведёт свою игру — так же завязанную на интересе и игривости.       Кухня — маленькая, скудно обставленная и залитая солнцем — наполняется тягучим молчанием и телепатическим обменом взглядами: «я в тебе заинтересован» — «я тоже в тебе заинтересован, я несмелый, абсурдный и придурок» — «отлично, я принимаю твою игру» — «посмотрим, куда нас эта игра приведёт». Воздух разве что не искрится: наверное, если бы сейчас взорвалось солнце эти двое и не заметили бы этого в своей слепой игре в гляделки.       Паша ловко и незаметно скидывает с ноги тапочек и проводит пальцами ног вверх по голени Музыченко, чуть поднимает тёмные волоски, доходит до колена и также медленно опускается к ступне, обводит большим пальцем голеностопный сустав несколько раз. Дыхание Юры чуть сбивается, когда Паша своей ногой поднимается выше колена и, цепко схватившись, оттягивает низ шорт в сторону; следом — разочарованный выдох: Личадеев резко отпускает кромку и уже изучает коленную чашечку. Они всё ещё смотрят друг на друга, общаются взглядами и стараются игнорировать эти действия.       Паша — словно кот, дорвавшийся до сливок, наслаждается своим незаметным превосходством и ощущением «владения» человеком целиком и полностью, он невинно улыбается, а глаза искрятся как бенгальские огоньки; весь вид его кричит: «вот он я, такой! забирай меня, я мурлыкать тебе буду на ушко, а под твоими крепкими ладонями буду плавиться и нежиться, главное — забирай. бездомный я.» Юра читает это в его глазах, чувствует это в легких прикосновениях ступни; всё, что ему хочется, это провести по затылку парня всей пятернёй сразу и, чуть оттягивая волосы, прижаться к его лбу своим и смотреть долго и выжидающе, призывно и смело: изучать глаза напротив с непозволительно близкого расстояния, ощущать его дыхание на своей несколькодневной щетине и выдыхать ему прямо в губы. Паша буквально видит эти картинки на темных глазах напротив: зрачок почти сливается с радужкой, отчего получается большое поле для воображения без преград и цветовых переходов, парень сглатывает все его желания: принимает, пропускает через себя, опускает их в самую глубину своих мыслей.       Свистит чайник.

***

      Паша выдыхает в открытую форточку дым, следит за тем, как этот дым улетает в небо, краем глаза замечает тучу; он тушит сигарету в уже почти полную пепельницу.       — У тебя бывает первый блин комом? — Он наблюдает за Юрой и за тем, как он на весу переворачивает блинчики.       На тарелке уже начинает расти стопка блинчиков, и Паша тянется к ним, за что получает легкий удар по руке. В следующее мгновение Музыченко кладёт ещё один блинчик на тарелку и перехватывает руку Личадеева, аккуратно обводит большой палец — пытается перехватить внимание.       — Не надо так делать, — уверенно и спокойно, поучающе, — хочешь попробовать?       — Я не умею, — Паша пытается выпутать свою руку из руки Юры: в ответ его поднимают одним резким и плавным рывком и тянут к плите.       — Я буду тебе помогать, — Музыченко стоит рядом, терпеливо объясняет, — сначала нужно поднять сковороду и попробовать сделать небольшую окружность, наклоняя её в разные стороны: во-от так.       Он зажимает в губах сигарету, отчего его голос становится приглушеннее и тише, и наблюдает: Паша делает всё неумело и медленно: движения рукой слишком резкие и неровные, теста половником тоже берет слишком много — блинчик получается толстым и неровным, а, как оказалось, на раскалённой поверхности тесто схватывается слишком быстро и проплешины остаются все равно. Личадеев резко и разочарованно кидает сковороду на плиту, от разочарования у него в уголках глаз собираются слезинки, а в голове набатом звучит: «Я неудачник, неудачник, неудачник… У меня даже не получаются ёбанные блинчики! Я так облажался перед Юрой, он теперь полностью во мне разочаруется и никогда не посмотрит в мою сторону». Мысли вереницей, длинной нитью непрекращающейся сплетаются в кружевное полотно самоненависти и саможалости, терновым венцом впиваются в кожу головы, давят на мозг, от алкоголя ещё более чувствительный и восприимчивый; руки начитают дрожать, и Паша предательски шмыгает носом.       — Эй… Ну ты чего? — Юра подходит к нему со спины и протягивает свои руки под руками Личадеева, снимает неудавшийся блинчик, поддевая по краям ножом, и кладёт на стол, — не переживай: первый раз всегда комом…       — Может, первый блин? — Паша уже улыбается и сам пугается переменчивости настроения; всей спиной хочет откинуться на мужчину позади, но сдерживает свои порывы; пытается анализировать слова Юры, вникнуть во все полунамеки, и не замечает, как сам мужчина прижимается к нему, привстаёт на носочки и кладёт голову на его плечо.       — Нет. — Юра безапелляционно отвечает, и берёт руки Паши в свои собственные, — я буду тебе помогать, и мы приготовим блинчик вместе, хорошо? — Говорит словно с ребёнком, голос спокойный, мягкий, уверенный, и Личадеев расслабляется. — Пиздец ты высокий, конечно, — Музыченко переминается с ноги на ногу, но все равно держит свою голову на плече у Паши. — Смотри, мы сейчас поднимаем сковороду, а другой держим половник и наливаем тесто ровно по центру, — движения уверенные и слаженные, Юра ведёт словно в танце: последовательно, с определённым ритмом и без спешки, начинает проворачивать сковороду по часовой стрелке; Паша думает, что ему нравится, как звучит «мы» из уст мужчины и хочет, чтобы это «мы» было не только в данный момент.       Юра ловко переворачивает блинчик, после складывает его на тарелку к остальным, и они продолжают также слаженно готовить. Время словно останавливается в моменте, только тихие фразы, шутки в полголоса, какие-то неважные-важные тайности в приготовлении — шепотом, будто бы это секреты всего мира, словно бы на этом держится всё мироздание. Возможно, они никогда не признаются друг другу, но в этот момент — когда они прижимаются так близко, когда делают всё слаженно, — они понимают, что им будет сложно даже существовать по отдельности, что вот сейчас начинается их жизнь, что-то совместное и большое, долгое и грандиозное.       — Я не могу надышаться запахом твоих волос, — Юра губами задевает мочку уха, когда выдыхает слова, оставляет мокрый поцелуй на скуле; Паша даже не успевает понять или как-то отреагировать, а мужчина уже убирает грязную посуду и подхватывает тарелку с блинчиками, — ты идёшь?

***

      — Это. Тебе. За. Тесто. — Паша хаотично мажет пальцем испачканным в сгущенке по лицу Юры: нос, щеки, лоб, чуть сжимает пальцами скулы и отпускает, наслаждаясь растерянным видом мужчины напротив.       — Ах, ты! — Музыченко в ответ макает палец в сгущёнку и пытается мазнуть по носу — не получается: Паша, смеясь, поднимает голову, отчего палец Юры проходит по губам, оставляя заметную белесую полосу по линии рта и чуть заходящую на щеку и скулу.       Они сидят у Юры в комнате уже почти два часа, пьют чай и разговаривают ни о чём; в ногах посапывает собака. Полуденное солнце успевает смениться дождём, и теперь через распахнутое окно врывается запах мокрого асфальта и свежей травы; солнце снова появляется из-за облаков и играет бликами на маленьких лужах и каплях на листьях: на несколько секунд в комнате появляется радуга — замирает на белых кружках, и ложится на лоб Паши ровной линией. Юра улыбается и жмурится в солнечном свете.       — Я тебе вообще-то мстил! — Личадеев говорит почти обиженно и театрально надувает губы; капелька сгущёнки падает на подбородок и замирает. Мужчина в ответ собирает её пальцем и подносит к губам: игриво смотрит на Пашу и очень медленно облизывает, смыкает губы, втягивает щеки. Паша вспыхивает, как спичка, представляет вместо пальца своё тело, и воображение рисует похабные картинки.       — Мм, сладко…       — Конечно, сладко, придурок! Это же сгущ…       Паша не успевает договорить и не успевает понять, когда его лицо сжимают крепкие руки Юры; Мужчина прижимается своим лбом к его, смотрит нежно и выжидающе, где-то в глубине тёмных глаз скапливается огонь, словно новый большой взрыв, за секунду до…       — А знаешь, что его сладко в этой комнате?