Я буду рядом

Рабочий кабинет встретил звуками усилившегося дождя. Голова снова немного ныла. Отдав распоряжение подтянувшимся слугам, Цзян Чен уселся за стол. За вчера он не прочитал ни одного отчета, ни одного прошения. Он полагал, что писем уже успело скопиться немало и за время, когда он был занят Ночной охотой. Из интересного, писал Не Хуайсан, просил о встрече. И о чем он хочет поговорить? Даже спустя годы воспринимать Не Хуайсана как полноценного главу клана Не у Цзян Чена не получалось. Образ нерадивого ученика со времен обучения в Облачных глубинах нет-нет да и всплывал в голове. Слишком сильный был контраст между Не Минцзюэ и Не Хуайсаном. Цзян Чена иногда даже поражало, что они были братьями. Перед глазами встали события в Юньпине. Мертвое, сшитое по кусочкам тело предыдущего главы Не в гробу за статуей Богини Милосердия. Шутка ли, но сыскать более неподходящего места для захоронения Не Минцзюэ еще поискать. Следом за воспоминанием о Не Минцзюэ вспомнилась и отрубленная рука Ляньфан-цзуня, а после и меч, что проткнул его сердце. СиЧень вчера говорил о том, как убил Цзинь Гуанъяо: "Я почувствовал, как Шуоюэ проткнуло ему грудь, сломало ребра, пронзило сердце...". Мысли остановились. Осудить уже бывшего теперь главу клана Цзинь было легко, этим сейчас не занимался лишь ленивый. Весть о его злодеяниях облетела, кажется, все земли. Но... человек - это намного больше, чем "хороший" или "плохой". Он сам чуть больше суток назад говорил подобное Сиченю. И теперь спустя шестнадцать лет слепой ненависти к Вэй Усяню, такой напрасной ненависти, Цзян Чену не хотелось снова допускать той же ошибки. "Я убил моего брата". Да, для всего мира Цзинь Гуанъяо теперь отцеубийца и кровосмеситель, дважды братоубийца и сыноубийца. Как и сказал тогда Сичень, нет злодеяний этого мира, которых не совершил внебрачный сын Цзинь Гуаньшаня. Но Лань Сичень скорбел. И скорбь эта была неправильной, потому что она была по неправильному человеку. Который заслужил, тысячу раз заслужил свой исход, но, боги, как бы хотелось, чтобы все было иначе. Красной вспышкой лицо шисюна, когда он вырвал руку из рук Ханьгуан-цзюня. Ноги дрожат, и кажется мир перевернулся в один миг. Красная лава, что обдает жаром, - она не там, на дне обрыва, она в груди Цзян Чена. Не дает дышать, не отпускает. Цзян Чен не может смотреть, как тело Вэй Усяня падает вниз с обрыва. Цзян Чен нервно смял свиток в руках. Чертовы воспоминания, которые не дают покоя даже через столько лет... Если бы тогда в Безночном городе он не промахнулся... если бы меч пронзил вместо горной породы сердце Вэй Усяня... что было бы с ним?... С ним было бы то же самое, что творится сейчас с Лань Сиченем? Ответа не было. Потому что при общей схожести ситуации то, что произошло с Вэй Усянем, и то, что произошло с Цзинь Гуанъяо, разительно отличалось. К тому обрыву Вэй Ин подошел сам, сам вырвал руку из рук Лань Ванцзи - он не хотел жить. Меч же Лань Сиченя оказался в груди Цзинь Гуанъяо по воле случая - последний страстно хотел жить. И перед смертью успел отравить мысли Лань Сиченя. Что он там говорил? "За эту жизнь я бессчетное число раз лгал, бессчетное число раз убивал. Как ты и сказал, чего я не совершил из всех злодеяний этого мира?! Но я никогда даже не думал причинить вред тебе! Когда Облачные глубины были сожжены дотла и тебе пришлось бежать, кто оградил тебя от всех опасностей, кто? А когда клан Гусу Лань восстанавливал Облачные глубины кто всеми силами помогал тебе? За все эти годы разве я хоть раз притеснял клан Гусу Лань? Я хоть раз отвечал тебе чем-то кроме поддержки?! За исключением этого раза, когда я подавил твои духовные силы, разве я хоть единожды причинил тебе зло? Я когда-нибудь просил за это благодарности?!". Слова - это яд, и травить ими Ляньфан-цзунь умел, как никто иной.