Я буду рядом

Не Хуайсан был рад. Ну, правда, попасться под горячую руку Цзян Чена и каким-то чудом выйти из под удара? Не Хуайсан был готов мчаться в храм предков ставить им благовония в благодарность за то, что присматривают за ним. Серьезно, когда Цзян Чен только начал этот разговор, он струхнул так, что мигом даже спланировал спешное отбытие из Пристани Лотоса. Раньше он так и делал. С Цзян Ченом было легче слинять и переждать плохой момент – это был самый лучший вариант, проверенный годами. На такое, ко всему прочему, Цзян Чен даже не злился. А вот если не слинять, это значит однозначно промучиться рядом с ним, промучиться основательно, а потом так же однозначно получить за то, что жалуешься - а не жаловаться у Не Хуайсана не получалось. Иногда в самые неудачные моменты их общения Цзян Чен мог взорваться даже от одного жалостливого вздоха, которые у Не Хуайсана получались сами собой, непроизвольно. В общем, Не Хуайсан был очень рад. Отдельно также еще и тому, что Лань Хуань вступился за него. После событий храма Гуаньинь ему так и не представился случай поговорить с Цзеу-цзюнем. Ему казалось, что тот затаил на него обиду – так упорно твердил внутренний панический голос, к которому за эти годы Не Хуайсан привык верить. С другой стороны, это был Цзеу-цзюнь, первый Нефрит клана Гусу Лань, само совершенство. Понятия такие низкие как обида, недоверие, казалось, должны стекать с него, магическим образом не касаясь его. И вместе с тем, он был человеком. Обычным человеком, которого смогла обмануть хитрая сеть интриг и обмана Мэн Яо. Не Хуайсан ненавидел бы… ненавидел бы Лань Хуаня тоже. За то, что слишком верил этому ничтожному человеку, за то, что до последнего – Не Хуайсан видел! – хотел быть на его стороне. Он бы ненавидел Лань Хуаня за то, что не сберег А-Цзюэ… если бы мог. Если бы ненависть не требовало так много сил, если бы он хоть немного был похож на Цзян Чен, если бы… Но он не мог. Там, в храме Гуаньинь, разумеется, он надеялся – и надеялся очень сильно! – что Мэн Яо умрет под сводами храма, что так лицемерно соорудил, чтобы спрятать под ним остатки его брата. И под конец всех разоблачений и признаний, когда стало понятно, что Цзинь Гуанъяо даже под весом всех своих прегрешений сможет отмолить себе жизнь, Не Хуайсан почти был готов взвыть от досады. Оставлять в живых Мэн Яо было опасно: не будь у него даже обоих рук и обоих ног, он все равно оставался бы самым опасным человеком во всем Китае. Останься он в живых, возможно, Хуайсан даже бы сумел добиться того, чтобы этого убийцу держали в плену в Нечистой Юдоли, но благоволение Цзеу-цзюня, который, Не Хуайсан знал точно, не перестал бы верить в доброе его начало, оградило бы его от скорого законного приговора к смерти. И в этом случае оставалось бы одно – имитация попытки побега, в ходе которой Мэн Яо бы убили. Сшитая белыми нитками ложь, в которую не поверит ни мир, ни Цзеу-цзюнь. Месть, конечно, была бы свершена, но честь великого клана Не встала бы под сомнением, а отношения с Гусу Лань, даже думать не надо, свелись бы на нет. Месть за Миндзюэ должна была быть другой. Не такой топорной и портящей все, ради чего он когда-то жил. Месть должна была достигнуть Мэн Яо точно так же, как он убил его. Незаметно, трагично, почти красиво, - и обязательно так, чтобы не было понятно, чьих это рук дело. Все сложилось почти так, как надо. Случай то или Не Хуайсан и вправду увидел то, что хотел, но Шоюэ проткнуло гнилое сердце Цзинь Гуаньъяо, понукаемое его паникой и словом Цзеу-цзюня убить его при попытке бегства, которое он сдержал. В план не входил лишь понимающий взгляд Вэй Усяня и его же намеки о том, что он знает, кто все это время был истинным манипулятором событий, что привели Цзинь Гуаньъяо к бесславной смерти. В план не входил и Ханьгуан-цзюнь, который, стоя за плечом Вэй Усяня, тоже все это знал. Но в них Не Хуайсан не видел опасности. В конце концов, эти двое сами пострадали от Мэн Яо, - Вэй Усянь так и больше всех – для них эта смерть тоже была залогом спокойствия. Душевного, уж точно.