Я буду рядом

Ученик с посланием застал их в самом разгаре поцелуев. Прокляв этот день, который се время срывал ему сладкие мгновения жития, Цзян Чэн рванул было к дверям, но мягкие руки удержали его. - Прическа, - одним словом Сичень объяснил ему, почему тот не может прямо сейчас нагрянуть как гром на непутевые головы. Это ж надо, по душу Ханьгуан-цзюня явились мелкие ланята. Это что же, Пристань Лотоса стала уже его резиденцией? Черт возьми, ему полжизни пришлось потратить, чтобы выйти из-под тени Вэй Усяня, так с его кончины другую половину он не может избавиться от тени Ханьгуан-цзюня? У того эта тень, казалось, была просто необъятной. Не то, чтобы тень Вэй Усяня была меньше – все ж целый гений своего поколения – но ненавидеть Ханьгуан-цзюня было легче, проще, понятней. - Можно я пойду с тобой? – спросил Сичень, и Цзян Чэн кивнул, не осознав даже смысла вопроса. Да как вообще думать, когда по волосам ходят эти прекрасные идеальные пальцы? Чуть холодные и оттого пускающие мурашки по телу пальцы. - Сичень, - повинуюсь порыву, он поймал его пальцы, затем прикоснувшись в каком-то иступленном поцелуе их подушечек. – Просто… будь рядом, - сорвалось с губ, хотя в голове как набатом стучало: «Пожалуйста, не предавай меня». Чего уж не ожидал, что эти самые пальцы, ухватят его за руку, а в следующее мгновение родные, как уже казалось, губы, прикоснулись к костяшкам его пальцев в целомудренном поцелуе. У Цзян Чэна екнуло в груди. - Знаешь, - тихо проговорил Сичень, так тихо, словно то был сам ветер. - С тех пор, как я с тобой, с той ночи… - не было нужды говорить с какой, - Я словно… словно впервые открыл глаза, и в то же время… Мы ведь знаем друг о друге с детства, так почему же, я все корю себя за это, я увидел по-настоящему тебя только сейчас? То был уже единый порыв. Вскочить единым слитным движением, прижав к себе, и припасть к устам – в том было единственно-возможное правильное, справедливое, нужное. Знакомые, уже родные уста горячие, трепетные. И это безумие и неописуемое счастье одновременно касаться их и чувствовать ответный порыв и ответное желание. Было ли так у Цзян Чэна когда-либо? Дыхание замирало. «Я люблю тебя», - идиотское, неуместное, царапающее. И вместо этих слов Ваньинь притягивает ближе, стараясь запомнить в памяти каждый миг как можно крепче, ярче, чтобы и через года это воспоминание блистало в истории его жизни ярко, четко, незабываемо! Чтобы увековечить этот момент в сердце… Через десять минут они уже были в большом зале, где обычно и принимали гостей. Цзян Чэн, уже заранее ненавидящий этих двух учеников клана Гусу Лань, и Лань Хуань, блистательный образчик своего поколения, как и всегда источал само радушие. «Идеальный», - с внутренним трепетом в очередной раз убедился Цзян Чэн. - Эти недостойные ученики клана Гусу Лань приветствуют вас, - что ж, муштра клана Гусу Лань как всегда была на высшем уровне. Эти двое даже умудрялись звучать гармонично в обычном приветствии. Цзян Чэн чуть было не цыкнул от расстройства – от своих учеников он подобного добиться еще не успел. - Что привело вас? – после положенных приветственных церемоний спросил Цзян Чэн, подмечая и озаренное радостью встречи лицо одного, и озадаченность другого. - Мы хотели бы просить у главы клана Цзян встречи с Ханьгуан-цзюнем, - паренька, что предельно вежливо после этого поклонился, Цзян Чэн помнил. Тот еще присутствовал при событиях в храме Гуаньинь. - Что ж, вам нужен именно Ханьгуан-цзюнь или глава клана Лань тоже, - он метнул специально насмешливый взгляд в сторону Лань Хуаня, - сойдет? - Разумеется, - еще глубже в поклоне склонились эти двое. «Мелкота», - хмыкнул про себя Цзян Чэн, состроив вид будто деваться ему некуда, аля все-таки этикет. Но следом так и не удержался от мимолетного прикосновения к пальцам Сиченя. Мазнув всего лишь по парочке из них, Ваньинь улыбнулся, радуясь как ненормальный. Небеса, может действительно стоит перестать пить? Хотя Ваньинь был уверен, все это было не от алкоголя. Не может от человека вести вот так. Тем более, что выпитый им алкоголь уж точно не может влиять на Сиченя. Его слова все еще звоном звучали в ушах и заставляли душу петь.