Карантин (цикл "На семи ветрах")

Концы нашлись еще через три дня, когда Вилара из всех деревенских, почитай, душу вытряс и пошел по второму кругу. Марджелату бы, конечно, управился лучше, но тот, видимо, в качестве извинения, вел себя на редкость покладисто. И на требование Раду сидеть в тепле и носу из дома не казать, пока совсем не поправится, не возразил ни слова. Поэтому общение с крестьянами выпало на долю Вилары, который явно привык к четким докладам по делу и тихо сатанел с тяги местных кумушек приплести к рассказам и хозяйство, и сомнительные сплетни, и верные приметы. Приметы были весьма разнообразны: «ну вон удои же упали», «а вот когда у кумы моей троюродной тетки кобель помер», «так ведь сглазили ее, я говорю», «а у мельника конь как мимо дома проходил, каждый раз спотыкался, и все на переднюю левую, так ведь неспроста», «у кузнеца в доме молоко все скисало и скисало, а дом-то у него точнехонько дверью в сторону хутора Йоны, и сука выла три раза в ночь». Вилара злился, тихо ругался себе под нос, но попыток вызнать то, что требовалось, не прекращал. Раду его аж зауважал — за упорство. Даже помочь старался, хоть вид багровеющего от бешенства начальника жандармерии и грел бандитское сердце. Собственно, детишек тех Раду приметил случайно. Он стоял, прислонившись к поленнице, пока Вилара в очередной раз беседовал с хозяином очередного подворья. И когда вновь начал спрашивать про знахарку и второй хутор, за поленницей что-то зашуршало, послышались шепотки. — Морой! — тихо ахнул девчачий голосок. — Да цыц ты! — прошипел второй, мальчишеский. — Ну так точно морой их загрыз. Вон и бабку Луминицу помянули... Раду бесшумно обогнул поленницу и подкрался к детишкам. — Что еще за морой? Услышав голос за спиной, девчонка взвизгнула, и дети попытались дать деру. Но Раду, с его-то цирковым опытом, ухватить за шиворот двух ребятишек труда не составило. Он вытащил обоих из-за поленницы, как котят, подвел к хозяину дома и Виларе, которые обернулись на шум. — Вот, — с торжествующей улыбкой Раду подтолкнул детей к Виларе. — Что — вот? — уточнил тот. — Пусть они и расскажут, что. Какой такой морой знахарку загрыз. — Дануц! Катинка! — рявкнул их отец. — А ну, рассказывайте! Дети переглянулись и протянули хором: — Мы не хотели! — Мы поспорили, — со вздохом пояснил Дануц. — Что ночью на кладбище проберемся... Отец только рукой махнул. — Да дело известное. Развлечение у ребятни такое. Кто не забоится. — Мы ж не знали, — шмыгнула носом Катинка. — Уговор был ветку с могилы принести. А там эти... И морой! Поначалу Вилара честно слушал, что рассказывали наперебой Дануц и Катинка. При этом девочка всхлипывала, мальчишка тоже начал хлюпать носом, а их отец то и дело встревал с обещаниями всыпать обоим так, что неделю сидеть не смогут. В конце концов, терпение у Вилары лопнуло, и он потащил и детей, и их отца к Захарии. В доме, в присутствии Марджелату, дело пошло куда быстрее. Отец неугомонной парочки, назвавшийся Михаем, уважительно кивал, когда тот изредка задавал вопросы. Вилара, слушая сбивчивые пояснения, разве что глазами не хлопал. — Так вот что с той могилой было, — хлопнул ладонью по столу Михай. — А уж отец Феогност как разорялся-то. Грозился, если поймает, всех анафеме предать. — Так что за покойник? — уточнил Вилара. — Да бродяга какой-то, — пожал плечами тот. — Нашли неподалеку. Грязный, вонючий. Схоронили, чего уж. Не на дороге ж оставлять валяться, без христианского погребения. Какой-никакой, а человек был. — Ясно, — кивнул Вилара. — Значит, они выкопали гроб. А дальше что? — Уволокли они его с собой, — продолжил рассказ Дануц. — Бабка Луминица сказала, что сжечь его надо. Сердце вырезать и сжечь, и вообще все до ниточки. Иначе никак. Больно уж морой зловредный. — Верно, — кивнул Михай. — Если уж такое дело, то только сжечь. А то уж как пойдет нечистая пакостить, беды не оберешься. — Да какой морой! — обреченно вздохнул Вилара. — Ну дык кто же еще? — удивился Михай. — Оно дело ясное. Просто больно зловредный упырь оказался. Напоследок проклял, вот и Луминицу, и весь хутор Петру выкосило. Зря они без батюшки-то... Вот если б с батюшкой, глядишь, и обошлось бы. Вилара еще немного повыспрашивал детишек и их отца, потом выпроводил всех троих, вернулся в дом, плеснул себе в кружку цуйки, опрокинул залпом и выругался. Хорошо так, заковыристо. — ...да мать его через три забора! Нет, ну какие морои! — Что вы злитесь, ага? — фыркнул Марджелату. — Все ведь прояснилось. Чумной бродяга был. Уж откуда он взялся — вам выяснять. А местные, пока тело раскапывали да расчленяли, позаражались. Так что если в деревне никто заразу не подхватил, других пострадавших не будет. И паники тоже. Байка-то по селу гулять пойдет. Теперь все будут уверены, что умершие просто под проклятие неудачно подвернулись. — Пока они еще какого чумного покойника откопать не решат, — мрачно буркнул Вилара. — Вот и зачем? Зачем, спрашивается, они это сделали? — Вилара, к народу надо быть ближе, — рассмеялся Марджелату. — Вам же ясно было сказано, упыря упокоить пытались. — Такими методами? — Скажите спасибо, что зима. А то могли еще тело в проточной воде обмыть. Тоже надежное средство считается. Или просто завезти подальше и на скалы кинуть. Чтоб обратно дороги не нашел. Или сначала кол в грудь и лицом вниз в гроб положить, а когда б не помогло, по второму разу откопали бы, и хорошо, если не всей деревней. — А могли по второму разу? — Да некоторых покойников и по третьему, бывает, откапывают. Выражение лица Вилары стало и вовсе неописуемым. Раду, который во время разговора молча сидел в стороне, едва сдержал смех. Он-то подобных баек от цыган наслушался. Верить, может, и не верил, не во все так точно, но знал. А для начальника жандармерии, похоже, столкновение с народными поверьями оказалось слишком неожиданным. Слышать-то он их наверняка слышал, хоть краем уха, но, видать, не думал, что так и вправду делают. — Ну ладно сжечь, — Вилара никак не мог успокоиться. — А сердце вырезать зачем? — Не только сердце. Еще и печень, — встрял Раду. — Если болячка наведенная, то сжечь сердце и печень, а потом пепел водой развести и выпить, самое верное средство. — Бред! — припечатал Вилара и налил себе еще цуйки. — Может, и бред, да только люди-то верят, — Марджелату привычно закинул в рот несколько семечек и с хитрой усмешкой добавил: — Вот вы на Братство всех собак повесить норовите. А они, между прочим, и грамоте людей учат, и просветительской деятельностью занимаются. Для борьбы с суевериями — сплошная польза. — Вот и занимались бы своим просвещением, а не лезли в политику, — огрызнулся Вилара. — Да, ага, — усмешка у Марджелату стала совсем уж ехидной. — Вам не только к народу быть ближе надо. Чувство юмора тоже бы не помешало. — Я тебя когда-нибудь точно пристрелю, — буркнул Вилара. Раду чуть было за пистолетом не потянулся. Подобные слова иначе как угрозу у него воспринимать не получалось, но Марджелату только рассмеялся. Поднялся, хлопнул его по плечу: — Пойдем, Зайчик, а то нашего доблестного агу удар хватит. Потом не оправдаемся. — Не раньше, чем я избавлю общество от одного головореза, — донеслось им в спину мечтательное. Не придерживай его Марджелату, Раду бы точно кинулся назад — не убить, так хоть зубы чертову жандарму пересчитать. Но хватка на плече была крепкая и ослабла, лишь когда они оказались на «своей» половине дома. — Ну чего ты дергаешься, Зайчик? Шутит он так. — Сейчас, может, и шутит, — мрачно произнес Раду. Нет, умом-то он понимал, что пока карантин не закончится, Вилара им не страшен, но пережитый страх его до конца так и не отпустил. И поэтому от таких шуток его передергивало. — А потом мы удерем, — пообещал Марджелату. — Что нам, в первый раз жандармов и Вилару лично в дураках оставлять? — И даже не во второй, — Раду постарался, чтобы прозвучало весело, но на Марджелату не смотрел. Боялся, что взгляд выдаст. Прошел в угол, сделал вид, что возится с кружками и котелком. — Горячего заварить? — Зайчик, я уже здоров, — в голосе Марджелату зазвучали ласково-угрожающие нотки. — Еще кашляешь, — поправил Раду. — Так заварить? — Зайчик, хватит суетиться, — Марджелату вроде и отпустил шпильку, но таким тоном, что у Раду все мысли из головы вылетели. — Я не... Договорить он не успел. Марджелату схватил его за плечи, развернул и впечатал в стену, зажав рот поцелуем. Раду, кажется, почти взвизгнул от неожиданности. А может, от счастья, как подумалось через миг, когда удалось выдернуть руки, сгрести за пояс и притянуть крепче. Живой! Слава тебе, Господи и Пресвятая Богородица, живой! Не чума никакая, простая лихорадка, и ведь предупреждал же, а он не послушался. Горячий, тяжелый, бешено-страстный — живой! Со злости Раду даже не старался быть нежным, скорее, наоборот, и теперь уже Марджелату охнул, прихваченный за губу крепким укусом. — Ты взбесился, Зайчик? — а у самого глаза шальные, яркие, так и сверкают... — В следующий раз я тебя сам убью, — пообещал Раду. Марджелату в ответ только ухмыльнулся, слизывая выступившую капельку крови. — Н-да? А если я сейчас обижусь, а? Раду стиснул его в объятиях так, что еще чуть-чуть — и хрустнули бы либо ребра, либо руки. — А я тебя не пущу! Марджелату облизнулся снова. У Раду в голове зашумело — так он облизывался и так смотрел, будто пробуя жизнь на вкус. А потом Марджелату сощурился и в один миг откинулся назад, сдергивая руку с плеча Раду и сгребая его за шею. И снова припал губами к губам, проворчав только: — Кто тебя спросит? Отобрал воздух, пережал горло, заставил расцепить пальцы и ухватить себя за локти, чтобы оторвать руки от глотки и наконец-то вдохнуть... И выпустил — тут же. Когда у Раду в глазах перестали плавать темные круги, он уже увидел друга на коленях перед собой и почувствовал ловкие пальцы на поясе. А потом в глазах потемнело снова, и воздух тоже внезапно закончился, сколько ни лови его пересохшим ртом, давясь стонами. И страх наконец отступил.

***

— Ты всерьез веришь, что из вашей революционной деятельности выйдет толк? — Вилара бросил карты на стол, рубашкой кверху. — А кто нам сможет помешать? — приподнял бровь Марджелату, собрал колоду, принялся тасовать. — Уж вам ли не знать, ага, что Бибеску слишком либерален, чтобы решиться на жесткие меры. — То есть ты признаешь, что, будь на месте господаря кто-то более жесткий и решительный, вся ваша игра в заговорщиков выеденного яйца не стоила бы? — Почему же. Просто в таком случае речь сразу шла бы о вооруженном восстании. А при нынешней ситуации остается возможность договориться. Либералов-то, которые против крайних мер, и в Братстве хватает. — Тех самых, для которых ты оружие возишь, — насмешливо уточнил Вилара. — Я ничего не путаю? — Ага, какое оружие? — Марджелату наградил его столь невинным взглядом, что впору и поверить. — И ты у нас, значит, сторонник мирного решения? — не удержался от второй шпильки Вилара. — Я допускаю, что при нынешней ситуации Братству удастся продавить свою позицию, не доводя до вооруженного столкновения, — Марджелату закончил тасовать колоду, сдал карты. — При другом господаре сомнительно, но с Бибеску может и получиться. А вот что у вас получится помешать, уж извините, не верю. Марджелату ухмыльнулся, развел руками и взялся за карты. Эта игра, как и разговоры о политике, была не первой, и даже не второй. После того как обнаружился источник чумы, а других заболевших не появилось, заняться было нечем. Да и с собеседниками в деревне было туго. Не выслушивать же очередные сплетни и суеверия от крестьян или проповеди отца Феогноста. Поэтому оставалось спорить с Марджелату да перекидываться в карты на интерес. На деньги Вилара играть не любил, слишком часто видел, как за карточным столом в одну ночь спускали целые состояния. И уж точно не с этими двумя. В первый же раз Заячья Губа продемонстрировал, как легко сдает любой возможный расклад, и Вилара зарекся предлагать хоть какие-то ставки. Сегодня, правда, играли вдвоем. Заячья Губа заявил, что ему надо проверить сбрую, и пропадал на конюшне. Марджелату, конечно, никаких шулерских приемов не показывал, но Вилара сомневался, что он ничего не нахватался у своего приятеля. — А если не мутить воду и заняться чем-то полезным? — Вилара приподнял карты, посмотрел, что пришло. — Такое не приходило тебе в голову? Он в который раз поймал себя на мысли, что ему, пожалуй, будет не хватать этих посиделок, с картами и пикировками с Марджелату. За почти две недели соседства Вилара убедился, что тот умеет поддержать разговор на любую тему, одинаково хорошо разбирается как в оружии, так и в политических хитросплетениях. А еще — обладает твердыми принципами. Последнее заставило его мысленно добавить еще одну пометочку к пункту «чрезвычайно опасен». Как показывал опыт, от идейных головорезов проблем всегда было куда больше, чем от обычных бандитов с большой дороги. Правда, на головореза, пусть и с принципами, при близком знакомстве Марджелату походил меньше, чем Агата на монашку-девственницу. Напрямую он, конечно, о себе ничего не рассказывал. Но и того, что Вилара успел подметить, с лихвой хватало, чтобы сделать выводы. Явно был офицером, и не из простой семьи. Умен, образован, и манеры, как ни пытайся их скрыть, проскальзывают. Пусти его ко двору, наравне с теми членами Братства, которые там и так трутся, — будет как рыба в воде. — Полезным — это чем, ага? — ехидно уточнил Марджелату. — Чем-то кроме скачек по трактам, пальбы, кабацких драк и сокращения численности моих подчиненных, — в тон ему ответил Вилара. — Да хоть той самой политикой, о которой мы говорили. Раз уж так хочется побороться за справедливость. — Ага, вы не забыли, что моя физиономия у вас во всех розыскных листах красуется? — усмехнулся Марджелату. — Да и мирная жизнь не для меня. Скучно. — Военная выучка у тебя имеется. Могу предложить место в жандармерии. — Хорошая шутка. — А кто сказал, что я шучу? — Вилара и вправду почти не шутил. Марджелату один стоил дюжины его лоботрясов, и от такого приобретения он бы не отказался. — Соглашайся. Могу обещать помилование за прошлые грехи. Включая побег из тюрьмы. — Ага, я готов признать, что в определенных ситуациях вы и ваши подчиненные необходимы. Но вписываться в ваши ряды... увольте. — Я ведь, когда карантин снимут, могу и в тюрьме место предложить, — парировал Вилара. — От этого предложения я, пожалуй, тоже откажусь, — Марджелату рассмеялся. Дальнейшей беседе помешало возвращение Заячьей Губы. Тот ввалился, принеся с собой запах сена и снега, кинул на лавку какие-то ремни, мимоходом потрепал Марджелату по плечу, и Вилара поспешил уйти. Конечно, пытаться разговорить Марджелату, наблюдать за ним, делать выводы было интересно... Но некоторые выводы он делать не желал. Как и наблюдать то, после чего подобные выводы просто-таки напрашивались. Уже в дверях Вилара обернулся и добавил, чтобы оставить за собой решающее слово: — О последнем предложении мы поговорим завтра, после снятия карантина. Может, и не стоило говорить этого, но сейчас Вилара как никогда понимал Агату, которая некогда тоже отпустила Марджелату. Держала в руках его жизнь, могла отправить его на тот свет — и не сумела. Потом, несомненно, опять придется за ним гоняться, ловить. Но это потом. И закрывая за собой дверь под насмешливым взглядом Марджелату, Вилара снова ощутил азарт, будто с плеч свалилось лет двадцать, не меньше. И он совсем не удивился, не обнаружив наутро Марджелату с Заячьей Губой. Исчезли, как всегда. Растворились, словно утренний туман под солнечными лучами. Конечно, стрельбы не было, а через карантинный заслон, который начали сворачивать только с рассветом, никто не прорывался. Он мог бы отдать приказ обшарить каждую хату и сарай, перетряхнуть каждый сундук. Но после двух недель в глуши Виларе хотелось в Бухарест, к своему дому, горячей ванне, кабинету, а не лазить по деревенским дворам в поисках тех, кого уже и след простыл. Ведь простыл же. А то еще найдешь, придется ловить, стрелять... Нет уж. Вилара бросил последний взгляд на колоду карт на столе, прищурился. Колода лежала ровно, но уголок одной карты слегка нарушал симметрию. Он вытащил потрепанный по краям прямоугольник. Это оказался туз треф,* на котором размашистым почерком было написано: «До встречи, ага». Вилара хмыкнул, припомнив, что говорил Заячья Губа о значении мастей, сунул карту в карман и вышел из дома Захарии. Пора было возвращаться город. И без приключений.