О том, что горит инката, воинам полка у-неги рассказал прибежавший из Булавайо мальчишка-гонец. Лицо его было грязным и заплаканным. Выслушав мальчика, Фулата пошатнулась и закрыла глаза.
— Не может быть! Не верю. Инкату нельзя уничтожить. Она видела много сезонов дождей, пережила разливы рек и лесные пожары. Инката прошла вместе с мтабела от океана до Булавайо. Ее нельзя уничтожить, как нельзя уничтожить славу зулусского народа, — повторяли воины, повернув лица к Булавайо.
Не сговариваясь, Нгомаан, Мбия и другие воины схватили копья. Одни воины часто сглатывали, другие — сжимали в гневе кулаки. Оказавшись в их строю, Кристофер ощутил кисло-сладкий запах пота.
В миле от Булавайо полк у-неги слился с полком женатых воинов. Старшие и младшие воины повторяли одинаковые тревожные вопросы — как могла инката загореться, разве предки не защищают ее от огня и разрушения?
Нгомаан рядом с Кристофером скрипнул зубами и, не в силах выносить больше неопределенность, сорвался на бег. Многие последовали его примеру. Когда Кристофер побежал, ему пришлось соревноваться с десятками толкающихся тел. На улицах Булавайо воины налетали друг на друга. Кто-то падал, кто-то ругался. Повсюду в усадьбах ворота стояли распахнутыми. Во дворах плакали старухи и дети. На оставленных без присмотра кострах сгорали цыплята и выкипала каша из котлов.
Перед базарной площадью дорогу любопытным перегородили воины из личной охраны инкоси Лобенгулы. Через их головы Кристофер увидел расползавшийся от усадьбы вождя дым. Пожар недавно потушили, дым из черного превращался в белый.
— Я — сын инкоси Лобенгулы! — Нгомаан хватался за чужие копья, бесновался и злился, пытаясь прорваться сквозь строй охраны отца.
Но его грубо оттолкнули вместе с другими крикунами.
За изгородью усадьбы инкоси мелькнула Нобела, потрясающая тыквенной погремушкой. Рассмотреть что-то еще за изгородью не получалось. Воины притихли, уперев древки копий в землю. Над площадью повис плач женщин. Где-то кричала коза — пораженные горем хозяева бросили ее котиться на привязи.
Охрана Лобенгулы заволновалась и расступилась. Двое высоких и крепко сложенных воинов вытолкали на площадь толстяка в длинном балахоне.
— Моффат, пастор Моффат, — прокатилось со всех сторон. Женщина во дворе рядом заголосила еще громче.
Пастор Моффат держал руки у лица, пытаясь унять хлещущую из носа кровь. Его завели в усадьбу. Люди на площади заговорили о кознях и злодействах белых. Припомнили, как Моффат и его помощники после проповеди призывали своих черных прихожан отречься от традиций предков и доказать свою преданность богу белых — убить священного питона, — пусть все увидят, что старые черные боги бессильны. Одни и те же истории пересказывали на разные лады. Кристофер испытал сначала жажду, а потом головокружение. Мбия рядом потер переносицу. Они не знали, сколько времени прошло после того, как дым развеялся. Люди в Булавайо всё прибывали и прибывали. Заполняли улицы и дворы рядом с базарной площадью. Дети забирались на изгороди и крыши. Лаяли собаки. Мтабела, вернувшиеся с полей, несли на плечах топорики, прибежавшие из соседней деревни — несли на головах кувшины с водой или сумки из козьей шкуры через плечо.
Когда солнце село на крышу белокаменного дома, на базарную площадь высыпали слуги Лобенгулы и поставили в ее центре трон из смоковницы. Вождь появился в окружении шести охранников. За ними шла Нобела с помощницами. Кто-то из зрителей закричал. Охрана вождя по краям площади, сдерживающая натиск любопытных, застучала древками копий по щитам. Совсем как перед атакой или праздничным танцем. Когда стук прекратился, Булавайо стих. Даже собака не посмела заскулить.
Вслед за вождем и колдуньями воины вытолкали на площадь Моффата и черного обнаженного мальчишку. Длинное дрожащее тело, разбитое лицо. Торчащие уши. Согоди горбился и хромал, но поспешил подставить плечо Моффату, когда тот пошатнулся.
— Я послал своих солдат в лагерь белых, чтобы они привели сюда Радда, — сказал Лобенгула. — Но Радд сбежал сегодня ночью. Ты знал об этом?
— Нет, — промямлил Моффат.
— Вы оба были моими гостями. Я был хорошим хозяином — дал тебе крышу над головой, угощал вас вином и мясом. И чем вы отплатили мне за гостеприимство? Радд нанял американца, чтобы убить меня. Ты уговорил моего воина поджечь инкату!
Воины за спиной Кристофера не сдержали стона. Мбия прикусил щеку. Нгомаан вытянул шею, как зверь, готовящийся к прыжку.
— Нет-нет, вождь-отец, — трясясь всем телом, Моффат сложил руки в молитвенном жесте. — Я никого не уговаривал. Мой отец был другом и братом твоего отца. Неужели ты поверишь чужим словам и не позволишь мне объясниться? Я верю в твою мудрость и справедливость. И надеюсь, Бог научит меня правильным словам и вложит в твое сердце понимание и сочувствие. Ты знаешь меня много лет, знаешь, что я всегда хотел народу мтабела только добра.
Расталкивая людей, Кристофер начал обходить площадь по кругу, стремясь подобраться ближе к трону Лобенгулы и к обвиненным. Ближе к Согоди. Голоса вокруг и лепет Моффата доносились словно через толщу воды. Он сосредоточился на единственной мысли — как спасти Согоди от смерти.
— Никогда не причинил я вреда человеку или другой твари Божьей. Вождь-отец, когда это было в моих силах, я лечил твои хвори и раны твоих людей. Я никогда не делал различия между богатыми и бедными, мужчинами и женщинами, молодыми и старыми. В моей миссии находили приют изгнанники и умирающие. Я неустанно молился о благе Булавайо и его жителей. Ничто в жизни не наполняло мое сердце большей радостью, чем возможность рассказать людям о милосердии и любви Божьей. Я был благодарен мтабела, если они слушали меня. Я счастлив, что сумел привести некоторых из них к Богу. К Богу, который никогда не требует жертв, никогда и никого ни к чему не принуждает. Богу, который дарит только любовь. Я был счастлив, когда мать этого юноши, — Моффат указал на Согоди, — пришла ко мне. Вера излечила ее душевные раны. Я был счастлив, когда ее сын пришел ко мне и искренне, без утайки рассказал о том, что тревожит и мучает его.
Теперь Кристофер был достаточно близко, чтобы видеть раскрасневшееся лицо Моффата и брызгающую из его рта слюну, когда он старался говорить громче. С каждым его словом Согоди вздрагивал и ниже опускал голову.
— Я хотел помочь этому юноше. Хотел посеять в его душе зерна любви и прощения. Рассказывал ему о чудесах Божьих и подарил ему Библию. Но он…
Кристофер посмотрел на Лобенгулу. Лицо вождя застыло неподвижно. Муха переползла с кольца на голове на лоб, а он не пошевелился.
— Но этот юноша стал моим большим разочарованием. Он не смог понять и принять идею прощения и любви. Он исказил учение. Запутался, ошибся, оступился. Я говорил с ним о Божьем всемогуществе, о вере в чудо, о вере, которая не требует доказательств. А он, как все мелкие люди, одержимые гордыней и не способные на настоящие глубокие чувства, хотел заставить Бога ответить ему. Вот почему он пошел на преступление. Преступление, которое совершали все еретики и отступники до него. Он требовал у Бога доказательств.
— Ты складно врешь, — сказал Лобенгула.
— Во имя дружбы наших отцов, разве я когда-то врал? — Моффат приложил руки к груди.
— Белые любят говорить о милосердии и прощении, но сжигают деревни и отбирают скот. Белые и их бог как крысы, подгрызающие подошвы спящего: сначала кусают, потом зализывают рану, чтобы успокоить и убаюкать жертву.
— Я полностью в твоей власти. — Моффат опустился на колени. — Если ты поверишь несправедливым обвинениям и убьешь меня, значит, на то воля Божья. Кто я такой, чтобы противиться Божьей воле? — Моффат возвел глаза к небу и зашевелил губами, будто молится.
Люди рядом с Кристофером взволнованно зашептались. В этот момент ему ничего не хотелось так сильно, как увидеть, как палачи Нобелы схватят Моффата. Тогда он растеряет свое показное смирение и завизжит как свинья. Но Кристофер знал: Лобенгула не казнит Моффата. Вождь слишком осторожен, понимает, что англичане только и ждут повода, чтобы начать войну.
Внезапно Согоди тоже упал на колени и зашептал молитвы. В отличие от Моффата смотрел он не в небо, а в землю.
— Ты заслуживаешь смерти, но я не стану убивать тебя, в память о дружбе наших отцов. Убирайся из Булавайо и расскажи белым, что Лобенгула всегда держит свое слово. Ты был моим гостем, и я сохранил тебе жизнь. Но если ты еще раз вернешься в Булавайо, тебя ждет смерть. — Лобенгула замолчал, гордо подняв голову.
Люди на базарной площади вскинули вверх руки и закричали. Лобенгула кивнул своей охране. Моффату развязали руки, разрезали балахон, обнажив белое дряблое тело. Жилистый юный воин кольнул его ассегаем в спину, широкоплечий крепыш — в ягодицу. Под улюлюканье воинов и женщин Моффат потрусил прочь. Он так спешил, что даже забыл прикрыть руками свои гениталии.
Забыв о существовании Моффата, Лобенгула повернулся к Согоди. Кристофер знал, что он скажет, — в лучшем случае Согоди разобьют голову дубинкой, в худшем его ждет мучительная смерть.
— Выслушай меня, вождь-отец! — Воспользовавшись замешательством воинов из охраны Лобенгулы, Кристофер свалил одного на землю, вырвался в центр круга и упал перед инкоси на колени.
— Я восхищаюсь твоей мудростью и справедливостью. Однажды я попросил у тебя убежища, и ты спас мне жизнь. Теперь я прошу убежища для Согоди! Белый человек околдовал его своими лживыми речами. Спроси Нобелу!
Кристофер встретился взглядом с ведьмой. Ветер развевал ее седые волосы. Пот смывал белую краску с лица.
— Нобела знает, что белые поклоняются колдуну. Нобела знает, что все разговоры белых о боге — это колдовские заклинания. — Он смотрел на колдунью и надеялся на ее сообразительность. Как никто другой, она должна охранять традиции и понимать, что белый бог покушается на ее влияние и власть. Нобела кивнула. — Нобела знает, как легко умелый колдун может обмануть и запутать человека.
— Да. — Нобела подняла над головой погремушку. — Белый бог — злой колдун.
— Разве мог Согоди по своей воле поджечь инкату? — продолжал Кристофер, глядя на ведьму.
— Мальчик стал оружием злого колдуна, сам этого не понимая, — подтвердила Нобела.
— Замолчите оба! — Лобенгула поднял руку. — Я предоставил тебе убежище, потому что духи помогли тебе уйти от палачей. Я лишь встал на сторону духов.
— Я буду драться за Согоди! — Кристофер перебил инкоси. — Я буду драться против самого сильного твоего воина, чтобы доказать, что духи на стороне Согоди.
— Нет! Мы должны чтить законы зулу-неба, из чресл которого мы вышли. Зулу-небо велит карать смертью колдунов и тех, кто стал их оружием. Особенно теперь, когда мтабела утратили инкату, мы должны чтить законы предков.
— Испытай его ядом! — в отчаянии воскликнул Кристофер.
— Яд — для тех, в чьей вине я сомневаюсь. — Инкоси Лобенгула скривился.
Кристофер понимал, что злоупотребляет его терпением. Будь на его месте кто-то другой, Лобенгула приказал бы его увести, избить, может, убить. Кристофера он терпел потому, что он раскрыл заговор Хини и прогнал Радда. Но кто знает, на сколько хватит терпения вождя?
— Довольно, Кристофер.
— Есть еще один способ проверить волю духов! Закопай Согоди в землю по шею и оставь до рассвета один на один с духами. Пусть духи решают, жить ему или умереть!
Согоди поднял к Кристоферу заплаканное лицо и испуганно замотал головой. Лица стоявших за троном воинов вытянулись от страха и удивления — мтабела боялись разгуливающих в темноте по земле духов. Боялись их игр, шуток, пугали ими детей. Если забывали что-то на поле, никогда не возвращались в темноте, опасаясь стать добычей духов.
— Отдай его духам. Закопай за Булавайо на границе поля или пастбища! Пусть духи решают, убить его быстро, медленно или оставить ему жизнь.
— Отдай его духам! — закричала женщина на темнеющих улицах Булавайо.
Кристоферу показалось, что он узнал голос Гинджу. Но обернуться, чтобы убедиться в этом, он не посмел — он смотрел на Лобенгулу. Вождь оглядел своих людей, словно желал понять их реакцию.
— Отдай мальчишку духам! — прошипела Нобела.
— Отдай духам их добычу, — зашептали ее помощницы.
— Пусть духи заберут то, что принадлежит им, — объявил Лобенгула.
Воины вздернули Согоди на ноги. Он плакал, вырывался и смотрел на Кристофера. Когда воины потащили его к краю площади, люди расступились, не желая прикасаться к нему, боясь испачкаться колдовством.
— Когда-то мой отец служил великому воину и правителю Чаке. Однажды мой отец почувствовал, что перерос величие и мудрость своего правителя, тогда он ушел и создал свой народ. — Лобенгула заговорил о предназначении и помощи духов, которая сопутствовала мтабела в прошлом. Но Кристофер не слушал.
Он снова погрузился в толпу — расталкивая локтями воинов, пробирался к улице, по которой увели Согоди.
— Лучше бы ты позволил его убить, — рядом с Кристофером оказался Мбия.
Встревоженный, со свежей царапиной на плече. Видно, кто-то задел его копьем. Никогда прежде Мбия не выказывал тревоги о Согоди — ни когда он повредил ногу в Колсберге, ни когда его избили в краале Фулаты. Сейчас его пугала не судьба Согоди, а наказание, которое выбрали для него, понял Кристофер.
Они отошли от площади, людей вокруг стало меньше. Те немногие, что потянулись за солдатами и Согоди к месту казни, запели песню, отгоняющую злых духов. Согоди перестал сопротивляться — брел между воинами, спотыкаясь и пошатываясь. Рядом с Кристофером хмурился Мбия. По пути у Кристофера было достаточно времени, чтобы вспомнить заплаканное умоляющее лицо Согоди, вспомнить лагерь буров, ссору с отцом и свое решение — он скорее умер бы, чем позволил себя закопать.
Они остановились в миле от Булавайо. К четырем сопровождавшим Согоди присоединились еще двое воинов с лопатами. Пока они рыли яму, солнце полностью спряталось. Немногочисленные зрители зажгли факелы. В их свете тело и лицо Согоди стали желтыми. Глаза он держал закрытыми, подбородок у него дрожал. Опуская его в яму, воины не развязали его связанные за спиной руки. За ночь связанные руки занемеют, Кристофер сделал шаг вперед, но Мбия задержал его. Закидывая яму землей, воины бросали ее в лицо Согоди. Кристоферу показалось, что он задыхается. Лишь раз Согоди попробовал пошевелиться. Земля сомкнулась вокруг груди Согоди, и Кристоферу показалось, что он чувствует, как земля сдавливает его собственное тело. Яма переполнилась, вокруг головы Согоди образовались маленькие насыпи. Кристофер дернулся в хватке Мбии — земли слишком много, шея Согоди должна быть свободной, он должен иметь возможность повернуть голову. Отложив лопаты, воины принялись топтаться вокруг головы Согоди, утрамбовывая землю. В какой-то миг Кристофер испугался, что они ногами сломают Согоди шею или перебьют ему кадык.
— Лучше бы ты дал его убить, — повторил Мбия.
Теперь голова Согоди торчала над землей как тыква. Пение зрителей смолкло и полилось вновь. Воины подняли свои копья и разогнали зевак — толкали, теснили, пока темнота не скрыла от них голову Согоди. Он остался один. Скованный и беспомощный. Один на один с духами. В пятидесяти шагах от места казни-испытания воины прочертили на земле линию. Когда Кристофер заступил за нее, его ударили в живот тупым концом копья.
Из темноты раздался крик. Люди вокруг Кристофера передернулись. Неизвестно откуда появился Нгомаан. Заговорил с Мбией об инкате, о коварстве белых, о планах вождя. Но Кристофер не слушал, он всматривался в темноту, пока она не начала пульсировать. Он больше не верил, что, предложив закопать Согоди, спасет ему жизнь. Он вспоминал Барта: когда его вынули из ямы, он выглядел мертвецом. Согоди не продержится ночь, стучало в голове Кристофера. Умрет в одиночестве, избитый и напуганный. Лучше удар дубинки, чем такая смерть.
Любопытные разошлись по домам. Воины воткнули древки копий в землю. Снова раздался крик. Очень скоро Кристофер сбился со счета, сколько раз Согоди кричал. Когда Согоди затихал, Кристоферу мерещились хрипы, стоны, чавканье гиен и хлопки, с которыми лопаются кожа и жилы под клювами стервятников.
Мбия и Нгомаан молча сидели рядом с Кристофером. Неподвижные, выносливые, неутомимые. Не нуждающиеся ни в еде, ни в воде. Закаленные ночами без сна и изнурительными пробежками тренировочных воинских походов.
Глядя в пульсирующую темноту, Кристофер потерял счет времени. В какой-то момент Согоди перестал вскрикивать и стонать. Потерял сознание? Умер? Когда небо начало сереть, Кристофер встал на ноги, но воины Лобенгулы не разрешили пересечь нарисованную на земле черту, пока солнце не выбралось из земли целиком. В предрассветном тумане тела воинов казались тонкими, лица — серыми и вытянутыми.
Из темноты медленно проступили трава, камни, поле, далекие изгороди Булавайо. Туман прополз по земле змеей и свернулся кольцом вокруг головы Согоди. Кристофер упал около Согоди на колени. Приблизил лицо к его кровоточащим порванным губам. Уловив слабое дыхание, разгреб руками землю вокруг шеи. Потом взялся за лопату. Сердце Кристофера стучало в горле, он хотел быстрее освободить Согоди, но вынужден был действовать медленно, чтобы не ранить его лопатой. Мбия тоже взял лопату — то помогал, то задумчиво разглядывал Кристофера, будто не понимая, зачем Кристофер возится с мертвецом. Мбия не верил, что Согоди выживет.
Вместе они вытащили бесчувственного Согоди из ямы. Кристофер взял его под мышки, Мбия — за ноги. Вместе они принесли его в крааль Фулаты.
Мбия исчез, пока Кристофер смывал кровь и грязь с лица Согоди. Кристофер не мог вспомнить, сказал ли Мбия что-то перед уходом. Не помнил, когда ушел Нгомаан.
Смыв кровь, он засунул пальцы в глотку Согоди, проверяя, не забилась ли она землей. Крысы навредили Согоди больше, чем Барту. Обгрызли не только уши — съели губы, порвали щеку. Промыв раны Согоди, Кристофер долго вытирал его тело — очистил от грязи даже складки между пальцами на ногах. Грудь Согоди слабо вздымалась.
К обеду в хижину Кристофера заглянула Фулата.
— Лучше бы ты позволил ему умереть. — Она села около Согоди и, вопреки жестким словам, погладила его по плечу. — Как ему жить с такими увечьями? Ни одна женщина не выйдет за него замуж и даже не посмотрит в его сторону.
Фулата вздохнула и достала из сумки пучки трав и притирания.
— Смажь его раны, насыпь в костер и поспи.
Фулата ушла, вскоре ушло солнце, и наступила ночь. Лунный свет лизнул траву перед хижиной. Согоди застонал. Глядя на его изуродованные губы, Кристофер прислонился к стене хижины и заснул.
От трав Фулаты воздух в хижине стал горьким. Несколько дней Согоди метался в лихорадке и мочился под себя. Кристофер не отходил от него, мало ел, мало спал.
На пятый день лихорадка Согоди отступила и он открыл глаза. Увидев Кристофера, захлебнулся всхлипами:
— Прости, прости…
Кристофер говорил успокаивающую чушь и гладил его по вискам, пока Согоди не уснул.
Еще через день Согоди ощупал лицо и голову — не прикрытые губами десны и зубы, в правой щеке дыра, в которую можно просунуть два пальца, на месте ушей отростки хрящей размером с ноготь — и заплакал. Потом он завозился и попытался бежать. Кристоферу пришлось обнять его, чтобы успокоить. Согоди дергался в его руках, бил локтями и затылком, а потом затих. Прижимаясь к его спине, Кристофер чувствовал, как расширяется его грудь, как бьется его сердце, впитывал в себя его пот и его дрожь.
***
Согоди боялся показываться людям, потому выходил из хижины только ночью. Мочился и залезал назад, вжимался в угол, прячась от мира и от Кристофера. Согоди научился плакать беззвучно. Он совсем мало пил и отказывался от еды — лепешек, пива и мяса, которые каждый вечер Фулата посылала с Мбией Кристоферу. Согоди ослаб, вокруг его головы постоянно кружили мухи, привлеченные запахом свежих ран. Кристофер днем и ночью жег коровьи лепешки, чтобы отогнать насекомых.
Однажды, когда Согоди отказался от ужина, Кристофер сел рядом с ним и долго гладил его по спине. Любые слова казались бессмысленными. Кожа Согоди была гладкой и влажной от пота. Косточки позвоночника величиной с персиковые. Когда Согоди втягивал голову в плечи, стараясь уйти от прикосновений, на шее и бритом затылке появлялись складки.
Папаша Стюарт был прав: если человек защищает то, что для него важно, у него нет права на снисхождение. Кристофер был солдатом. Его приучили приносить жертвы. Его учили, что воин всегда оставляет часть себя на поле боя. Неважно, побеждает воин или проигрывает, он всегда теряет. Теперь он сам выбрал сторону, на которой хотел драться.
Если Кристофер о чем-то жалел, так не о том, что использовал наивность и глупость Согоди, чтобы убедить белых в их превосходстве, занизить их ожидание и рассеять внимание. Согоди проявил глупость, когда послушал Моффата, поджег инкату и обрек себя на смерть. Жизнь не прощает таких глупостей.
Кристофер погладил острые лопатки Согоди. Если он в чем-то и виноват, то в том, что спас Согоди жизнь. Он сделал с Согоди то, что папаша Стюарт сделал с Бартом. Сам Кристофер выбрал бы смерть. Мбия выбрал бы смерть. Кристофер отобрал у Согоди выбор — провел его через унижение беспомощностью и страхом перед крысами и теперь заставлял его жить дальше. Это унижение не скрыть, не забыть, его следы навсегда обезобразили лицо Согоди. Это не шрамы воина — это укусы крыс, напоминающие об унизительной беспомощности.
Он не мог предложить Согоди слов утешения, мог лишь подарить ему свою заботу и нежность.
***
Кристофер не оставлял Согоди одного. Сначала Согоди плакал и отворачивал лицо, потом сдался и подчинился.
Раны Согоди перестали кровоточить, покрылись коркой и затянулись. Под носом и на подбородке выросли червяки шрамов, между ними блестели розовые десны и белые зубы. Отверстие на щеке сужалось и расширялось, когда Согоди говорил. Это случалось редко. Согоди по-прежнему не выходил на улицу, пряча от всех свое уродство. Но он отучился прятаться от Кристофера, как щенок, подрастая, отучается гадить в доме.
Когда Согоди коснулся шрамов Кристофера, Кристофер не оттолкнул его. Позволил дрожащим пальцам исследовать неровности кожи на груди и животе. Позволил им спуститься ниже.
В темноте лицо Согоди было похоже на оскал лоа смерти, который рисовали мукой и углем на своем лице колдуны вуду в Капе. Кристофер не интересовался вуду. Это Рики верил ритуалам.
В один из жарких дней к хижине Кристофера пришла Гинджу. Волосы ее отросли, и она заплела их как замужняя женщина. Недавно она вошла в дом Газы. Так как жених и невеста были сиротами, Лобенгула и его жены сыграли на свадьбе роли их родственников — дарили подарки и принимали клятвы новобрачных. Гулянья длились три дня. Выслушав новости от Гинджу, Кристофер понял, что за время болезни Согоди превратился в затворника.
Гинджу принесла для Согоди отрезы хлопка и полоски размягченной коровьей шкуры, чтобы он мог прикрыть свой позор и уродство.
Во время разговора Кристофера и Гинджу Согоди прятался в углу, как ребенок, который боится чужих. Говоря про его увечья, Гинджу смотрела Кристоферу в глаза. Ее визит был объявлением перемирия. Газа рассказал ей, что Кристофер раскрыл заговор белых и помог изгнать их из Булавайо. Но этого было недостаточно, чтобы Гинджу стала ему доверять.
