***
Виселицу во дворе строили пять плотников. Черные и гибкие, в пыльных набедренных повязках, они начали с помоста. Два фута над землей. Древесная стружка смешалась с песком. От ударов молотков по гвоздям сводило зубы. Расчесывающий свои царапины мтабела стал чесаться еще сильней. Старик и мальчишка, родственники, смотрели друг на друга не отрываясь, ничего не замечая вокруг, будто хотели насмотреться перед смертью. Но виселица была не для них. Ее закончили строить вечером через два дня. А на утро во двор высыпал весь гарнизон крепости. Десять солдат ударами палок и пинками выгнали из камеры пятерых мтабела. Кристоферу и Мбие приказали вынести Бенсона. День выдался ясным. Яркое солнце не позволило пленникам поднять голов. Обнаженных, в кандалах мтабела загнали на помост. Ослепленные солнцем, они заползли на него на четвереньках и с трудом выпрямились в полный рост. Втягивали головы в плечи, пряча шеи, и отворачивались от покачивающихся на ветру петель. Оглушенные голосами, близостью и мельтешением больше пятидесяти солдат Кристофер и Мбия не сразу поняли, что им приказывают усадить Бенсона на специально принесенную для него табуретку. Оказавшись на табуретке, Бенсон стиснул пальцы на плече Кристофера, будто не хотел его отпускать. По помосту ходили солдаты, толкали прикладами обнаженных и закованных в кандалы людей, ставили на квадратные люки. Блестели пряжками, скрипели сапогами, крутили головами, воняли потом и табаком. То ли от яркого света, то ли от истощения у Кристофера перед глазами скакали красные пятна. Он не видел, откуда привели Лобенгулу. Вождь мтабела был одет в полотняную рубаху. Кашлял, истекал потом и с трудом переставлял ноги. На нем не было кандалов. Но он выглядел больным, несмотря на то, что его содержали лучше, чем его солдат. Он не мог самостоятельно забраться на помост. Птичьи Пальцы и Массивная Спина помогли ему. Мбия переступил с ноги на ногу. Согоди, стоявший в пяти шагах от Кристофера, стучал зубами, его осунувшееся безгубое лицо больше, чем когда-либо, напоминало череп, с которого сняли кожу. Англичанин наступил Кристоферу на ногу. Он повернул голову и увидел совсем близко молодое лицо с пушком на верхней губе. Солдат поднял руки, показал темные пятна на рубашке под мышками и накинул Кристоферу на голову холщовый мешок. По форме пятна на ткани напоминали следы копыт на земле. По цвету — один в один мокрый песок. Кристофер начал задыхаться. Невольно дернул скованными руками. Невидимый солдат поймал его голову, цепляя уши и нос, накинул на шею петлю, поправил ее, как галстук, и исчез. С каждым вдохом Кристофера воздух вокруг накалялся. Громкие вдохи оглушили и вытеснили все звуки вокруг. Мешок облепил лицо, сердце застряло в горле, вдохнуть не получалось. Раздался щелчок, в теле Кристофера будто что-то сломалось, пол ушел из-под ног. Его дернуло одновременно вниз и вверх. Веревка расплющила горло. Язык превратился в сердце, пульсировал и распухал во рту. От удара о землю мир вокруг Кристофера ненадолго померк. Он по-прежнему не мог вдохнуть, но смог дотянуться руками до веревки на шее и расслабил петлю. Кашель скрутил горло и вонзился острой болью в грудь и живот. Царапая лицо кандалами, Кристофер сдернул с головы мешок и петлю. Он лежал под помостом. Рядом корчились Согоди, Мбия, Чесоточник и Бенсон, единственный человек в одежде среди из них. Птичьи Пальцы лежал неподвижно. Вверху и слева подергивались мясистые опухшие ступни. Кристофер подвинулся и увидел испачканные дерьмом и мочой рубашку и мощные ляжки. Англичане обрубили веревки всем, кроме Лобенгулы. Они повесили Лобенгулу, его воинов только напугали. Солдат с пушком над верхней губой заглянул под помост. — Один сломал шею, — он указал на Птичьи Пальцы. Согоди стащил с головы мешок и в ужасе огляделся. Мбия медленно перевернулся с боку на бок. Под Массивной Спиной песок потемнел, такую же лужу Кристофер заметил вокруг себя и около остальных. Они все обоссались, пока болтались в петле. Грохнул выстрел, пуля чиркнула по луже рядом с Бенсоном. — Хватит прятаться как крысы! — Смеясь и подшучивая, англичане выгнали мтабела из-под помоста и затолкали в камеру. Бенсона притащили последним. Волокли по земле, как мешок с шерстью, мало заботясь о перекрутившихся шинах на ногах и руках. — Лобенгула был болен. Ты видел? — В полумгле камеры Бенсон никак не мог перестать кашлять. — Они хотели казнить вождя, прежде чем он умрет от болезни. Им нужна его смерть, они боятся, что выжившие мтабела захотят его освободить и устроят восстание. Вечером им не принесли еды. На закате по помосту виселицы разгуливал голубь. Ночью у Бенсона начался бред. Он постоянно звал Татизи. Фулата говорила, когда-то он был влюблен в дочь Лобенгулы. Возможно, он говорил с ней, возможно, с другой. Кристофер никогда не узнает. Он не мог заснуть, всю ночь слушал, как Бенсон восхищается красотой женщины из прошлого и дает ей обещания. Несколько раз Кристофер трогал лоб Бенсона. Он не был горячим.***
На рассвете темнота во дворе посерела и рассеялась, из мглы проступили очертания виселицы. Сначала они напоминали силуэт корабля, который Кристофер видел в детстве в Капской бухте. Постепенно виселица приобрела четкость. Кристофер не мог смотреть на нее без дрожи. В то утро никто из пленных не подошел к решетке помочиться, все инстинктивно старались держаться подальше от виселицы. Когда солнце поднялось, а тень от стены крепости разрезала двор пополам, около виселицы раздались голоса и смешки солдат. В полдень, когда тени скукожились и высохли, как пятна мочи под виселицей, дверь в камеру открыли. Никто не встал навстречу солдатам. Пленные жались к стенам. Солдаты лупили их дубинками, чтобы заставить выползти во двор. Резкая боль в голодном животе — им не дали вчера еды, потому что собирались прикончить сегодня, — помешала Кристоферу выпрямиться в полный рост. Краем глаза он видел, как Мбия поддержал за плечо шатающегося Согоди. Англичане снова выгнали из камеры только мтабела. Чесоточный обнимал себя руками, Массивная Спина шевелил губами. Когда-то давно Кристофер решил для себя, что ни за что не позволит себя закопать. Будет отстреливаться, будет драться. Лучше умрет, чем позволит сделать с собой то, что Стюарт сделал с Бартом, то, что он сам сделал с Согоди. Кристофер не понял, кто из воинов мтабела первым бросился на англичан. Сжимая руки на шее юнца с розовыми круглыми щеками и вминая его в землю, Кристофер думал о том, что не позволит повесить себя второй раз. Никто не пойдет добровольно на виселицу второй раз. Снова. Разум заволокло красной пеленой. Он едва видел лицо солдата, которого душил. Даже получив прикладом в висок, Кристофер не ослабил хватку. Не остановился, услышав выстрел. Не разжал пальцев, услышав крики. Через пелену ярости и отчаяния Кристофер смутно ощущал, что его бьют по спине и голове. Он не понял, после какого удара он завалился лицом в песок, — из мышц ушла сила, тело перестало подчиняться, в голове что-то взорвалось. Кристофер задыхался, будто наглотался дыма, и дрожал. Перестав понимать, что происходит вокруг, он прикрывал голову, вскрикивал и хрипел, когда сапог бил по животу. И дрожал. Дрожал, когда удары прекратились, когда двое солдат поставили его на ноги и толкнули к виселице. Дрожал, переставлял ноги, гремя кандалами, у него закончились силы сопротивляться. Закончились мысли и чувства. От слез, яркого солнца и затекавшей в глаза крови он не видел мтабела, не видел англичан. Мешок лег на лицо, петля повисла на шее. Кристофер сделал глубокий вдох и полетел вниз. Он почувствовал, как у него хрустнула шея, почувствовал, как ему отрывают голову и вытягивают позвоночник из тела. А потом он снова оказался на земле. На этот раз он не спешил снимать мешок с головы. Он едва мог двигаться. Воздух наполнял рот, жег горло, но никак не мог добраться до легких. Через целую вечность его выволокли из-под виселицы, с головы сняли мешок. Он увидел плачущего Согоди, скулящего Мбию, бьющегося головой о землю Массивную Спину. В петле остался висеть Чесоточник. Кристофер не мог отвести взгляда от лабиринта царапин на его ногах.***
Джемисон таки сумел украсть душу Согоди. Достаточно было спасти его от следующей казни и заставить посмотреть на нее со стороны. На третий день никто из висельников не сопротивлялся. Спотыкались, падали на колени, но не сопротивлялись. Кристофер видел на шее Мбии и Массивных Ног ожоги от веревок. Знал, что на его шее такие же. У него пропал голос, глотка способна была только булькать и сипеть. Повиснув в петле третий раз, Кристофер задыхался медленно, мучительно и долго. Бесконечно долго. Когда он оказался на земле, дыхание не восстановилось, глаза лезли из орбит, сердце лупило в переносицу, выталкивая кровь из носа. Мбия остался болтаться в петле. Руки в кандалах. Пальцы растопырены, скрученные и согнутые, будто он все их переломал перед смертью. Но разве можно переломать пальцы, когда тебя вешают? Джемисон подарил им несколько дней передышки. Им опять приносили еду. В камеру вернулся Согоди. После казней Кристофер утратил сон. Сидел и слушал голоса. — Нельзя есть, только пить, — сказал ему Мбия, когда его пырнули ножом. — Единственная справедливость, которая существует, — это милосердие, — пропыхтел Бенсон. — Милая, на твой день рождения я увезу тебя на самую долгую и прекрасную охоту в твоей жизни. У Кристофера не всегда получалось разобрать, что шепчут голоса, не всегда получалось понять, какие из них реальны, какие нет. Потому, когда Согоди заговорил с ним, Кристофер не был уверен, что правильно его понимает. Согоди плакал, то прижимался к его груди, то обхватывал ладонями лицо. Вонь и грязь в камере давно отбили у Кристофера способность чувствовать запахи и наслаждаться прикосновениями. Ему казалось, что руки Согоди пахнут мылом. Но в этом он тоже не мог быть уверен. Мылом, который делала из золы Сари. Наверное, Кристофер сходил с ума. — Один из охранников, негр, он узнал тебя. Когда-то он служил у твоего отца. — Губы Согоди шевелились. Но то, что он говорил, не могло быть правдой. — Джемисон обещал спасти тебя. Кристофер мотнул головой. Он должен был что-то сказать Согоди, что-то объяснить. Не стоит верить белым. Моффату, Радду и Джемисону. Иначе тебя закопают в яму, и грызуны обглодают твое лицо. Согоди воспринял его слабое сопротивление по-своему, приблизил лицо к лицу Кристофера, выдохнул ему в губы, обдал своей слюной. — Я ничего ему не говорил о тебе. Ничего не говорил о нас. Он сам догадался. Я ни о чем его не просил. Он сам предложил спасти тебе жизнь. Сказал, что спасет тебе жизнь. Сказал, что для этого нужно всего лишь доказать, что ты — не один из воинов Лобенгулы. А если ты не один из них, то ты не заслужил смерти. Если ты просто вор, а не повстанец, ты всего лишь преступник, а не враг британской империи, английский закон пощадит преступника. Кристофер хотел рассмеяться, но из горла вырвался хрип. — Я не верил ему. — Согоди улыбнулся сквозь слезы. — Но он написал об этом в газетах. Он написал, что ты просто вор. Понимаешь? Если ты просто вор, если он написал об этом в газетах, он выпустит тебя отсюда. Кристофер хотел сказать Согоди, что Джемисон врет. Но Согоди ему не позволил, выдыхал тепло ему на губы и твердил: он освободит тебя.***
Джемисон дал им достаточно дней отдыха, чтобы к Массивным Ногам вернулся голос. Он орал проклятия на зулусском, когда их потащили на виселицу. Кристофер тоже начал орать, когда от дверей кухни привели Гинджу, обнаженную, с бритой головой, с разбитой губой и заплывшим глазом. Связанные впереди веревкой руки она сжимала в кулаки. Кристофер не понимал, что и на каком языке кричал. Он кусался, когда прыщавый солдат попытался надеть ему мешок на голову. На этот раз ему просто накинули петлю на шею и сразу затянули. Он начал задыхаться до того, как разверзся люк под ногами. Он упал на землю, а Гинджу осталась висеть в петле. Гинджу и Бенсон. Деревяшки соскользнули с его сломанных, так и не сросшихся ног и упали на землю. Глядя на них, Кристофер потерял сознание. Он пришел в себя в темноте, в камере. Рядом люди дрожали от холода и жались друг к другу. А ему не позволял пошевелиться звучавший в голове голос Гинджу. — Позволь, я буду тебе сестрой. Не обижай меня, и я не обижу тебя… Сколько раз я могла убить тебя и Джонни, но не сделала этого… Ты будешь умирать долго и мучительно, гиены вытянут твои внутренности, птицы выклюют твои глаза, ты захлебнешься собственным криком, и никто не придет тебе на помощь. — Да, — прошептал Кристофер, ему казалось, что это происходит сейчас. Гиены грызли его внутренности, только он не мог кричать. Он даже дышал теперь с хрипами. Горло стало таким узким и изломанным, что даже воздух входил в него со свистом и хрипом. — Хотел бы я иметь такого сына, как ты, — сказал Нголу в голове Кристофера. — Мы уедем, я увезу тебя на самую длинную и прекрасную охоту в твоей жизни, ты запомнишь ее навсегда, — сказал Бенсон. Вслушиваясь в паузы между его словами, Кристофер наблюдал, как молнии разрывают тучи. Почему эти слова казались Кристоферу такими болезненно знакомыми, важными и близкими? Будто не Бенсон, а он сам их говорил. Когда-то. Кому-то. В образе Бенсона после смерти снова появились просветы. На следующий день Согоди сказал, что Гинджу убила двух солдат. За это ее повесили. Кристофер подумал, что она оказалась намного сильнее его, сильнее любого воина Лобенгулы. Она одна продолжала сражаться. Согоди сказал, что Джемисон обещал больше не надевать на Кристофера петлю. Осталось совсем немного, и ты будешь свободен, прошептал Согоди. Джемисон дождется сообщения из Кейптауна, а потом он отпустит тебя. Он ждет важных новостей, эти новости всё изменят. Но когда Джемисон получил новости из Кейптауна, он уехал, а Согоди вернулся в камеру.***
Обоку запустил бороду, отрастил живот. Ходил вразвалочку и припадал на правую ногу. Он постарел, но в душе остался тем же хитрым и жестоким кафром, который ходил под ружьем у папаши Стюарта. Он появился на ферме, когда Кристоферу было десять. Побитый беглый раб. Первое время ходил за коровами, не поднимая голову, подсматривал, подслушивал. По вечерам просил у Мбаваны зелья то от боли в животе, то от зубной боли. Десятилетний Кристофер не верил, что у человека может постоянно что-то болеть. Обоку хитрил, использовал свои воображаемые хвори, для того чтобы приблизиться к Мбаване. Искал его расположения, потому что видел, что Стюарт выделяет Мбавану, советуется с ним и доверяет ему командовать другими кафрами. Сначала Мбавана взял Обоку на охоту; обнаружив, что тот хорошо стреляет, взял в поход за рабами. В первом походе Обоку показал себя так хорошо, что Стюарт разрешил ему позабавиться с рабыней из пленных, перед тем как ее отправили на корабле в Америку. Когда Стюарт взял Кристофера в крааль Нголу, Обоку был рядом. Он пил вино на свадьбе Стюарта и Гинджу. А через два года по приказу Стюарта расстреливал ее родню на Кровавой реке. Теперь Обоку служил англичанам. Сначала добился доверия Бенсона: зная интерес белого коменданта к черным племенам, говорил с ним о зулусах. Когда приехал Джемисон, Обоку пытал для него пленных. Помогал Джемисону пытать ботсвана, помог запереть Бенсона после его бунта и сломал ему ноги, когда Бенсон пытался бежать. Когда Гинджу привели в крепость, Обоку сделал вид, что не знает ее. Когда солдаты выбрали ее, чтобы насиловать по ночам, Обоку смотрел с интересом. Когда ее повесили — равнодушно. Рассказывая об этом Кристоферу, он посмеивался. — Что сказал бы папаша Стюарт, если бы узнал, во что ты превратился, Крис? Если бы узнал, что ты спутался с грязными дикарями? Уезжая, Джемисон мало беспокоился о порядке в крепости, которую оставлял, и назначил в Ньюкасле главным прыщавого болезненного мальчишку. Он увлекался военной стратегией и тактикой, видел особый вид аскетизма в бумажной волоките и любил стрелять уток на реке Буффало. А также испытывал неловкость в общении и страдал от природной брезгливости. Потому охотно и во многих вопросах прислушивался к советам Обоку, который всегда мог рассказать, кто из солдат любит выпить, кто испортил дочку фермера, кто падок на черных баб, кто любит охоту, а кто промышляет грабежом. Он знал, кого чем припугнуть, на кого чем надавить и кому что пообещать. Приходя ночью во двор, Обоку стучал бамбуковой палкой по решетке. Кристофер сбился со счета, пытаясь подсчитать, сколько раз Обоку приходил с ним говорить. Ночи были похожи друг на друга. Сколько ночей потребовалось Обоку, чтобы рассказать свою историю? Каждый раз, когда Обоку называл его «Крис», Кристофер испытывал тошноту и отвращение. Никогда раньше сокращенная форма его имени так сильно не напоминала собачью кличку. Обоку приносил выпивку, табак и таху. Дразня пленных, выдыхал сладковатый дым между прутьев решетки. — Хочешь затянуться, Крис? А глотнуть? Дам тебе выпить целую бутылку, если задушишь черного, который сидит рядом с тобой. — Смеясь, Обоку показывал поломанные зубы. Он говорил громко, не боялся, что его услышат. Хвастался своим положением и достижениями. Своей осведомленностью. Близостью к англичанам. Но выглядел он при этом раздраженным и нервным. Скоро будет война, сказал Обоку. Англичане нападут на буров и сделают их своими рабами. — Как думаешь, Крис, этого не случилось бы при твоем отце? До сих пор не могу поверить, что ты его пристрелил. Ты всегда вел себя как запуганный послушный мальчик. Я бы никогда не подумал, что однажды ты отважишься поднять руку на отца. Но… — Обоку пьяно икнул. — Даже крыса иногда перегрызает бикфордов шнур. Какая несправедливость. Крыса убила льва. А потом Обоку надоело молчание Кристофера. — Дикари откусили тебе язык, Крис? А может, веревка виселицы сломала тебе гортань? — Смеясь, Обоку наклонил голову и высунул язык. — А может, ты свихнулся? Ночные визиты к пленным наскучили Обоку, и он решил развлечь себя казнями, которые придумал Джемисон. Собрав солдат из охраны крепости, вывел заключенных. Семерым надел петли на шеи, двоих повесил, пятерым позволил упасть на песок.***
Обоку повесил старика и юношу, повесил Массивную Спину и Согоди. Когда Кристофер увидел Согоди в петле, он попытался подставить ему спину. Подполз под люк и встал на четвереньки. Но ноги Согоди соскальзывали с его плеч. Он пытался поймать их скованными руками, зубами, но они соскальзывали. Обоку избил его за это, топтал ногами с какой-то остервенелой досадой, будто Кристофер его разочаровал. Выбил дыхание и пару суставов, помутил память. А после утратил интерес к Кристоферу и казням. А может, что-то его отвлекло. Он больше не приходил. После избиения Кристофер плавал на границе сна и яви и не понимал, что происходит во внешнем мире. Да и так ли это было важно? Он поверил, что сошел с ума. По стенам и телам ползали мухи, пауки и мокрицы. Чтобы попить, Кристофер подползал к решетке. От еды его через раз рвало. Однажды ночью он услышал свист и гром. Свист и гром повторились много раз, прежде чем он догадался, что это пушки. Рядом с Ньюкаслом через каждые сто вдохов палили пушки. Следы от сапог Обоку на ребрах и лице Кристофера пожелтели, когда он увидел во дворе крепости вместо солдат в серо-желтой английской форме бородачей в пиджаках, обвешанных патронташами. Буры выгнали англичан из крепости? Выгнали из Ньюкасла? Эти мысли не помещались в голове и вгоняли в оцепенение. Очень быстро он привык к бурам. Не думая о причинах и последствиях их появления, смирился с их присутствием. Это было легко, потому что для черных за решеткой ничего не поменялось. Раз в день им приносили пить и есть, раз в несколько дней выпускали во двор и позволяли умыться в лохани с водой. У всех заключенных на телах росли и расширялись язвы. В сезон дождей один из заключенных умер от лихорадки. Мальчишка с длинной шеей начал ловить и есть мокриц. Мужчина с крупными, как кулак, косточками на ключицах сошел с ума и бился постоянно головой о стену. Кристофер слышал голоса мертвецов. Мбии, Нгомаана, Газы, Согоди, Лобенгулы, Гинджу, Бенсона. Лобенгула призывал к миру, Нгомаан — к нападению. Гинджу угрожала, Согоди просил о чем-то. Бенсон признавался в любви женщине, которая давно умерла. Кристофер никогда ее не знал. Но слова Бенсона казались ему странно, мучительно знакомыми. Я не могу перестать о тебе думать, говорил Бенсон. Я хочу тебя. Я никогда никого не хотел так, как тебя. Зачем мне смотреть на чужие задницы, если у меня есть твоя? Я увезу тебя на охоту, самую долгую и прекрасную охоту в твоей жизни.***
Двор потемнел от дождя. Кристофер просунул руки между прутьями решетки и смотрел, как вода смывает грязь, вымывает кровь и гной из язв. Дождь был холодным, скоро Кристофер начал дрожать. Стуча зубами, он отодвинулся к стене и обхватил колени, чтобы согреться. С закрытыми глазами он слышал, как ворочаются и кашляют рядом. Кто-то прополз рядом, обдав его теплом. Дождь изменил тональность, капли падали не в лужу, а на что-то твердое — кто-то из заключенных подставил руки дождю, как до этого делал Кристофер. Когда брызги попали на Кристофера, он представил себе, что сидит в холодной реке. Слабое течение щекотало и гладило спину. Как и сейчас, тогда Кристофер прижимал колени к груди. Рики лежал на воде. Обнаженный, раскинув в стороны руки и ноги, подставил грудь и лицо яркому солнцу. Течение толкнуло его к Кристоферу. Он заглянул Рики в лицо. Закрытые, как у спящего, глаза, зарождающаяся улыбка на губах. Не удержавшись, Кристофер погладил Рики по плечу. Неподвижность и спокойствие Рики разрушились — он дернулся и ушел под воду. Крутанулся на дне, вынырнул и обхватил колени Кристофера. Приблизив свое лицо к лицу Кристофера, Рики выпустил из губ струйку воды на его подбородок и засмеялся. Когда это было? Пять лет назад. Им с Рики было по четырнадцать, они убегали от всех и ездили вместе на охоты. Никогда в жизни Кристофер не был больше так искренне, безмерно и безгранично счастлив.***
Он вспомнил другой день, другую охоту. Заходящее солнце. Теплый песок вокруг обнаженного тела. Рики выкрутился из сонных объятий Кристофера и сел. — Обезьяны подглядывают за нами. На сломанной ветром акации обезьяны искали друг у друга блох. Наблюдая за Рики и не понимая, что он задумал, Кристофер приподнялся на локте. Гаснущий солнечный свет облизал прогиб поясницы Рики. Рики подхватил сапог с земли и бросил его в обезьян. Они взвизгнули, бросились врассыпную, разлетелись по соседним деревьям и кустам. Рики метнул второй сапог. Обезьяны загалдели и затрясли ветки. — Да что вы говорите? — Рики подкинул скомканные штаны. Не долетев до веток, ткань распрямилась и упала на песок. Кристофер засмеялся. Обнаженный Рики грозил обезьянам кулаком, тряс деревья и разбрасывал вещи. Если бы обезьяны ему действительно мешали, он взял бы ружье — убил одну, отпугнул остальных. Но Рики хотел устроить обезьяний концерт и руководить им. Чем громче они орали, тем веселее он смеялся. Тем больше пьянел, приплясывал и шатался от радости. Он заполнил своим весельем вечер и берег. От его смеха листья на деревьях задрожали сильней, речная вода теснее обняла торчащие у берега корни, облака на небе закрутились, превращаясь в круглые и пушистые мотки шерсти. Веселье Рики передалось Кристоферу — дрожало внутри, щекотало язык, ласкало веки. Иногда в Рики словно вселялся дух. Миг он был спокоен и расслаблен, потом начинал дурачиться. Кусаться, щекотаться, толкаться и в шутку бороться. Будто накопившиеся и бурлившие у него внутри чувства — удовольствие, радость, воодушевление — не позволяли ему оставаться на месте. Не в силах больше удержать счастье в себе, он выплескивал на Кристофера хаотичные и беспечные радость и смех. И каждый такой переход Рики от спокойствия к бессмысленной веселой активности, от внимательной нежности к глупым шуткам заставал Кристофера врасплох, потрясал и кружил ему голову. Это было как дождь в сухой период. Неожиданно и захватывающе. Он смеялся вместе с Рики и тоже больше не мог усидеть на месте. Подожди, закричал Кристофер, это мой сапог. Он попытался поймать Рики, но Рики закинул его сапог на дерево, и тот застрял между ветками. Ничего смешнее и глупее с Кристофером в жизни не случалось. Рики налетел ему на спину, будто хотел запрыгнуть ему на плечи, обнял и прижался всем телом. Обезьяны продолжали визжать. Пять охот. У них было всего пять охот. В них уместилось всё хорошее, прекрасное, яркое, незабываемое, нежное, дорогое, важное, что знал Кристофер о жизни. В день, когда Кристофер отважился впервые отсосать Рики, Рики лежал на песке. Длинные ноги, круглые колени, повторяющие форму луны и облизанные ее светом. Морщинка в сгибе локтя, три линии на внутренней стороне запястья. Рики вдруг поймал руку Кристофера и положил его ладонь себе на глаза. Подвинул так, что ресницы пощекотали пальцы. Раз, другой. Спрятавшись под рукой Кристофера, Рики открыл и закрыл глаза, сморщил лоб, нахмурил брови. Он будто что-то обдумывал, вспоминал, искал решение. Придерживая Кристофера за запястье и не позволяя ему убрать руку от своего лица, Рики подвигал плечами, будто почувствовал камень под спиной. Вздохнул глубоко, дернул стопой, уголком губ. Втянул живот и задержал дыхание. Его губы шевельнулись, и Кристоферу показалось, что Рики шепнул «подожди». Чего он ждал? Что искал? Что нельзя увидеть глазами, а можно только почувствовать? О чем он думал, прижимая ладонь Кристофера к своему лицу? Вспоминая Рики, Кристофер стал снова замечать смену дня и ночи, замечать голод, жажду и движения сокамерников. Однажды Рики сидел на краю шахты в Колсберге. Рассвет едва коснулся неба и обещал жаркий день. Кристофер не мог оторвать взгляда от царапин на руках Рики. — Когда мне было десять, мы с Норманом и Герритом поехали на охоту, — сказал Рики. Слева раздались редкие удары кирки о камень. — Мы поймали слоненка. — Рики вздохнул и почесал пяткой голень. — Слоненок громко орал, и Геррит, боясь, что на крик прибежит его мамаша, отрезал слоненку хобот. Через два дня рана загноилась, и слоненок умер. — Рики резко и яростно почесал голову. В то утро Кристофер беспокоился только об одном — несмотря на то, что он обрил Рики, ему не удалось избавить его от вшей.