***
Рики пришел в себя ночью. Трепыхающиеся на ветру стены фургона напоминали простыни и рубашки, которые набрасывал ему на лицо и обматывал вокруг его головы Уоррен. Рики дернулся и закричал. Марта взяла его лицо в ладони. Губы ее шевелились. Рики потребовалось время, чтобы понять слова утешения. Глупые и бесполезные. Избыточные. Лживые, как любое утешение. Марта сказала, что он очень слаб, что у него хрипы в груди, что он перенес на ногах воспаление легких. Сказала, что ему нужно хорошо есть и много отдыхать. А потом она дала ему глотнуть лауданума, и Рики проспал два дня. Марта путешествовала на двух фургонах. В одном спала она и дети, в другом перевозили вещи. У Марты было восемь лошадей для фургонов и три для ее помощников-негров. Двое из них были бастерами, родились и выросли в канавах Кейптауна. Марвин, с поломанными зубами и длинными, достающими до колен руками, работал грузчиком в порту, пока его не придавил ящик. Ему повезло: монашка подобрала его бездыханное, истекающее кровью тело на заднем дворе склада и отвезла в госпиталь. Когда Марвин выздоровел, он остался в госпитале — рыл могилы, переносил больных. Марвину было около тридцати лет. В госпитале ему привили любовь к личной гигиене — каждые три дня он брил голову, чистил уши и стриг ногти. Маленькие блестящие кусачки для ногтей были самым большим сокровищем Марвина, он заворачивал их в тряпицу, потом пихал в кожаный футляр, похожий на ножны. Эти ложные ножны он носил на шнурке на шее, как некоторые носят крест. Кусачки для ногтей Марвину подарила белая монашка; вспоминая о ней, Марвин понижал голос до шепота. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что он носит ее подарок у сердца? Подарила бы ему крест? Назвала бы богохульником? Дикарем? Рики был уверен, что по ночам Марвин украдкой дрочит на монашку и ее кусачки для ногтей. Когда Рики сказал это вслух, Марвин разбил ему нос. Разбил бы еще что-то, если бы не вмешалась Марта. Негры ее слушались. Уважали и любили в меру своих способностей, как собаки любят хозяина, который кормит их два раза в день. Рики забавляло наблюдать, как трое здоровых негров опускают головы перед белой мелкой женщиной и подолгу выслушивают ее многословный писк о терпении и сдержанности. Марвин, Лотар и Фини. Лотар тоже был бастером, но, в отличие от Марвина, рос в глуши в маленькой общине на три семьи. До пятнадцати лет пас и доил коров, а два года назад бастеры в его общине умерли то ли от оспы, то ли от малярии. Здоровяка Лотара — в свои семнадцать он весил как лошадь — приютили монашки. Третий из свиты Марты, Фини, был дикарем и вырос в госпитале. Он не помнил ни что случилось с его родителями, ни как попал в госпиталь. Пока он был маленьким, монашкам нравилось играть с ним в дочки-матери. Кормить с ложки, шить ему штанишки и рубашки, учить читать и наказывать за лень и непослушание. Судя по тонким ровным шрамам от розги на его спине, Фини был дьявольски ленивым ребенком. Сейчас он был ровесником Рики и верил, что у него было самое счастливое детство на свете, потому что его окружили любовью сразу несколько женщин. Для каждой из них у него было свое имя — мама, мать, матушка, мамка, мамуля, мамочка. Пантеон матерей. Так как Фини умел читать и считать, Марта поручила ему учить своих приемных детей. Четырех мальчишек, старшему из которых было двенадцать, младшему — семь. Каждое утро на рассвете Фини усаживался с ними на земле спиной к восходящему солнцу и передавал по кругу томик стихов Перси Шелли. Вопреки бурским традициям, Марта считала, что учиться читать по стихам легче и правильнее, чем по Библии. К тому же она питала слабость к пафосным, полным призывов к бунту стихам Шелли, потому что он был мужем великой женщины, которая стала писательницей, несмотря, а может быть, благодаря горестям, которые он ей причинил. Все трое негров были по-собачьи преданны Марте. Как бы Рики ни претила такая преданность, он не мог не признать, что Марта ее заслужила. Чего Рики не мог, так это не говорить гадостей Марвину, Лотару и Фини. Чтобы разозлить Марвина, достаточно было упомянуть монашку и кусачки для ногтей. Лотара Рики называл любителем потыкать членом в коров и кобыл. Фини пару раз спросил, кто посасывал его детскую пипиську лучше — его мамочка или мамуля. Ведь всем известно, что такие ласковые прозвища для баб рождаются в головах мужчин, только если они хорошо пососали их стручок. Рики слишком долго жил в борделе и ничего не мог с собой поделать. Но было и кое-что, что Рики объединяло и примиряло с Лотаром, Марвином и Фини. Все они любили выпить. И все они скрывали это от Марты. Марвин, Лотар и Фини покупали пальмовую водку, прятали днем, пили ночью, когда Марта с детьми уходила в фургон. Рики же воровал у Марты лауданум. У нее было больше десяти склянок. Каждую ночь он забирался в фургон с вещами и делал глоток. Один или два. Не больше. Из разных склянок. Сначала он боялся, что Марта заметит воровство и прогонит его. За десять дней путешествия с Мартой, во время которого она много рассказывала ему о себе и Перси Шелли, отдавала ему лучшие куски мяса, чтобы он поправился и окреп, Рики избавился от страха. Наоборот, ему стало даже любопытно увидеть, как Марта злится. Рики жаждал разоблачения, но, как назло, Марта не проверяла свои запасы лауданума.***
После обеда на востоке появилась первая башня. Сложенная из камней, высотой в два человеческих роста, она стояла в двадцати шагах от железной дороги. На крыше башни отдыхали два английских солдата без кителей, в расстегнутых рубашках. Из единственного узкого и длинного окна башни торчало дуло пулемета. Фини и Лотар часто оборачивались на башню, даже когда фургоны Марты проехали мимо. Через тысячу шагов Рики увидел еще одну башню. В отличие от первого, новое строение было не четырехугольным, а круглым. Из бойниц кроме ствола пулемета торчали две винтовки и вился сигаретный дым. К новому блокгаузу фургоны подъехали через шестьсот шагов. До заката солнца Марта и ее люди видели пять башен. Фини сказал, что, когда последний раз ездил в деревню за водкой, слышал, что такие блокгаузы теперь стоят вдоль железной дороги повсюду в Натале, Оранжевой и Трансваале. Когда англичане стали побеждать буров, бурская армия раскололась на маленькие партизанские отряды. Задачей блокгаузов было не подпускать бурских партизан к железной дороге, не дать им ее повредить и лишить наступающую английскую армию поставок оружия и продовольствия. В блокгаузах дежурили по трое-четверо солдат. Утром фургоны Марты снова тронулись в путь и выехали к крепости, около которой суетились двадцать солдат и десяток черных рабочих. Босые, без рубашек, в изношенных протертых рваных штанах, они один в один напоминали ремонтников железной дороги. От вида их вялых движений и мелких шажков Рики скрутил приступ кашля, словно напоминание, что еще десять дней назад он был одним из них. Черные перетаскивали рулоны с колючей проволокой, разматывали ее и протягивали между выстроившимися вдоль железной дороги грубо обтесанными столбами разной высоты. Вздумай Рики подойти к заграждению, самый верхний ряд проволоки оказался бы на уровне его глаз. Отделяя железную дорогу от вельда, забор оставлял около рельсов свободное место для проезда двух фургонов. На другой стороне железной дороги возводили такие же заборы. Пять — семь рядов колючей проволоки могли остановить одиноких зебр, лошадей и буйволов. Со стадом буйволов, которое зулусы выгнали на буров во время Великого трека, проволочное заграждение бы не справилось. Руководил английскими солдатами и черными рабочими офицер с седой бородой. Маленький и худощавый, он переваливался из стороны в сторону при ходьбе, будто весил двести килограмм. Поприветствовав Марту, он извинился за неудобства, которые вынужден ей причинить, и приказал всем ее неграм спешиться и построиться в линию. Рики оказался зажат между Марвином и Лотаром. От Лотара воняло лошадиной шерстью и навозом. Лже-ножны с кусачками для ногтей прыгали на часто вздымающейся груди Марвина, будто он волновался. Марвин первым показал офицеру свою трудовую книжку и регистрационную карточку, когда тот потребовал. Рики увидел замусоленные пожелтевшие страницы, исписанные мелким шрифтом. Расплывшиеся чернила мешали рассмотреть даты — где, когда и как долго работал Марвин. В книжке Лотара было в два раза меньше записей, чем в книжке Марвина, у Фини и того меньше. Офицеру это показалось подозрительным, и он стал расспрашивать Марту, уверена ли она, что Фини вырос в монастыре, встречалась ли она с людьми, которые могут это подтвердить. По мнению старика-офицера, вследствие плохого характера и склонности к пьянству и воровству черные редко задерживаются на одном месте работы. А короткие, как у Фини, трудовые книжки в практике старика-офицера всегда были верным признаком мошенничества. Черные предъявители такой книжки обычно выдавали себя за тех, кем не являлись, укрывали свой возраст или место жительства. Когда очередь дошла до Рики, седой офицер нахмурился так, что крупная капля пота упала с кончика носа и растворилась в его бороде. Теперь он уже не извинялся перед Мартой и не расспрашивал ее, а отчитывал, разглядывая Рики с раздражением, с каким разглядывал бы залезшую в одеяло ящерицу. У каждого черного должны быть документы, твердил он, черный без документов — потенциальный вор, убийца или беглый рабочий. За спиной офицера один из английских солдат ударил кнутом негра, вздумавшего помочиться на моток колючей проволоки. Негр был худым и каким-то хрупким. Рики не видел его лица, но решил, что он очень юн. Должно быть, мальчишке сейчас четырнадцать, столько же было Рики, когда он впервые убил зулуса и впервые прикоснулся к Крису. По спине Рики потек пот. Он мог бы быть на месте этого мальчика. Если бы не Марта, он бы всё еще горбатился на железной дороге. Английский офицер говорил что-то о войне, партизанах, черных дезертирах из английского корпуса цветных, занимающихся грабежом и убийствами на дорогах. Потом он выписал Рики временные регистрационную карточку и трудовую книжку и спросил Марту, куда они едут. Узнав, что она медсестра и собирается помогать раненым бурам, белобородый офицер заговорил о том, сколько труда англичане ежедневно вкладывают в наведение порядка на бурских землях. Они вошли в Преторию, Йоханнесбург, Блумфонтейн меньше месяца назад и первое, что сделали, — наладили для удобства населения в крупных городах полноценную работу колониальной администрации. Только там Марта сможет получить постоянные документы для своего черного рабочего. У черных детей Марты тоже были документы. Согласно трудовым книжкам, они были домашней прислугой Марты. В ту ночь Рики позволил себе выпить вместо двух глотков лауданума — десять. И всё равно он не смог заснуть. Звезды на небе выстроились вокруг туч, как блокгаузы и заслоны колючей проволоки — вдоль дороги. Лотар храпел как паровоз. Марвин спал, сжимая в кулаке ножны с кусачками для ногтей. Из фургона, в котором спала Марта с детьми, часто доносился кашель — один из мальчишек Марты заболел. Пару раз Рики видел, как по утрам, когда Фини читал стихи с детьми, Марта раскрывала записную книжку и что-то записывала. Перед тем как отправиться в путь, она прятала свою записную книжку в фургоне, где хранились аптечки, мешки с мукой, кофе и одежда. Рики думал, что Марта записывает то, что видит и делает, потому никогда не интересовался ее заметками. Но сегодня они остановились на ночлег между двумя блокгаузами, а лунный свет выкрасил в одинаковый белый колючую проволоку и сидевших на ней птиц; Рики не мог заснуть, не мог избавиться от беспокойства. Надеясь отвлечься, он достал записную книжку Марты. У нее был ужасный почерк — сплошь цепляющиеся друг за друга закорючки — и привычка заполнять страницы от края до края. Сначала Рики просто листал их. Потом глаза привыкли, и он стал различать даты. Несмотря на то, что каждая третья страница начиналась с даты, то, что он смог прочитать, не было полевыми заметками, а скорей напоминало сказку. Свою сказку Марта писала от первого лица и главным героем в ней был Ричард, которым она восхищалась и любовалась при каждой возможности. Смелый, решительный мужчина, он жил на ферме со своей большой семьей. В одной из сцен Марта описала, как на ферму напали кафры. Подкрались в ночи, подожгли сарай. Копье кафров пробило Ричарду плечо, когда он закрыл своим телом жену и детей. Раненый Ричард отвел жену и детей в дом, а сам встал с ружьем на крыльце. Единственная преграда между его близкими и дикарями. Между жизнью и смертью, между теми, кого он любил и кого ненавидел. Теми, кого он любил, и смертью, писала Марта. То ли дело было в том, что Марта неплохо описала бой, то ли в том, что Рики никогда не читал ничего, кроме Библии, но история смелого Ричарда увлекла его. Когда у Ричарда закончились патроны, он не отступил, не спрятался, он бросился вперед, отобрал у кафра копье и стал драться с черными дикарями их оружием. Раненый, перепачканный чужой и своей кровью, он убил дюжину кафров и прогнал остальных, защитил свой дом, своих близких, отстоял то, что было ему дорого. Сидевшие на колючей проволоке птицы захлопали крыльями. Рики выглянул из фургона и увидел, что звезды померкли. Приближался рассвет. Прежде чем отложить блокнот Марты, Рики пролистнул еще несколько страниц. Марта восхищалась не только смелостью, но и умом Ричарда. Описанный ею Ричард умел утешить, успокоить и зажечь надежду. Человек не принадлежит сам себе, говорил Ричард, каждую минуту своей жизни он находится во власти времени, природы и общества. Единственное, что действительно принадлежит человеку, — это образ идеального мира, который каждый из нас носит в своем сердце. Мира справедливого и счастливого, в котором все люди равны, любовь никогда не заканчивается и прощения хватает на всех. Жизнь — это война, в которой невозможно победить, говорил Ричард. В этой войне самые смелые из нас судят людей и события по законам своего идеального мира. Около потухшего костра Фини перевернулся с боку на бок, Марвин почесал голову. Рики устроился на земле и закутался в одеяло. Несколько мгновений он наблюдал за крысой, копошащейся между колесами фургона, потом заснул и увидел во сне Криса. Он стоял посреди вихря пыли, вокруг метались в панике люди, лошади, коровы и буйволы. В руке у Криса был пистолет. Щелкнув пустым магазином, Крис откинул бесполезное оружие в сторону и поднял с земли копье. Короткое копье зулусов, пригодное для близкого кровавого боя. Выставив его перед собой, Крис пошел вперед. Пыль рассеялась, и из серого марева на пути Криса выросла серая башня блокгауза. Рики проснулся, прежде чем во сне заговорили пулеметы. Солнце выглядывало из земли, как спина бегемота из воды. Фини сидел в кругу с детьми. Тонкий детский голос читал стихи. На раскаленных камнях потухшего костра стояли чайник с кофе и сковорода с кукурузными лепешками. Рядом, на камне, Марта склонилась над своими записями. Надо же, усмехнулся Рики, вспоминая свой сон, до чего похожи их с Мартой идеалы. Она фантазирует в своем блокноте о Ричарде, идущем на врага с копьем в руках. А Рики всю жизнь грезил Крисом, сражающимся непривычным для него оружием. Стоило подумать о Крисе не во сне, а наяву, и Рики охватил ужас. Крис мертв. Его больше нет. Криса казнили, когда Рики чинил свой первый участок железной дороги. Рики даже не оплакал его. Пока он носил кандалы, таскал шпалы и недоедал, его чувства были настолько угнетены и изломаны, что скорбь о Крисе сплавилась с жалостью к себе. Там, на железной дороге, Рики верил, что умирал. Он думал больше о себе, о том, что потерял и испортил, а не о Крисе. Но он больше не умирал. Рики окреп. Вчера он видел, как англичанин хлестал кнутом черного мальчишку и, как раньше, испытывал гнев. Он разговаривал с людьми, ходил, дышал. Он снова воровал и глушил беспокойство лауданумом. А Крис был мертв. Рики смотрел, как Фини складывает книжки, а черные дети Марты бегают друг за другом вокруг фургона, и не мог пошевелиться. Он не сразу заметил, что Марта что-то говорит ему. Глаза у нее были покрасневшими, будто она, а не Рики, не спала всю ночь. За ее худыми плечами поднималось солнце. Его утренний свет выбелил одежду Марты, парусиновый навес фургона, насыпь железной дороги и даже шпалы. Голуби трясли колючую проволоку. Младший из детей Марты, мальчишка с непропорционально большой головой, пронзительно завизжал, а потом засмеялся. Крис больше никогда не услышит голосов и смеха. Он больше никогда не увидит восхода, не увидит, как белеет поутру мир. Что чувствуют мертвые? Ничего, они просто исчезают. Рики не верил в ад и рай, он думал, что смерть похожа на сон без сновидений. Пустой, бесконечный сон. Он растопырил пальцы и поднял руку так, что казалось, солнце уперлось в ладонь. Лучи опутали пальцы и кисть, уменьшая, утончая и искажая их. Яркий свет резал глаза. Рики много раз смотрел на солнце сквозь собственные пальцы, а однажды он видел солнце между пальцев Криса. Люди меряют длину локтями и ладонями. Длину веревки, телеги, ткани. А Крис однажды измерил ладонью и пальцами Рики. Коснулся указательным его соска, большим погладил ключицу и потянулся к подмышке. Им было по четырнадцать. Они сбегали из лагеря буров на охоту, чтобы утолить жажду близости и прикосновений и успокоить гудящее внутри желание. Тогда Рики был счастлив. Он смеялся, когда Крис дотронулся до его пупка и раздвинул складки, будто хотел распутать узел и погрузить палец в живот Рики. Смеялся, кода Крис касался ребер, бедренных косточек, волос в паху, солнечного сплетения. Теперь Рики чудился за этой игрой тайный смысл. Казалось, Крис тогда исследовал не его тело, а его счастье. Определил его размер и вес, отмерил длину и ширину, вычислил площадь, задал направление, сравнил углы, обозначил границы, нашел равновесие и центр. Разделил на части, умножил на целое самые прекрасные и важные моменты в жизни Рики. Эти мгновенья счастья подарят Рики мечты, будут подпитывать его надежды и упрямство. Он навсегда обречен тосковать по ним.***
К обеду проволочные заграждения вдоль железной дороги приобрели причудливую форму и стали напоминать рыболовную сеть, будто англичане надеялись поймать бурских партизан, как рыб. Когда ветер сдул шляпу с Марвина и она перелетела через колючую проволоку, он прошел пятьдесят шагов вдоль забора, но так и не нашел места, в котором сеть была бы достаточно свободной, чтобы между рядами проволоки можно было протиснуться или проползти. После полудня Рики видел повисшую на проволочном заборе дикую лошадь. Должно быть, она попала в сети несколько дней назад и долго, отчаянно вырывалась, прежде чем умерла. Мухи копошились в широких ранах. На груди и правом боку проволока так глубоко врезалась в тело, что ее было не рассмотреть. Кое-где около забора из колючей проволоки тянулись канавы глубиной в три фута. Часто за заграждением виднелись туши мертвых быков, коров и овец. Над одними кружили стервятники. От других остались наполовину обглоданные кости. Мертвые животные лежали в двадцати, тридцати, пятидесяти и ста шагах от колючей проволоки. Земли буров напоминали мертвые земли коса. Люди убивали коров, обрекая себя и других на голодную смерть. Когда Рики было двенадцать лет, резня скота казалась ему непонятной и пугающей. Теперь он вырос, и резня скота стала естественным продолжением смертей, жестокости и страданий, которые он видел. Он видел, как в Колсберге неграм отрубали кисти и стопы, видел, как в Кейптауне бедняков сбрасывали в общие могилы, видел, как умирали рабочие на железной дороге. То, что коса убивали свой скот, обрекая себя и своих детей на голодную смерть, больше не удивляло Рики. Он вспомнил метания Джемисона, его пламенную речь в суде по делу о смерти Китоша и его желание быть выпоротым. Коса вели себя как Джемисон. Зло как сифилис — человек не сразу замечает, что заразился, не сразу понимает, что гниет изнутри. Гниет и теряет чувствительность. Но однажды нарыв прорывается, гной вытекает наружу и разрушает больного и тех, кто оказывается рядом. В двенадцать лет Рики видел за резней скота чудо веры и фантазировал о великом человеке, способном вдохнуть такую веру в людей. Но теперь он понимал: резня скота — не что иное, как прорвавшаяся наружу человеческая гниль. Отчаяние, гнев, ненависть, страх. Сейчас англичане резали скот буров, а буры резали скот англичан, чтобы уничтожить друг друга. И это мало отличалось от действий коса. В лучах заходящего солнца тень телеги стала длинной, как тень блокгауза. Тени лошадей передвигались на ногах-ружьях. На противоположной стороне железной дороги показались пятеро всадников. Одетые как буры, они говорили на непонятном Рики языке. Один из всадников — он был так низкоросл, что подтянул стремена к седлу, а его покрытая шляпой с куцыми полями голова едва возвышалась над ушами лошади, — перебрался через рельсы. Некоторое время ехал рядом с сидевшей на облучке фургона Мартой. Смягчая английские слова незнакомым акцентом, коротышка рассказал, что полгода назад приплыл вместе с друзьями из Парижа в Алжир, чтобы помочь бурам сражаться против английских захватчиков. Он говорил о власти денег в Европе, о лжи в политике. Французский карлик рассказал, что заграждения из колючей проволоки разделили на секторы всю Оранжевую республику и Трансвааль. Только небольшая территория на западе Трансвааля осталась непокрыта. Оглядываясь на мертвых животных в вельде, он сказал Марте, что систему секторов и заборов легче всего объяснить, если представить себе скелет коровы, обглоданный стервятниками. Позвоночник этого скелета станет тогда заслонами колючей проволоки вдоль железной дороги, ребра — коридорами из железной проволоки, ведущими в города. Суставы, бедренные и плечевые, — городами, обнесенными колючей проволокой. Француз приехал в Африку с тридцатью друзьями. Они вместе учились в Сорбонне и, узнав о несправедливой войне, не пожелали остаться в стороне. Теперь их война окончилась. Из тридцати их осталось пятеро. Одних англичане взяли в плен и отправили в тюрьмы Индии и Австралии. Других — убили. Лучший друг француза умер у него на руках от пули дум-дум. Знает ли Марта, что такое пули дум-дум, спросил француз, знает ли, что они запрещены международными правилами о ведении войны? Конвенциями, подписанными в Гааге и Петербурге. Но англичане используют их здесь, в Южной Африке, оправдываясь тем, что Трансвааль не подписал ни одной международной конвенции. Другу француза такая мягкая пуля попала в плечо, в ране она раскрылась и зацепила зубцами край легкого. Пока пулю вырезали, он истек кровью. Железная дорога, а вместе с ней змея оград, вильнула на юг. Марте ничего не оставалось, как направить лошадей на юг. Француз попрощался и поспешил нагонять своих. Солнце садилось за фургоном Марты, из-за густой тени ее лицо стало почти черным. С наступлением темноты Рики всё сильнее хотел снова заглянуть в записную книжку Марты. Вчера он прочитал о смелости Ричарда и его хитроумной болтовне. Выбрал фрагменты наугад, остальное пролистнул, упустил начало и конец истории. Сегодня проклинал свое нетерпение и невнимательность. Даже из строк, которые случайно попались ему на глаза, он понял, что Ричард был фермером, у него было много коров и большая семья. Вчера Рики мало интересовали упомянутые Мартой три сына Ричарда и девочка-дикарка, которую Ричард по доброте душевной взял воспитываться в свой дом. Но сегодня Рики необходимо было снова открыть дневник Марты и подтвердить свои догадки. Он никогда не знал, как звали папашу Стюарта, но не мог избавиться от ощущения, что Марта пишет о нем. Девочка-дикарка, которую Ричард взял на воспитание в идеализированном повествовании Марты, могла быть Гинджу, девочкой, которую Стюарт взял в жены. От воспоминания о том, как Марта идеализирует Стюарта, как восхищается его смелостью и подчеркивает его мудрость, Рики сделалось не по себе. В том, как сильно восхищение Марты Стюартом походило на восхищение Рики Крисом, было что-то отвратительное. Неправильное, несправедливое и унизительное. Прежде всего, по отношению к Крису. Ощущая эту унизительную несправедливость очень остро, Рики не сразу смог понять, кто унизил Криса. Марта, в описаниях которой подлый, лживый и жестокий Стюарт был таким же смелым, как Крис? Или он сам, когда начал поклоняться храбрости Криса? Дневник Марты всего лишь показал Рики, насколько убога такая идеализация, сокращающая человека до одной черты его характера, выделяющая и превозносящая человека за одну его смелость. Она далека от любви и отдаляет тебя от того, кого ты идеализируешь. Над железной дорогой скорчилась безлунная, темная ночь. Она плевалась ветром и пылью. Выла гиенами и вскрикивала ночными птицами. Стаи мошкары и летучие мыши вырвались из ее нутра и окружили людей, зажатых между рельсами и колючей проволокой. Запахло дерьмом и перегноем. Марта приказала остановиться и разбить лагерь. Марвин развел костер. Рядом с людьми у костра сели их сгорбленные тени. Детские напоминали крыс. Взрослые — гиен, разрывающих падаль. После ужина Марта с детьми забралась в фургон. Марвин, Фини, Лотар и Рики расстелили одеяла на земле. Марта дала Рики коня, одеяло, рубашку и штаны взамен лохмотьев, в которые превратилась его одежда на железной дороге. Лишь ружья у Марты не нашлось для Рики. Если бы он захотел, он мог бы ночью украсть ружье у Марвина, Лотара или Фини, забрать коня, несколько склянок лауданума и уйти. Вот только куда он пойдет без документов? Пока у него их нет, он будет держаться за Марту. Дневник Марты стал для Рики навязчивой идеей. Если Марта писала о Стюарте, она не могла не написать о Крисе. Марта знала Криса дольше, чем Рики. Когда они жили в Капе, до Великого исхода, Марта видела Криса каждый день. В то время как Рики, со своей влюбленностью двенадцатилетнего ребенка, мог только мечтать увидеть Криса в церкви издалека. Марта не только видела его каждый день, она разговаривала с ним каждый день. Наблюдала, как он ест. Как он умывается. Рики судорожно втянул в себя воздух. У него кружилась голова, когда он думал о прошлом Криса. Жизнь Криса представлялась ему пропастью, неизведанной, глубокой и волнующей. Крис прожил на свете девятнадцать лет. Рики был рядом с ним всего лишь несколько месяцев. Он знал, каким Крис бывает, когда устает, радуется, расстраивается, задумывается. Видел его вблизи, касался его, смотрел ему в глаза, засыпал с ним в обнимку. Было время, когда Рики казалось, что он знает Криса лучше всех. Знает о нем то, чего не знает никто другой. Но теперь он понимал — моменты их близости были всего лишь короткими эпизодами в жизни Криса. Крис мертв. У него нет будущего, у них нет будущего, но благодаря записям Марты Рики сможет прикоснуться к его прошлому. Ее дневник откроет для него ту сторону Криса, которую он никогда не знал. Ее дневник станет для него последней встречей с Крисом, последним свиданием. Не важно, что придется смотреть на Криса чужими глазами. Не важно, правду пишет Марта или ложь. Рики всего лишь мечтал еще раз почувствовать себя причастным к жизни Криса. Получить еще одно подтверждение того, что Крис жил, ходил, дышал, говорил. Ведь он даже не знает и, возможно, никогда не узнает, где Крис похоронен. Дождавшись, когда Марвин захрапит, а костер потухнет, Рики выбрался из-под одеяла, подошел к фургону с вещами и отыскал записную книжку Марты. Ночь была темной и безлунной. Рики пришлось выйти под звезды и поднести записную книжку к глазам. Холодный ночной ветер очень скоро заставил Рики дрожать, но он не пошевелился и не потянулся за одеялом, не в силах оторваться от чтения. Марта начала свой дневник с описаний детства. Истории своей семьи, а не семьи Стюартов. И Рики не знал, имеет ли право он пропустить эти первые страницы. Что, если, прочитав их, дальше, когда речь наконец зайдет о Крисе, он сможет понять, где ложь, а где правда? Потому он читал про маленькую девочку, которая боялась темноты, громких звуков, собак и чужих людей. Читал про ее строгую, помешанную на чистоте мать, хлещущую девочку по щекам за плохо подметенный пол или плохо вымытый котел. Читал про отца, который учил девочку читать и рассказывал ей о дальних странах. Читал и находил в нем сходство со своим отцом — у обоих головы были забиты удивительными вещами, далекими от реальности. Удивительные теории отца Марты привели ее семью в Африку. Ее отец мечтал строить школы для дикарей, но умер от лихорадки. Когда это случилось, шестнадцатилетняя Марта еще не оправилась от морской болезни. Ее тошнило в церкви и на похоронах, тошнило, когда она пожимала руки бурам и когда она встречала на улице черных. Маленький домик, который купил для ее родителей их друг-миссионер, пригласивший их в Африку, стоял в глуши. Марта никак не могла привыкнуть к окружающей его пустоши без единого дерева. Потом появился Ричард. Она встретила его в церкви. Он подарил ей козу. Внутри Марты проснулась маленькая девочка, радующаяся появлению домашнего любимца и концу невыносимого одиночества. Потом из буша пришел дикарь. Черный, как ночь, огромный и сильный, как бык, полуголый, он постелил свою циновку во дворе Марты, и она начала сходить с ума. Утратила сон и аппетит, вскакивала от каждого шороха. Она просила дикаря уйти, но он не понимал ее. Тогда ей казалось, что не может быть ничего хуже, чем жить рядом с дикарем всю жизнь. Даже потеря родителей меркла по сравнению с этой однообразной, безрадостной, давящей, сжимающейся жизнью. Марта боялась бушмена и одновременно стыдилась рассказывать о нем в церкви. Будто его наглое присутствие на ее дворе без ее разрешения каким-то образом пачкало и позорило ее. Чем дольше она скрывала, тем крепче становился стыд. Марта жила как в тюрьме, пока Стюарт не освободил ее. После новогодней проповеди в церкви он предложил ей покататься верхом. Они съездили в Столовую бухту, посмотрели на море и корабли. А потом он отвез ее домой и увидел дикаря. Грязный и огромный бушмен ковырял прутиком в зубах. Когда Марта, запинаясь, призналась, что бушмен не ее слуга, Стюарт прогнал его. Ему потребовалось всего лишь крикнуть и пальнуть в воздух. Естественно, боящаяся одиночества Марта поверила, что Стюарт способен избавить ее от ее страхов. Ричард. Она называла его Ричардом и даже находила что-то благородное в его чертах. Ричард стал приглашать Марту на свою ферму, возил в порт, на охоты, познакомил с домашними. Семья Ричарда была полной противоположностью того, что привыкла воспринимать как семью Марта. Больше всего ее пугали и интересовали черные дети Стюарта. Ее безмерно удивляло, что шестилетний Джонни, несмотря на его короткие кривые ноги, бегает быстрее, чем кто-либо, кого видела Марта. Еще удивительнее было то, что он бегал босиком и стопы его были жесткими и загрубевшими, как подошва сапога. Марте непривычно было видеть, что четырехлетний сын Ричарда, Крис, ходит голышом. Она видела голых туземных детей издалека, но никогда не приближалась к ним. Тем более ей не приходило в голову разговаривать с ними. И теперь, услышав, как голый четырехлетний сын Ричарда с поцарапанными руками и ногами здоровается с ней по-английски и спрашивает, понравилась ли ей прогулка, Марта поразилась до глубины души. Оказывается, она внушила себе, что, если черные дети ходят голышом в том возрасте, когда их белые сверстники — одетыми, значит, и в умственном отношении они должны отставать. Страницу Марта посвятила описанию физического строения черных детей Ричарда. Следуя моде европейских научных журналов, Марта измерила обхват черепов Криса и Джонни, высоту лба, размеры глазниц, расстояние от переносицы до губ и подбородка. Ричард позволил ей изучать своих детей и рабов. Переводя чуждые и непривычные для нее вещи на язык букв и цифр, Марта почувствовала себя уверенней. Так чувствует себя человек, который укрывается в доме от дождя. Марта сравнивала черных с белыми, придумывала аналогии, обобщала и делала выводы. Расспрашивая рабов, строила теории о специфике умственного развития черных, об основных, определяющих чертах их характера, о способностях, склонностях и моральных ориентирах. Рики вернулся к фургону, достал фляжку лауданума и сделал большой глоток. Сегодня ночью он не собирался ограничивать себя двумя глотками. Ему надоело врать. Читая записки Марты, он чувствовал гнев и тоску. Давно забытые сильные и яркие гнев и тоску. Гнев на то, что его окружает, и тоску по чему-то большему, великому, необходимому, чистому. Марта тоже чувствовала тоску — по пониманию, определенности, надежности и защищенности. Из всех рабов Ричарда Марту больше всего заинтересовал Мбавана. Она поражалась его памяти — не умея считать, он мог отличить по внешним признакам друг от друга каждую из пяти тысяч коров Ричарда. Он хорошо разбирался в травах и имел четкие представления об организме и внутренних органах черного человека, которые мало отличались от органов белого. На страницах своего дневника Марта отметила любовь черных к длинным именам. Заметила, что Мбавана называл Кристофера только полным именем и мальчику это нравилось. Рики ополовинил склянку лауданума. В животе разлилось тепло. Кровь застучала в висках. Он поднял лицо к звездам и произнес по слогам непривычное имя: — Крис-то-фер. Горечь осела на языке. Пот папы Легбе, неужели он действительно никогда больше не увидит Криса? Рики никогда не называл его полным именем. Он никогда больше не сможет произнести «Кристофер», глядя ему в глаза. Общение с Мбаваной подвело Марту к мысли, что умственные способности черных принято преуменьшать и недооценивать, что при должном обучении ум черного будет развиваться. Марта, глупая, наивная, неопытная, вбила себе в голову, что дети Ричарда особенные, унаследовали от черных и белых лучшие качества. Она твердо решила воспитать из детей Ричарда образованных джентльменов. Она собиралась оказать услугу всему человечеству и изменить мир. Рики убил комара на шее и понял, что дрожит. Марта стала учить детей Ричарда до того, как вышла за него замуж. Она писала, что Джонни ленив и не умеет сосредоточиться. Кристофер всё схватывает на лету, показывает способности к языкам, но постоянно отвлекается и совершенно не любопытен. Недостатки Кристофера и Джонни Марта списывала на особенности черного характера. Рики прикрыл глаза. Вспомнил, как впервые поцеловал Криса. Как же красив он был тогда в красном мундире. Вспомнил, как старался скрыть дрожь в руках, предлагая Крису надеть английский мундир. Вспомнил возбужденную путаницу в мыслях и чувствах, побудившую его предложить Крису мундир англичанина. Кажется, Крис говорил, что Стюарт собирался послать его учиться в Англию? Как бы сложилась жизнь Криса, если бы Стюарт послал его учиться, а не превращал в солдата, унижая приказами, противоречащими совести, как убийство Нголу? Рики снова вернулся к дневнику, хотел выучить слова Марты о Крисе наизусть, но строчки расплылись перед глазами. Пришлось сморгнуть слезы и сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и продолжить чтение. Когда Марта стала женой Ричарда и поселилась на его ферме, характер ее записей изменился. Неуклюжие научные теории ушли на второй план и уступили место взаимоотношениям и раздражению. Марту расстраивала замкнутость старшего белого сына Ричарда, Бартоломея, опасные и оскорбительные проделки Джонни, ее раздражало то, что Кристофер легко попадает под влияние Джонни и всё чаще во время занятий рассматривает траву и холмы на горизонте. Рики погладил землю рядом с собой. Из травы здесь были только редкие сухие иголки. Казалось невозможным, несправедливым, что Крис больше никогда к ним не прикоснется. Марта сочувствовала Ричарду, когда дети огорчали его. У Марты случился выкидыш, и это сочувствие наложилось на жалость к себе. Марта стала меньше думать о различиях между черными и белыми, а больше — о своем поражении и о том, чем она отличается от женщин, которые родили Ричарду детей. Она то завидовала им, то ненавидела их, то расспрашивала о них, то ревновала их к Ричарду. Марта никогда не считала себя красавицей, но любая белая женщина красивей черной грязной туземки. Бессонными ночами она пыталась понять, чем дикарки привлекли Ричарда. Их пот имел густой запах, они сплевывали сквозь зубы, как матросы, они ходили босиком, жевали табак, у них были грубые и низкие голоса. Как мог Ричард взять такое существо в свою постель, ласкать его, как ласкал Марту? Наверняка они даже не были девственницами, когда он их взял. Так почему же Бог подарил им детей, а Марте — нет? Днем Марта наблюдала за рабынями. Как они двигаются, жестикулируют, разговаривают, работают и отдыхают, по-мужски раскинув колени. Она рассматривала пленных женщин, которых Стюарт привел из похода, держал в яме и собирался отправить в Америку. Все они были нагими, но наготы своей не стеснялись. Сидевшие в яме женщины больше походили на сонных коров, чем на людей. Их нагота, веревки на шее, сонное смирение — всё это пугало Марту. Разглядывая пленных лали, свази, бушменок и готтентоток, Марта испытывала отвращение к их крепким телам, отвисшим полным, похожим на дыни тяжелым грудям, широким, как у лошадей, бедрам. Рики опустошил бутылку лауданума и открыл следующую. Голова кружилась и болела. Мозоли папы Легбе, Марта, как и он, испытывала отвращение к женским округлостям. Мбавана, старый зулус, первым заметил нервное истощение Марты. Приготовил для нее травяные настойки против бессонницы, слезливости и беспокойства. Марта стала внешне спокойнее, сонливее, но не перестала расспрашивать о матерях Джонни и Кристофера. Толстая рабыня с непропорционально маленькой кукольной и вытянутой в затылке головкой рассказала Марте страшную историю. В этой истории всё, от первого до последнего слова, было ложью, клеветой, ядом. И одновременно эта история помогла Марте сделать последний вывод о черном характере, который примирил ее страхи с ее добротой. Рабыня с маленькой головой сказала, что мать Кристофера была нелюдимой, замкнутой, неразговорчивой девочкой. Ричард изнасиловал ее. Она возненавидела ребенка, которого носила под сердцем. Когда он родился, она пыталась его утопить в поилке для свиней. Мбавана спас новорожденного и забрал его у матери. Всё это произошло на глазах у маленького пятилетнего Барта. Мелкий, замкнутый, одинокий мальчик, потерявший мать, недополучающий внимания отца, растерянный и не до конца понимающий, что происходит. Матери Кристофера было достаточно раз поиграть с Бартом, дать ему пососать свою полную молока для нежеланного, ненавистного ребенка грудь, и Барт начал бегать за ней хвостиком, пропадать у ее хижины целыми днями. Он даже ночевал у нее иногда. А через месяц или два Мбавана поймал маленького Барта, когда он занес камень над головой спящего Кристофера. Камень был больше туловища Барта, руки у мальчишки дрожали, Кристоферу не исполнилось еще и полгода, если бы не Мбавана, камень раздавил бы его, как крысу. Мбавана перехватил дрожащие руки Барта в последний момент. Старый зулус не стал наказывать мальчика, он знал, что он всего лишь оружие в руках злой женщины. Он пошел к ней и велел ей убираться с фермы. Она сказала, что Ричард ее не отпустит, тогда Мбавана помог ей сбежать ночью. Для Марты в этой истории было всего слишком много. Слишком много ненависти, насилия и жажды убийств. Она уже достаточно хорошо знала Ричарда, чтобы понять, что он может быть жестоким. Но она не хотела верить, что Ричард — ее Ричард, ее спаситель, опора и защита — был способен на мерзость и подлость. Потому Марта еще больше обозлилась на черных женщин. Бесстыдных и жестоких, как животные. От бившего его озноба Рики прикусил язык. Ему казалось, что ночной ветер гулял у него в животе — тянул между ребер и ворочал внутренности как перекати-поле. Он добил вторую склянку лауданума и поднял голову к звездам. Знал ли Крис историю своей матери? — Твоя мать была еще безумнее моей, — сказал Рики звездам, потом подумал и добавил: — Крис-то-фер. Он повторил его имя несколько раз, будто надеялся, что сможет повернуть время вспять. Нашел ли Рики в дневнике Марты то, что искал? Какой смысл в истории матери Криса? Для Рики? Для Криса? Узнал ли Рики больше о Крисе, когда прочитал о его матери? Рики посмотрел на звезды. Нет, моргнули звезды и расплылись перед глазами. Нет, история матери Криса — это не история Криса. Это история чужой боли, чужого страха и потери. Она не приблизила Рики к Крису, а наоборот — легла между ними как колючая проволока и напомнила о том, что в жизни есть много вещей, с которыми невозможно смириться. Рики не мог смириться со смертью Криса. Мать Криса не могла смириться с его жизнью. Но их чувства потерянности и горя причиняли им одинаково сильную боль и сжигали их изнутри. Мир вокруг Рики стал нечетким, блестящим и влажным, каким становится, когда смотришь на него через пелену слез. Ему снился Крис. Избитый, слабый, больной. Только дрожащие ресницы и редко вздымающаяся грудь говорили о том, что он жив. Марта стояла рядом с пистолетом. Стюарт направлял ее на Криса.