Гнев и справедливость

Рики снилось, что он Мали. Его бьют ногами и палками, ему ломают ноги и руки. Во сне он видел Марту среди своих мучителей. Она отрезала ему яйца. Впервые за долгое время он проснулся от собственного крика. Его новые документы — газетные буквы и цифры на плотной зернистой бумаге. Закорючки подписей принадлежали чиновникам, которых он никогда не видел. Он обязан был носить их с собой и беречь от дождя. Он всё еще не решил, откуда начать поиски Криса. Но точно знал, что должен держаться около железной дороги, вернуться к тем ее участкам, которые прошел в кандалах, и откопать спрятанные деньги. Узнает ли он место? Может ли доверять своей памяти? Вспоминая колючую проволоку и блокгаузы, Рики предположил, что дальнее путешествие для черного в одиночку станет невыполнимо трудным. А может, он просто боялся снова остаться в одиночестве и каждую минуту ждать нападения? Он мог бы украсть лошадь, последовать примеру бурских партизан — днем прятаться в вельде, ночью перерезать колючую проволоку и пересекать закрытые территории. Но сколько таких переходов он сможет совершить, если весь Трансвааль и Оранжевая опутаны колючей проволокой и блокгаузами? Рики не верил, что его изворотливости и удачи хватит надолго. Безопаснее было найти хозяина, белого, который направляется в Кейптаун. Чтобы путешествие было быстрым, белого стоило искать на вокзале. Рики полгода таскал на себе шпалы и рельсы — достаточно, чтобы в одиночку восстановить не меньше пятидесяти миль железной дороги. Достаточно, чтобы заработать на билет от Йоханнесбурга в Кейптаун. Только англичане не платили ему за работу, а Марта прятала деньги в трусах, и он не мог их украсть. Но была одна вещь, которую он решил непременно забрать у Марты, как бы хорошо она ее ни прятала. В гостиничном номере Марты всегда царил полумрак. Незадолго до смерти Мали, до того, как Рики получил свои документы, Марта начала вставать. Боли в спине отступили, но появились кашель и головокружение, потому она была едва ли не слабее, чем раньше. Марвин боялся, что она умрет. Рики было наплевать. Когда он принес ей обед, Марта назвала его «милым». На кровати вокруг нее лежали книги и журналы: Библия, томик стихов Перси Шелли, йоханнесбургские газеты, которые каждый день для нее покупал Марвин. Того, что искал Рики, на кровати не было. Ела Марта плохо, часто делала перерывы, чтобы отдохнуть. Она пребывала в сентиментальном настроении и попыталась втянуть Рики в разговор. Поблагодарив его за то, что принес обед, вспомнила, как он помогал ей в лагере ухаживать за бурскими женщинами, стариками и детьми. Марта сказала, что наблюдала за ним и была искренне тронута его вниманием, терпением и состраданием по отношению к пленным и больным. Тронута до глубины души и обрадована, получив подтверждение своей теории, — даже грешник, если ему помочь, может вернуться на путь добродетели. — Из-за тебя я однажды утратила веру в людей, — Марта слабо улыбнулась. Полумрак в комнате с закрытыми ставнями превратил улыбку на худом лице в гримасу смерти. — Благодаря тебе вера в людей ко мне вернулась. Однажды ты соблазнил моего пасынка и заставил его убить моего мужа. Но стоило мне избавить тебя от твоих дурных наклонностей, ты открыл свое сердце людям, в тебе появились доброта и сочувствие. Не только я помогла тебе, но и ты помог мне. Рики? Способен ли ты понять это? Чувствуешь ли ты, что помог мне начать новую жизнь, как я помогла начать новую жизнь тебе? Она требовала от него ответа, и он кивнул, продолжая под видом уборки обыскивать ее вещи. Сундук, коробку из-под новой шляпы, узкий платяной шкаф, где на одежде висели лимонные листья. Трещину на потолке переползал мелкий геккон, когда Рики нашел дневник Марты. Сунув его за пояс, он покинул комнату, ни слова не сказав Марте на прощанье. Дневник Марты принадлежал Рики. Ее записи о Крисе, о том периоде его жизни, когда Рики его не знал, теперь были всем, что у Рики осталось. От Криса. От идеалов. От него самого. Он захватил с собой еще две аптечки, одну с эфиром и щипцами для языка, вторую с опиумом и перевязочными материалами. Мысль о том, что опиум и эфир всегда можно продать, дарила иллюзию защищенности. Такую же беспомощную и призрачную, как когда-то мешочек гри-гри на шее. По пути на вокзал он думал о Марте. Чушь, что она говорила в комнате с закрытыми ставнями, казалась логичным продолжением того, что она писала в своем дневнике. О лени черных, о развратности черных женщин. Марта будто пыталась отгородиться выводами от своих страхов. Сильный судит, слабый боится и страдает. Судить, чтобы уменьшить свои страдания, унять страхи и неуверенность. То, что она сделала с Рики, напоминало отчасти действия банды белых, которые изнасиловали его после Колсберга. Они искали дырку, в которую можно спустить. Марта искала кого-то, на ком можно было проверить свои выводы и теории. Ничего личного. С белыми после Колсберга и с Мартой Рики отчетливо понимал, что просить пощады бесполезно, и молчал. И только Уоррен мог заставить его плакать и умолять. Уоррен ненавидел его глаза. Не прощал ему, если Рики не мог кончить. Уоррену нравилось скользить членом по пустым деснам Рики. Уоррен бесился от злости, когда Рики сопротивлялся. А если Рики проявлял покорность, Уоррен с наслаждением унижал и топтал его. Это взаимодействие казалось глубоко личным. Наверное, Уоррен научил Рики находить облегчение в слезах и удовольствие в жалости к себе.

***

Несколько дней он наблюдал за вокзалом. Товарные поезда привозили машины для плантаций и мастерских, иногда консервы для английского военного гарнизона, иногда алкоголь и ткани. В Кейптаун отправлялись — груженные мешками сахара, руды, соли и золота с приисков. Как и корабли в Кейптауне, разгружали и загружали вагоны черные, индусы и нищие белые. Когда на станции появлялся пассажирский поезд, Рики прятал аптечки и дневник Марты в яме и спешил к вагонам. В первый же день он понял, как много вокруг вокзала околачивается таких негров, как он, старающихся пристроиться на работу к приезжему белому. Часто за право понести чемодан белого завязывалась драка. Изредка эта драка будила смотрителя станции, дремавшего в кресле-качалке около своего кривого дома. Он доставал палку и выходил из тени покричать на негров. Негры, крутившиеся на вокзале, были в основном бездельниками без постоянной работы. Многие недавно пришли в Йоханнесбург с разоренных ферм. Раз в неделю приезжала полиция, искала среди негров беглецов с плантаций и рудников. Белые, уезжающие в Кейптаун, интересовали Рики больше всего. Их было мало. В основном — офицеры и журналисты. Почти у всех имелись один или двое черных слуг. Первый — отвечал за одежду белого, второй — готовил ему еду. Рики уже начал задумываться о способе путешествия, о котором рассказывали приемыши Марты. Они коллекционировали и возбужденно пересказывали истории о смельчаках, прокатившихся на крышах поездов. Дети Марты клялись, что встречали мальчишку-негра, который проехал на крыше от Кейптауна до Претории. Рики с трудом верил этим сказкам. Вдоль дорог стояли тысячи блокгаузов. Что помешает солдатам из блокгауза подстрелить человека на крыше поезда? Разве что на крыше он проезжает только мимо станций, а днем прячется от дозорных на блокгаузах между вагонами. Рики видел железные крюки, сцепляющие вагоны. В движении, при тряске, на таких узких железяках, должно быть, трудно удержаться. Но чем дольше он торчал около вокзала, тем больше склонялся к тому, чтобы рискнуть. Пока однажды не случилось то, что, как говорил Мали, никогда не случалось и не должно было случиться. Мали улыбнулась девушка из высшей касты, Рики увидел на вокзале черного, одетого в европейское платье. Черного в начищенных ботинках. Черного, путешествующего с белой женщиной, которая придерживала шляпку с розовыми лентами. Черного, у ног которого стояли чемоданы из крокодиловой кожи. Воспользовавшись тем, что местные оборванцы замешкались, пораженные этим зрелищем, Рики подхватил два чемодана из крокодиловой кожи. Они оказались тяжелыми, будто камнями набиты. Одетый как белый черный засуетился, попытался забрать у Рики чемодан. Такое поведение можно было оценивать и как хороший, и как плохой знак. В худшем случае черный был жадным или бедным. В лучшем — воспитанным. В обоих случаях он, скорей всего, откажется содержать слугу. Желая проверить свою догадку, Рики продолжал удерживать чемодан, не отдавая его хозяину. Черный в костюме как раз собирался что-то сказать, когда к нему и его белой спутнице подлетели дети. Два мальчишки, лет семи и десяти, с круглыми лицами цвета мокрой глины. Цветные. — Меня зовут Джон Войт, — заговорил черный, пока Рики рассматривал детей. — Это моя жена Мари, это мои сыновья Виктор и Питер. В глазах черного Рики увидел неуверенное, умоляющее выражение. Он будто сомневался, что Рики его понимает. Может, он вообще думал, что Рики собирается украсть у него чемоданы? Рики вздохнул и опустил на землю один чемодан, пожал черному руку и назвал свое имя. Неполное, быть ван Райнбергом он больше не мог и не хотел. — Вам нужен слуга. Кто-то, кто будет таскать ваши чемоданы, заботиться о вашей одежде в поездке. Я умею стирать, гладить, готовить еду, — затараторил Рики. Он часто слышал, как это говорили другие. — Вы путешествуете до Кейптауна? Или направляетесь в Дурбан? — Да, мы едем в Кейптаун. Но нет… — Войт обернулся к супруге, и та наморщила носик. — Спасибо тебе, конечно. Но мы отлично справляемся с нашей едой и одеждой сами. Нам не нужен слуга. Рики опустил тяжелый чемодан на песок. — Но, если ты хочешь добраться до Кейптауна, ты можешь составить нам компанию, — добавил Войт. Так не бывает. Место в поезде стоит денег. Не собирается же человек, который не может платить слуге, покупать билет для Рики? — Мы заплатили за купе в первом классе, в нем хватит места и для тебя, — словно прочитав его мысли, ответил Войт и повернулся к женщине: — Ты же не возражаешь, дорогая? — Нет, конечно, нет. — Ветер бросил розовые ленты ей в лицо. — Могу я взять свои вещи? — прошептал Рики. Он так давно никого не благодарил, что забыл, как это делается. — Только поторопись, — улыбнулся Войт. Внутри стены вагона первого класса были обиты красным деревом, пол застелен местами пропаленным, но всё еще ярко-красным ковром. Усевшись на дерматиновое сидение, женщина, Мари, сняла шляпку. Волнистые светлые волосы, собранные в пушистый конский хвост, рассыпались по плечам. Таких белых волос Рики никогда не видел. Кожа у Мари была нежно-розовой. А ресницы накрашены угольно-черным. Когда поезд тронулся, дети прилипли к окну, а Рики ударился плечом о стену. Купе было маленьким и тесным. Войдя последним, Рики закрыл за собой дверь и замер, чтобы никому не мешать. Теперь, когда все расселись, он решил, что вполне может устроиться на полу. Но Войт остановил его. — Садись около меня, а дети сядут к Мари. — Или простоят весь день у окна, — улыбнулась Мари, погладив сыновей по спинам. Они считали блокгаузы и телеграфные столбы, вскрикивали, когда видели запутавшихся в колючей проволоке коров и диких лошадей, махали руками английским отрядам на дорогах. Старший из мальчиков вдруг начал выстукивать костяшками пальцев по оконной раме. — Виктор, — Мари улыбнулась, — если хочешь у кого-то что-то спросить, у тебя для этого есть язык. — Это была азбука Морзе, — Войт подмигнул Рики. А когда Рики непонимающе нахмурился, пояснил: — Его постукивания. Одиночный удар, пауза, три быстрых удара. Таким образом слова шифруются и передаются по линиям телеграфа. Виктор выучил азбуку Морзе полгода назад и с тех пор постоянно пользуется ею, когда хочет произвести впечатление на новых знакомых. Виктор носил пиджак, короткие штаны и остроносые маленькие туфли. Всё фабричного пошива, а не подогнанные под ребенка вещи взрослого, к которым Рики привык в своем детстве. — Ты родился в Йоханнесбурге? — Виктор повернулся к Рики. Оказывается, это его внимание он стремился привлечь, выстукивая зашифрованное сообщение. Других новых знакомых поблизости не наблюдалось. — Нет, — ответил Рики. — А где? — Глаза Виктора блестели от любопытства. В какой-то момент Рики стал ему интересней, чем мир за окном. — В Капе. — Рики попытался вспомнить себя в его возрасте. Но вспомнил, как Норман учил его охотиться. — В Кейптауне? Или на ферме около города? Твоя мать была белой? Или твой отец? От кого ты унаследовал голубые глаза? Папа говорит, что у семидесяти процентов детей, которые родились в Кейптауне после тысяча семисотого года, был белый отец. — Это очень приблизительные подсчеты, — смутился Войт. — Ты приехал из Кейптауна на поезде? Или приплыл на корабле до Дурбана, а потом добрался поездом до Йоханнесбурга? — сыпал бессмысленными вопросами Виктор. — Ездил когда-нибудь на запряженной волами телеге? Видел слонов? Мы видели их издалека по пути из Дурбана в Наталь. Что у тебя в саквояжах? Можно посмотреть? — Виктор придвинулся ближе, и Рики пожал плечами, разрешая ему заглянуть в аптечки. — Ты врач? — Мальчишка восхищенно прикоснулся к склянке эфира, скальпелю и щипцам для языка. — Перестань, Виктор. Все уже устали от твоих вопросов. — Остановив сына, Мари повернулась к Рики и закатила глаза. Будто они были хорошо знакомы, будто были старыми приятелями. Мари рассказала, что приехала в Африку два месяца назад. Она родилась и выросла в Шотландии. Виктор и Питер тоже родились в Шотландии. В Шотландии Мари встретила Джона Войта и сразу в него влюбилась. Когда Джон был маленьким, шотландский миссионер усыновил его, забрал из Африки и привез к себе на родину. Подростком Джон Войт ходил в колледж, в котором преподавал отец Мари. Там они и познакомились, а в церкви около колледжа поженились. Потом у них родились дети, Джон выучился в университете. Теперь он вернулся в Африку и собирался открыть колледж для черных. В тяжелых чемоданах Войт и его семья везли книги и журналы. Когда стемнело, Войт зажег масляную лампу, а Виктор и Питер подрались из-за журнала. Мальчишки наперебой тараторили о человеке, научившемся запирать звезды в лампе. В борьбе за внимание Рики Виктор сунул ему под нос фотографию человека в цилиндре, окруженного круглыми, как яблоки, звездами. Виктор заговорил об изобретении электричества, похвастался тем, что видел электрические лампы в Лондоне. Уверял, что совсем скоро электрические лампы, похожие на яблоки, появятся в каждом доме Шотландии. Они будут гореть без масла и светить так ярко, как солнце. Благодаря этим лампам ночью станет так же светло, как днем. Карл был единственным человеком из тех, кого Рики знал, кто смог бы что-то понять в этой болтовне. Когда дети наконец уснули, в купе заглянул усатый белый. Ничего не сказав, он быстро скрылся, а через некоторое время вернулся с контролером. Войт показал здоровяку в форме билеты. — Как вы сумели их раздобыть? — контролер смотрел на Войта как на вора. — Я заказал билеты по почте в Дурбане. — Войт улыбался, дожидаясь, когда недоразумение разрешится. После проверки билетов последовала проверка документов. Усатый и контролер переглянулись и нахмурились. — Цветные должны покинуть вагон первого класса. — Контролер виновато посмотрел на Мари: — Прошу прощения, мэм, за беспокойство. Вы, конечно, можете остаться. — Но вы говорите о моем муже и моих детях. — Мари встала. — К сожалению, таковы правила, миссис Войт, цветным разрешено ездить в поезде только в специально отведенном для них вагоне. — Но мы одна семья, — Мари беспомощно развела руки. За спиной контролера появились двое солдат, то ли они охраняли поезд, то ли путешествовали в соседнем купе. — Еще раз прошу прощения. — Контролер вцепился в локоть Рики, один из военных шагнул к Войту. — Остановитесь! — закричала Мари. — Всё хорошо, дорогая, — попробовал успокоить ее Войт. — Оставайся здесь и постарайся поспать. Мы с мальчиками отдохнем в вагоне третьего класса. Мальчишки проснулись от криков и не моргая следили за происходящим. — Утром увидимся и вместе разберемся с этим недоразумением. — Войт улыбнулся Мари. — Нет! Если вам нельзя здесь находиться, то и я не останусь. Я пойду за моей семьей. — Мари поправила платье и взяла в руки шляпку. Виктор и Питер как по сигналу схватили в охапку и прижали к груди журналы про электричество и азбуку Морзе. Наконец-то Войту пригодилась помощь Рики. Он нес чемоданы, пока Войт обнимал и утешал Мари, помогал ей и детям преодолевать узкие трясущиеся мостики между вагонами. Мари тихо ругалась, заковыристо и изобретательно, как шлюха в борделе Кейптауна. Их провели через конюшню. Пол ее был усыпан соломой, воняло навозом, высокие лошади пряли ушами по низкому потолку. Когда дверь в вагон для цветных открылась, свет лампы контролера выхватил из темноты десятки уставших опухших лиц. — От образованных негров одни проблемы. Не хотят работать, везде суют свой нос и подбивают других на бунт, — пробормотал контролер, унося с собой свет и запирая дверь на засов. Внутри не было ламп, и в первое мгновение Рики показалось, что окон здесь тоже нет. Лишь когда глаза привыкли к темноте, он смог рассмотреть звезды, проплывавшие в узких щелях под потолком. Проникавшего через них воздуха не хватало, чтобы развеять запахи мочи, немытых ушей и грязных ног. Воняло в вагоне третьего класса, как в заднице папы Легбе. Ослабленные недостатком кислорода, люди рядом едва шевелились. Их слабые, невыразительные голоса заглушало навязчивое жужжание мух. — Фу, — тонко и жалобно фыркнул Питер, младший из детей Войта. — Ничего не поделаешь, милый, — вздохнула Мари. Она хотела обнять сына и задела рукой предплечье Рики. Им пятерым предстояло всю ночь ютиться в тесном углу у двери. — Садитесь, мэм, — Рики придвинул чемодан с книгами к стене. Мари и дети кое-как устроились на чемоданах. Войт опустился на пол рядом с Рики. Стены вагона нагрелись за день и, несмотря на ночную прохладу, всё еще не остыли. Из-за духоты тело Рики покрылось испариной. От прикосновения к теплой стене показалось, что у него начался жар. Питер захныкал, Мари буркнула что-то про «скоро привыкнешь, и станет легче». Из темноты раздался звонкий хлопок — невидимый человек убил комара или муху. Заплакал ребенок. Рядом вздохнули, и Рики уловил запах латука, который вздыхавший ел перед поездкой. Быстрым шепотом Мари сокрушалась о том, что они не взяли с собой воду, наивно посчитали, что смогут купить напитки в вагоне первого класса. Некоторое время они с Войтом переговаривались. Потом Мари и дети заснули. Звезды в оконцах стали ярче. — Ты умеешь читать, — невпопад сказал Войт. Рики скорей почувствовал, чем увидел в темноте, как Войт повернул к нему лицо. Они сидели рядом, касались друг друга коленями и плечами. От Войта исходил приятный запах — естественный запах пота сильного тела смешался с запахами влажной шерсти, бумаги и чернил. На вокзале Рики видел у Войта в кармане чернильную ручку. — Я заметил, что ты прячешь под рубашкой книгу или тетрадь. У тебя светлые глаза, и ты умеешь читать; предполагаю, ты вырос в доме своего белого отца. Рики не ответил. — Думал, я такой же наивный дурак, как мой сын? Недавно приехал в Африку, путешествую первым классом. И совсем не понимаю, что здесь к чему? Верно? Рики молчал. — Когда ты понял, что ты черный? Ты жил в доме своего белого отца, у тебя были черные слуги, возможно, белые братья и сестры, с которыми ты вместе учился читать. Играл, охотился. Но рано или поздно должен был наступить момент, когда ты внезапно осознал, что ты не такой, как они. Что ты другой. Черный. — Брат. У меня был белый брат. То, что я не похож на него, я понял в восемь лет. — Рики задумался, подбирая слова. — Понял, но еще долго не мог осознать и принять этого. Возможно, у меня до сих пор с этим проблемы. — Восемь лет. Самое время и моим детям получить этот опыт и сделать свои выводы. Думаю, я вовремя привез их в Африку. Они видели другую жизнь, и одновременно их психика достаточно гибкая, чтобы не сломаться от унижения вроде сегодняшнего. Я хочу, чтобы они выросли сильными и самостоятельными. Думающими и независимыми в своих суждениях. Хочу, чтобы они уважали и любили свою мать, ее семью и ее родину. Но я хочу, чтобы гордились они своими черными корнями. Муха села на руку Рики; перебирала лапками, щекотала кожу. — Если ты думаешь, что я мало знаю об Африке, ты ошибаешься. Я давно интересуюсь жизнью цветных и их общин. Мой лучший друг и наставник миссионер Оппс проповедует слово Божье в Рехоботе и Виндхуке и дружит со многими капитанами бастеров. Среди них много образованных людей, умных, деятельных, озабоченных судьбой своего народа. Я знаю об этом, потому что Оппс разрешил мне прочесть свою переписку с капитаном общины цветных Хендриком Витбоем. — Я знал Найджела Витобоя в Колсберге, — сказал Рики. — Найджел был сыном Хендрика и погиб в прошлом году во время похода против гереро. — По колебанию воздуха Рики угадал, что Войт улыбается и качает головой. — Я так часто перечитывал письма Хендрика Витбоя, так много о них думал, что мне кажется, я хорошо его знаю. Мне кажется, что он мой друг, чьи идеи я понимаю и разделяю. Стены вагона начали остывать. Сидя на полу, Рики чувствовал копчиком перестук колес. В густой вонючей темноте напротив люди во сне кашляли и стонали. К мухе, что ползала по руке Рики, присоединилась другая. — После Кейптауна мы с семьей отправимся в немецкую Юго-Западную Африку, — сказал Войт. — Сейчас там существуют три независимых государства бастеров. Рехобот, Виндхук и Гибеон. Капитан Рехобота Херманус ван Вик — первый черный, который написал для своих черных людей конституцию. Йон Африканер, капитан Виндхука, построил церковь и сам служит в ней службы. Письма Витбоя, капитана Гибеона, отражают идеи свободы и независимости, которые я разделяю. Как видишь, все три предводителя бастеров образованные крещенные люди. Я верю, что эти люди изменят Африку и судьбу черных народов. Я хочу, чтобы мои дети росли среди таких людей и стали свидетелями перемен. — Витбои в переводе с голландского значит «белые мальчики», — усмехнулся Рики. — Да, забавно. Но ты знал, что они называются Витбоями не из-за того, что в их жилах течет кровь белого человека? Рики мотнул головой: он мало знал о бастерах, мало знал о дикарях. Преступно мало о мтабела, с которыми жил и сражался Крис. — Основателем клана Витбоев был дед Хендрика, Давид Витбой, он называл своих людей Витбоями, потому что они повязывали на свои шляпы белые платки. Делали они это для того, чтобы в бою не перепутать друга с врагом. — Я думал, все черные и цветные в Юго-Западной Африке давно легли под немцев, — сказал Рики. — Это не так. Последние двадцать лет немцы активно навязывают бастерам свое покровительство. Херманус ван Вик действительно принял их протекторат с целью развития торговли и защиты от воинственных дикарей гереро. Но, несмотря на протекторат, Рехобот сохранил свою конституцию и самоуправление. Государства бастеров сейчас переживают сложные времена и сражаются за свое выживание. Общины Африканера и Витбоя тоже страдают от нападений гереро, потому вынуждены принимать помощь немцев. Ситуация осложняется тем, что немцы поставляют оружие не только государствам бастеров, но и их врагам — гереро. Но, как я уже сказал, Хендрик Витбой очень мудрый и мужественный человек. У него очень меткое чувство юмора. Оппс рассказывал мне, как однажды Витбой попросил немецкого генерала прислать ему подходящие патроны для немецких ружей, которые его люди отобрали в бою у гереро. Хендрик Витбой отлично понимает, что происходит, и умеет быть справедливым и честным до конца со своими врагами. Миссионер Оппс передал мне его письмо. В нем Хендрик Витбой пытался объяснить дикарю и своему врагу, капитану гереро, идею независимого государства. Он написал, что земля гереро и Гибеон — независимые государства, как Англия или Германия. Пытался объяснить, что глава независимого государства должен отчитываться только перед Богом и своими людьми, а не слушаться приказов немцев. Он предупреждал своего врага о последствиях его дружбы с немцами — сейчас вам кажется, что вы поступаете мудро, но однажды вы почувствуете себя так, будто несете на спине солнце. — Несете на спине солнце? — Рики никогда не слышал этой поговорки, но испытывал похожее чувство. — Да. — Но гереро не приняли идеи независимости, идея выгоды была им ближе, — подвел итог Рики. — Я не знаю. Это было одно из последних писем Витбоя, которое я читал. Поэтому я еду в Гибеон. Я хочу встретиться с Хендриком Витбоем. Я хочу стать частью событий и процессов, которые он начал. Я хочу участвовать в укреплении независимых государств для цветных в Африке. Я хочу, чтобы мои дети росли в независимом Гибеоне, Виндхуке или Рехоботе и трудились на их благо. Войт мог всю ночь цитировать наизусть письма Хендрика Витбоя. Ты призываешь к миру, писал Хендрик Витбой капитану Рехобота Херманусу ван Вику, но я спрашиваю тебя, что есть мир и что есть война. Кто создал эти слова? Бог. Всё происходит по воле Его. И воля Его нам неведома, она выше нашего понимания. Мне не доставляют удовольствия смерти моих друзей и врагов. Я не воюю за быков и коней, не воюю из-за кровожадности. Я сражаюсь, потому что этого хочет Бог. Бог направляет меня. И я остановлюсь, когда Он прикажет. Или ты думаешь, что такой грешник, как я, мог бы так долго продержаться и так преуспеть в войне без помощи Бога? Рики заметил, что голос Войта подрагивает. От восхищения. От возбуждения. — Ты возбуждаешься от собственных слов, как от ласк папы Легбе, — усмехнулся Рики. — Что? — удивился Войт. — От ласк папы Легбе? — Рассмеявшись, он ударился затылком о стену. — Ты сравниваешь идеи с сексом? — В чем-то они точно похожи на секс. Как и секс, они обещают удовлетворение желания и утешение. В идеях, как и в сексе, одновременно таится возможность возвышения и падения. И от идей, и от секса человек ждет страсти, которая сделает его сильнее. Какая разница — бросаться на члены или нанизываться на идеи, закончил про себя Рики. — А куда ты направляешься, Рики? — Я ищу человека, с которым давно не виделся. — Друга или врага? — Друга. — Если человек ищет друга, которого не видел много лет, значит, он хочет снова стать тем, кем был много лет назад. — Это Витбой написал? — скривился Рики. — Нет, скорее, это мотив из европейской романтической традиции. — Войт рассмеялся. — И что еще говорит романтическая европейская традиция? — Все люди, которых мы встречаем в жизни на нашем пути, — ключи от нашей судьбы, только не каждую дверь мы готовы открыть. Душная темнота вагона кашляла, шмыгала носами, поблескивала белками глаз и зубами. Рики подумал, что память у него как эта темнота — затертая, истрепанная, разорванная, он забывал лица даже близких людей. Утром поезд прибыл в Ньюкасл. Цветных выпустили размять ноги. — Идите, я присмотрю за вашими вещами, — сказал Рики Войту и его семье. Он смотрел на раскачивающуюся на ветру вывеску с названием города и не мог пошевелиться. Норман сказал, что нашел Криса в крепости Ньюкасла. Рики казалось, что его почки, печень и селезенка меняются местами друг с другом. Он покинул поезд, никому ничего не сказав.