Навечно связанные

Шигараки измученно вытягивает из автомата какую-то глупую мягкую игрушку, слишком противно-красного для него цвета и отодвигается от Изуку подальше на максимально спасительное расстояние. Потому что Деку его сейчас просто задушит в своих тисках-объятиях, а потом будет долго извиняться, со слезами на глазах, и он этого точно не переживёт, особенно пятый раз за день. Поэтому он шустро всучивает парню эту странную, неизвестного рода игрушку, и дергано ретируется в сторону прилавков с фруктами, заприметив кое-что довольно вкусное и безмерно любимое Изу-чаном. Деку что-то радостно пищит в ответ на своем кошачьем, светится весь счастьем и довольством, прижимая игрушку к груди, пышет любовью и теплом, так что у Томуры сердце сжимается в болезненном спазме и он криво ухмыляется, протягивает жилистую руку зеленоглазому. — Хочешь клубнику? И он смотрит на Изуку, не в силах оторвать от него взгляд, прячет непривычно алеющие щеки рукавом черного худи и все-таки опускает взгляд на его худые, обтянутые в черные джинсы ноги, невольно подмечает, что его любимые красные кроссы пора бы сменить на новые и тянет его за руку ближе к себе, обдавая горячим дыханием чужую шею. У него сегодня настроение ну прямо охуенно-шикарное и, несмотря на всю сложность их запретных отношений, ему сегодня хочется баловать Изуку до полного опустошения своего кошелька, хочется завалить его всевозможными вкусняшками и самыми лучшими подарками, преданно смотреть в эти счастливые блестящие глаза. — Хочу. Так просто и легко. Изуку смеется и тянет его за собой, невесомо касаясь его светлых волос, и Шигараки кажется, что по его грешную душу пришел самый прекрасный ангел с небес. Такой нежный, светлый, с сияющим нимбом над мягкими зелеными кудряшками и двумя белоснежными крыльями, за которыми Томура прячется от злых взглядов, постоянно направленных на него. И он не знает куда деваться, бежит за своей путеводной звездой, спотыкается на ходу, цепляясь за чужие укоризненные слова, и нелепые усмешки, но снова бежит, слепнет от его безбожно яркого сияния и тонет в его зеленых омутах глаз. И ему ведь, на самом деле, сдаваться теперь некуда, его сердце нагло отобрали, спрятали за нерушимыми каменными стенами и какое счастье, что не выбросили, не втоптали в грязь, как раньше, а просто забрали навечно. Так сказать, для профилактики любви.