Навечно связанные

Выкуренной только что сигареты не хватило. Наверное, и целой пачки не хватит, чтобы заглушить боль от прошедшего дня хотя бы на пять минут. Пара капель гулко упала на железные перила. Начинался дождь. Кацуки злобно сжал пачку сигарет в руках, сдерживая порывы взорвать ее к чертям собачьим, и бросает тлеющую сигарету в открытое окно балкона. Окурок шипит, делая незамысловатые кульбиты в воздухе, и легкий сизый дым до сих пор виден светловолосому. Снова дождь — Кацуки заходит обратно в квартиру, лишь бы не задыхаться этим свежим воздухом. Это опустошение, эта непонятная тоска, поглощающая его разбитое в крошку сердце. Дождь цепляет его в свои холодные и мокрые объятия и обесцвечивает даже мир за стеклом. И он неловко прижимается щекой к холодному стеклу. Сердце под ребрами болезненно трепыхается и вторит этому глупому миру. На глазах слезы непрошенные, но он их не сдерживает, шумно сглатывает, чувствуя непонятную боль внутри, и почти отпускает себя. Шото ушел и не спросил. А ведь они были так счастливы в своей мнимой любви. Кончиками пальцев теперь можно скользить по стеклу, рисуя причудливые узоры. Он сдерживает желание пойти на кухню и взять все те осколки с пола, проглотить их с хрустом, разжевывая все в кровавое месиво. Он сомневается, что ему будет больнее блевать кровью и сдохнуть на полу его кухни, чем от бушующего внутри урагана его скомканных чувств. А Шото кричал, бил посуду, залепил ему пощечину, которая до сих пор горит огнем. Он так кричал, что Бакуго сейчас искренне чувствует себя виноватым. И он бы его вернул, силой прижал к себе, впиваясь в губы спасительным поцелуем. Сказал бы все, что думает, спас бы их сумасшедшие чувства. Но черная иномарка уже скрылась в пелене ноябрьского холодного дождя и он даже не знает, что теперь лучше. Съезжать по шершавой стенке вниз, зарываясь руками в волосы и кричать, срывая голос, пока соседи не постучат, пока не прибежит перепуганный дурак Деку, живущий на два этажа выше. Или лучше сразу выйти в окно с восьмого этажа, и пускай все кричат, пускай убиваются от мысли о том, что же случилось с одним из известных героев. Но Шото не придет. Он собрал все вещи под его тяжелым затуманенным взглядом и ушел. Он, мол, последняя сволочь, а в глазах такая же плохо прикрытая ненавистью боль. И от этого уже даже дышать невозможно, горло сводит судорожными спазмами, и кажется, что сознание ускользает у него из-под носа. А он ведь, блять, всего лишь перенервничал, расчувствовался, как сопливая девчонка. Но слезы все также текут по щекам как чертов дождь. И он уже не слышит громко хлопающей входной двери, только считает мерный стук капель так, как отсчитывают последние удары сердца. Шото испуганно осматривает его руки и прижимает к себе безвольное тело. Светлые волосы быстро намокают от его сырого пальто, и он почти уверен, что теперь точно проебал все. Но чужие веки еле заметно трепещут от слез, которые орошают его лицо, и пересохшие губы тихо шепчут: — Шото, не уходи, пожалуйста. И больше ничего не надо.