Навечно связанные

Ветер промозглый, холодный, продувает насквозь шапку, касаясь ледяными дуновениями лохматых изумрудных волос, ласкает уже давно покрасневшие щеки, легко целует в кончик носа. И Изуку недовольно трет его, чувствуя неприятно пощипывающие искры. Варежки, как и теплый вязаный шарф густого винного цвета, забыты в спешке дома на вешалке, и он раздосадованно понимает, что мама будет нервничать и переживать, звонить, обрывая его телефон: вдруг он замерз, заболел и умрет по дороге. От этого несколько смешно, потому что это символично, слишком уж символично для его этой странной жизни. Он кидает заинтересованный взгляд вниз и в который раз не отшатывается от края, как обычно, стоит только увидеть головокружительную высоту сто тринадцатого этажа, а лишь скользит рассеянным взглядом по чернильному небу с бледными точками холодных звезд, выцепляет в снежной кутерьме еле заметные островки света от фонарей и нервно улыбается в звенящую тишину. Ему теперь хочется шагнуть туда вниз. В пучину тишины и спокойствия — туда, куда толкал его Бакуго на протяжении многих лет. И Изуку больше не страшно, раз Кацуки над ним смеялся — все равно. Раз Кацуки так хочется свести его в могилу — да пожалуйста. Вот только кому от этого лучше будет — это уже совсем другой вопрос, который его бренного тела уже никогда касаться не будет. Ветер все такой же порывистый и резкий, колючий до противного и похожий на Бакуго до сумбурных разноцветных пятен перед зажмуренными глазами. Такой же сумасшедший — толкает его вниз, шепчет на ухо буквально «пиздуй отсюда, потому что заебал», и этот белый шум почти обличается в чужой хриплый голос — бесячий и будоражащий одновременно. Раз так надо, то он, конечно, сделает. Изуку мальчик послушный. Все что нужно сделает, с щенячьим до приторного глупым и липким взглядом. Почему он только в эти моменты о матери не думает — непонятно. Почему на других людей, его ценящих, не смотрит и вовсе — тем более. У него, видимо, один бог. И, кажется, он его чертовски подвел.