Навечно связанные

Дни бесконечной чередой кружат вокруг, звставляя терять рассудок, терять нить времени, в котором ему все еще жить и желательно двигаться вперед. Наступил уже август, распахнул свои прохладные, подернутые тоскливой дымкой, объятия. Пригласил окунуться в него с головой, чтоб до конца раствориться в себе и своих проблемах. Несказанно удручающих его последние несколько месяцев. И не смотря на все нежелание снова биться головой о стеклянные двери, разбивая и стекло и руки, окрашивая светлые волосы в противно-красный оттенок, Каминари ныряет в август с двадцатиметровой вышки, разбиваясь на тысячи болезненных осколков. Плавает в этой августовской пелене, чувствуя как немеют сначала ноги. Пальцы покалывает от легкой ноющей боли и движения становятся скованными, медленными, словно он окунулся в густой, склизкий кисель. Он больше не чувствует в себе сил выплыть и желания бороться за новый глоток уже давно испорченного воздуха, у него нет. Каминари Денки умирает, И это останется его проблемой. *** Август вылез из-за угла, рухнув на голову Денки, как прошлогодний снег, осыпал желтеющей травой и прибил к кровати градусником с +38 на улице в тени. Поэтому все возможные вылазки были отменены им в самом срочном порядке. Мысли плавились в голове, лениво перекатываясь на кончике языка и тянули вниз своей горечью. Каминари уже привык к ним - пессемистичным, отвратительно-давящим, просто противным. Но сейчас под гнетом жары и четырех бетонных стен, что составляли его временное убежище, он почувствовал себя значительно хуже. Мысли заполняли собой все пространство квартиры, падали сверху, прыгали за закрытым окном, касались его раскиданных по подушке волос и б-е-с-и-л-и. И, кажется, это называлось шиза.. Денки вообще бесило все вокруг. Одинадцатый класс маячил уже не просто близко, он был бельмом на глазу, а в дополнение бледное осунувшееся лицо, тонкие запястья и обкусанные в кровь губы. Родители когда-то бились над ним, заставляя идти на переводчика. Каминари же от всех новых языков тошнило и даже весьма непоказательно. Благо, сейчас родители не могли ему досаждать, потому что мертвые не встанут из железного гроба в который он сам, под удивленные взгляды похоронной процессии, забил гвозди с полпальца толщиной. Их теперь он никогда не увидит. И это тоже тяготит. Несмотря на жгучую ненависть, разливающуюся в легких, при любом их упоминании, когда-то он их любил... Притом весьма искренне. Как сейчас он помнит, что отец часто брал его и садил к себе на плечи. Мир внезапно обретал абсолютно новые, доселе невиданные краски, становился большим, просто бесконечным. А это пьянящее чувство свободы, когда ты словно птица, открыт всему новому, паришь над землей, лишь шире расправляя и без того громадный размах своих светлых крыльев. Каминари чувствовал себя птицей.. Но потом, все как-то резко свернуло на кривую дорожку, меняя сюжет с детской сказки про принцесс на плаксивую дораму с отчаянно-горькой концовкой. Отец начал выпивать, а мать увлеклась работой в иностранной компании. Часто ездила в командировки, скрывала следы других мужчин тональником и невинным взглядом из-за длинных пушистых ресниц. Он делал вид, что верит. Впрочем, чему тут удивляться.. так все делали и делают до сих пор. Поэтому семейная идиллия семьи Каминари была разрушена и осыпалась на его сухие глаза. Слез не было ни раньше, ни сейчас. К чему эти бесцельные метания, когда можно уйти к себе и залипнуть в телефоне. Он тогда не знал, чем это все ему обернется. Психотерапевт тогда недовольно покачала головой, протягивая список антидепрессантов. Ему нельзя было так безалаберно относиться к своему психологическому состоянию и пускать все на самотек. Он должен был прожить это все, боль, горечь, отчаяние, страх. Прожить, а не сделать вид, что этого ничего не было. Возможно, тогда ему было бы намного легче. Возможно не было бы внезапных приступов агрессии или апатии, которым сейчас было уже нечего предъявить. Айзава-сенсей просил не вдаваться в причины своего состояния будь оно хорошим или плохим. Настоятельно рекомендуя просто проживать все эмоции, которые ему подкидывает его нестабильная психика. *** - Ты должен быть сильнее, своих эмоций, Каминари. Несмотря на то, что они подавляют тебя и берут над тобой верх, позволяй им это, но проживай их максимально полноценно, чтобы твое состояние в конце концов нормализовалось и ты смог держать все под собственным контролем. Денки только ногой качает, затравленно глядя на психотерапевта. Вокруг стены белые, койка больничная, Бакуго на соседней валяется, кидая на него ленивые безучастные взгляды. Ему здесь тошно. Стены давят на него, словно они в каком нибудь фильме и где они сдвигаются неумолимо по сантиметру, грозясь сжать его и раскрасить себя в ярко-алые тона. Вот соседа его точно такое не беспокоит. Он здесь третьи сутки валяется - молча, тихо. Интереса своего совсем ни к чему не высказывает, лишь изредка бросает пару фраз насчет бурды местной на обед, да его Каминари плачевного состояния. Денки здесь из-за попытки самоубийства. Посттравматический синдром на фоне смерти родителей и нестабильности его эмоционального состояния. Бакуго здесь потому что кого-то убил. Не то, чтобы Денки в это верилось, но ему на это было больше похуй сейчас. С ним хотя бы парой слов можно перекинуться, с их общим психотерапевтом говорить не хочется совсем. - Тебя били родители? Денки уже хочет отрицательно покачать головой, не желая говорить вслух и вообше отвечать на хрен знает какой по счету вопрос за этот короткий сеанс, но.. Бакуго заметно дергается и сжимает кулаки. Он видит, как его грудь сильно вздымается из-за участившегося дыхания, и он шумно сглатывает, пытаясь что-то неясное внутри себя подавить. Кажется, Бакуго это беспокоит намного сильнее, в отличие от него самого. И Айзава-сенсей это тоже замечает, поспешно собирая вещи, прощается с ними обоими и выходит из палаты. Спустя несколько минут к ним заходит молоденькая медсестра со шприцом в руках и делает укол даже не сопротивляющемуся Бакуго. Мимо него она к счастью проходит. Денки боится уколов *** Чувства, что бились в его груди так отчаянно громко, вылазят наружу с ужасным хрустом. Хрустом стекла и разбитых в кровь костяшек. Денки смеется, пока густая кровь, стекает на пол, липкая и горячая, она словно лава, растекается по ламинату, грозясь сжечь его без остатка. И это пьянит.. Хуже вина, залитого текилой. Пьянит хуже сигарет, скуренная пачка которых валяется на полу, пропитываясь кровью. Он не в силах этому противостоять. Не может остановить свой безудержным поток агрессии и боли. Не может найти выключатель, чтоб вырубить свет и погрузить сознание в спасительную темноту. Он ничего не может. И это должно убить его. Звонок в дверь очищает сознание словно по щелчку пальцев. Каминари не чувствует пока что ничего кроме всепоглощающей пустоты и ноющей боли в груди, больше эфемерной и невесомой, даже слегка ласковой, такой успокаивающей. Он неловко поворачивается в сторону назойливого звука, с трудом переставляя онемевшие ноги, задевает плечом косяк, тут же опираясь руками на другую его сторону, чувствуя рваное, жгучее до мушек перед широко открытыми глазами, головокружение. И неуверенно идет дальше с размаху открывая дверь, и окидывая неугодного ему человека взглядом, полностью лишенным эмоций. - Вечерок добрый, Каминари.. Парень смотрит на него не то, чтобы дружелюбно и не то, чтобы в алых глазах проскальзывало участие, но Каминари сразу чувствует исходящую от него агрессию, такую же скрыто-пассивную, как и у него самого. - До свидания, Бакуго.. Он уже хочет закрыть дверь, да и глаза тоже, рухнуть на пол, сдирая локти, проскользившие по обоям в кровь, завыть от отчаяния, впиться ногтями в расцарапанные кисти, причинить себе боль, заставить голос внутри заткнуться, вырвать его с хребтом из собственной головы. Но он не учитывает одного.. В свободной руке до сих пор зажат кусок стекла с балконной двери и темная густая кровь стекает по его пальцам, капая на голые ступни и кафельную плитку грязно-серого цвета. Он не видит этого. Не помнит. Не чувствует. Не хочет чувствовать. Каминари не видит своей болезненной бледности и не видит боли и такого отчаянного одиночества, что спрятались в глубине его медовых глаз. Кацуки они даже нравятся, но эта жгучая смесь из невысказанной боли из нескрываемого отчаяния, так ему знакома, что он сам хочет завыть, да и руки невольно тянутся к скрытым темной футболкой шрамам на ключицах. - Постой, пожалуйста.. Бакуго делает лишь шаг по направлению к нему, пытаясь взять за руку и наверно снова завести разговор. Из чистых побуждений. Правда, из безумно глупых убеждений. Но парень отшатывается от него, и не совладав со своим телом, вымотанным после внезапного всплеска постоянно подавляемой агрессии, падает, ведь тело, совершенно не готово к резким движеням своего хозяина. Стоит Каминари врезаться спиной в стену позади себя и скатиться по ней вниз, как он заходится безудержным отчаянным воплем, в котором такая острая и жгучая боль, что у Кацуки сводит скулы. Он без раздумий кидает свою сумку в прихожей и закрывает входную дверь. Каминари буквально бьется в истерике, завывая просто по звериному, колотит руками по стенам. Кацуки тянется к нему, прижимая хрупкое тело к себе, не зная зачем это делает, но чувствуя правильность своих действий. Грудь отдает довольно сильной болью уже спустя несколько мгновений, потому что Каминари без раздумий и без осмысленного понимания, колотит по ней руками в одной из которых до сих пор зажат окровавленный осколок. Понимая, что долго так продолжаться не может, он хватает вырывающегося парня за кисть, пытаясь вырвать то, что не должно там находиться и травмировать их обоих. Но Каминари явно не понимал, что от него хотят, все так же рыдая во весь голос он то и дело срывался на хриплый крик. Кацуки казалось, что еще немного и тело парня просто сведет дикой болезненной судорогой. Ничего лучше, чем влепить смачную пощечину он не придумал, вложил правда туда лишь малую толику силы, чтобы лишь на пару мгновений очистить светлую головушку этого несчастного парня. Денки отшатывается от него вновь, но руки своей из чужой не вырывает, внимательно смотрит, как Кацуки разжимает его пальцы, аккуратно вытаскивая осколок, уже довольно сильно впившийся в его ладонь. Смотрит, но на удивление молчит, давясь собственными слезами и рваными короткими выдохами. Кацуки же, смотрит на кровь, текушую уже на его руки и без единой здравой мысли целует чистые от алых разводов участки кожи на раненой кисти. Сам не знает, что творит. Но человек, сидящий перед ним настолько сломлен, настолько напуган и одинок, что Бакуго просто не представляет, как по другому выразить свое участие, свою боль и желание помочь. Он чувствует слепую привязанность к этому почти незнакомому ему парню. Чувствует, потому что когда-то пережил то же самое, только слезами он тогда в гордом одиночестве давился. А сейчас, он в силах хотя бы высказать безмолвно свою поддержку. Каминари больше не кричит, наблюдая за его действиями, лишь роняет горячие слезы на пол. А Бакуго все целует его руку, слегка поглаживая ногу парня, за которую он его на самом деле держит, не позволяя встать. - Б.. Бакуго? Вопрос настолько тихий, что он не сразу понимает, что это его собственное имя, а после удивленно смотрит на Денки, еле заметно приподнимая уголки губ в ободряющей улыбке, согласно кивает. - Бакуго, мне очень больно.. Спаси меня.. Пожалуйста.. Слова Денки убивают внутри что-то важное светлое, необходимое. Например, веру в этот мир или терпимость к нему. Приступы агрессии, которые он неудачно подавлял лет до двенадцати, стали его паранойей после, когда он из последних сил сжимал кулаки и нетвердым шагом уходил от взбесившего его собеседника. Одноклассники считали его трусом. Психотерапевт с легкой ухмылкой на небритом лице возлагал на него лавры непобедимого героя. Но сейчас он уже как полгода неплохо справлялся с мыслью о том, что мир не так уж и отвратителен в своем реальном обличии. Зачем нужно так злиться, зачем нервничать, если слова решают намного больше, чем кулаки.. Так казалось правильно, ну почти. Тянущее в груди чувство тревоги никогда не отпускало и поэтому уже в расчет не бралось. Сейчас же красная пелена застилала и без того алые глаза, и Бакуго чувствуя чужое отчаяние, как густое желе, вылившееся на него и заполнившее собой его прокуренные легкие и этот дом тоже, не выдерживал совсем веса, скопившейся боли. Он не задумываясь почти бьет рукой наотмашь по стене, пытаясь совладать со сбившимся к чертям дыханием. Свободную же руку тянет к Денки, предлагая, прильнуть к нему и обняться, что парень и делает, пусть ошарашенно смотрит на разбитую в мясо кисть. - Ты..? Вопрос «зачем» так с его губ и не срывается, он и сам понимает, зачем и почему, сам кажется весьма нелучше был, свалившегося на его голову спасителя. Поэтому просто закрывает глаза, утыкаясь носом в оголенную ключицу Бакуго, и размазывает рукой слезы по лицу. Лучше, конечно, не стало. Но очередной нервный срыв почти позади.. Хотя верней, сказать, они в очередном дерьме