Навечно связанные

Утро начинается не с кофе. Мягко болтая бутылку в руках Шото смотрит на блики солнца в зеленом пластике и делает несколько глотков. Алкоголь чувствуется лишь в запахе, а вермут приятным не обладает. Кацуки на верхней кровати просит ему тоже передать, Шото не против, начинать день рождения с бухла не худшая идея, хотя ничем приятным внутри тоже не отзывается. Только противным напряжением мышц и тяжелой головой. Он заваливается обратно в кровать, посильней заворачиваясь в одеяло и прикрывает глаза. Много годиков. Слишком. Много ответственности — страшной, ненужной, словно чужой, безмерно тяжелой. Молчать и тащить все на себе, делать вид, что все ок, не беспокоить старших, ведь сам не маленький. Боже, какая глупость. Его от этого банально тошнит. Перед глазами проносятся угрюмые дни последних недель наполненные тревогой и криками — своими, чужими, бесполезными. Слезами, которых никто не видит, обидой и тяжестью. Шото смаргивает наваждение и лезет в телефон, открывая любимую игрушку, делает задания, бесцельно бегает по локациям, собирая всякие типа полезные штуки. Тупо и скучно. Якобы праздник. Прямо заебись. Кацуки отрывает его от телефона, что-то говорит, интонация мягкая и приятная. Шото вслушивается в сам голос, но смысла не понимает. Наверное, поздравляет со старостью, было бы весьма иронично. А он до сих пор не знает, как провести этот день. Разве, что еще сильней зарыться в одеяло, одеть наушники, и спрятаться от всего мира. Слишком сложного для него, что раньше, что сейчас. Как будто бы цифра в паспорте что то меняет. И как будто бы он не верит в то, что все взрослые именно так и думают. К чему эта вера вообще, если он и так все знает. Киришима поднимает его с кровати и на лицо наползает улыбка — абсолютно пустая и ненужная. Но никто не видит этого за праздничным ажиотажем. Всем было совершенно не важно, что терзает его душу, что заставляет мучаться изо дня в день одними и теми же мыслями. Он ведь такой бесчувственный и холодный для общества, такой глупый да ребенок для взрослых. То слишком громкий, то пустой. Шото грустно, он хочет, чтобы мир играл красками, чтобы дожди закончились, чтобы деньги были, все было стабильно. Это детские желания взрослого или наоборот? Он устает решать чужие проблемы. Да, вот это одна из важных вещей. Он живет в комнате, где есть пять человек. И это пространство слишком мало для комфортного, а особенно ежедневного проживания. На пятый день своего заточения, несколько недель назад, он хотел попеременно убивать и рыдать, сердце колотилось, как бешеное и никотин не помогал. Обвинять его в бездействии и лени имели право только родители, для остальных это было жестоким табу. Если, конечно, никто из окружающих не хотел устроить для него похороны за свой счет. Его психика стопроцентно решит, что после таких заявлений работать надо так активно, словно уже вечером прямо в рай. Хотя впрочем, отличалось ли это чем-то от его реальности? Звонил Денки. Он говорил ему о Шинсо, который тоже уехал в командировку, о несданной сессии, сборнике стихов. На фоне слышался голос Джиро, она передавала ему приветы. Тепло распространялось в груди, немного согревая бурю отвратительных эмоций. Но это все еще теплело и бесило несколько недель назад. Поэтому он злился. Язык не поворачивался назвать все это одиннадцатым кругом ада. Не то, что бы все действительно так дерьмово. С другой стороны. Да. Слишком дерьмово. Но он пока помолчит. — Шото, ты еще вермут будешь? — Кацуки предлагает допить остатки алкоголя и он не задумываясь это делает. Все это горчит на языке, обжигает горло и вызывает легкий приступ тошноты, когда-нибудь он обязательно запомнит, что пить на голодный желудок нельзя. — Опять морщишься. Не вкусно что ли? — Кацуки его банально подъебывает, а ему хочется на это закрыть глаза и завалиться спать. День не радует, он его не ждал и что делать с этим не понятно. Зачем вообще придумали эти дни Рождения? Если каждый год он воет отчаяния, не дожидается теплых слов от тех людей от которых ждет, если сердце не бьется трепетно и радостно от тепла и близости от осознания необходимости себя в этом мире. Это вызывает грусть, и в этом году Шото ярко ощущает разницу. Его сломали, не доломали еще до конца, но это ощущение очень странное. Он не ждет, не верит и не скучает, не возлагает надежд ни на других ни на себя, не ставит других выше, отодвигает окружающий мир, но пока и не то, чтобы сильнее заботится о себе. И это все так ужасающе непривычно. А еще страшно. Потому что Шото помнит то, насколько он был добрым и отзывчивым человеком когда-то. Ни грамма эгоизма или тому подобного, а сейчас на нем столько масок и приторности, что все становится пусто, холодно и безразлично. Из раздумий снова вырывают теплые руки Бакуго, Шото вздрагивает всем телом и чуть ли не роняет бутылку на пол. — Ты еще не проснулся? Доброе утро, однако, — Бакуго смеется, — очухивайся давай, гулять пойдем. Шото заторможенно кивает и понимает, что несмотря на изменение личности внутри под ребрами он все еще ведом чужими желаниями, потому что своих собственных у него нет и это убивает с каждым годом все сильней. Поэтому он позволяет другим отмечать его день Рождения, пусть хоть кто-то сегодня порадуется, а ему все это бессмысленно и безразлично.