POV Евгений Соколовский
Я проснулся в четвёртом часу утра от дурного сна. Воздух был словно прогрет прямыми лучами июльского солнца и, вдыхая его, мои легкие наполнялись тяжестью. Простыни были сырыми от пота, на них было неприятно лежать, поэтому я поднялся с кровати и прошёл к окну. Форточка скрипнула. Комната потихоньку наполнялась свежим воздухом. Мой взгляд устремился к соседнему дому и совершенно случайно начал цепляться за окна, в которых ещё горел свет: на восьмом этаже мужчина сидел на диване и смотрел телевизор, на десятом этаже человек вроде бы сидел за кухонным столом, уронив голову на ладони, а на балконе четырнадцатого этажа курила полная женщина. Мне показалось интересным, что жизнь этих людей каждую ночь одинаковая, ведь я вижу одну и ту же картину уже на протяжении нескольких недель. Ничего будто бы не меняется. Моя кожа покрылась гусиной корочкой. Табун мурашек, пронёсшийся по всему телу, был свидетельством того, что в помещении стало достаточно холодно. Я чертыхнулся, опомнившись, и быстро оказался у кровати, чтобы укрыть пледом крепко спящую Гриневскую. Она у меня мерзлячка. В ночной темноте ее личико казалось белым, будто бы неживым, и лишь еле заметный румянец выделялся на ее щечках пунцовыми пятнами, нижняя пухлая губа чуть дрожала. Мне подумалось, что Алёна разговаривает во сне, но тишину перебивало лишь тиканье моих наручных часов. Будильник прозвенел в шесть тридцать, но я не спал. Состояние было ужасное. Я чувствовал разбитость и усталость, а вследствие и раздражение. Так было практически каждое утро, на самом деле. Бессонница не давала мне покоя уже много ночей. Этому находилось одно объяснение: работа. Должность директора школы была достаточно серьезной, ответственной и трудной, я буквально тратил все силы на то, чтобы выполнять свои обязанности. Но мне хотелось не только делать то, что я должен — мне хотелось делать гораздо больше. Это неправильная позиция — пытаться прыгнуть выше головы ценою собственного здоровья — но моя нелепая целеустремленность имела другие планы. Но это, на самом деле, меня даже привлекало. Была, правда, ещё одна причина моей беспокойности: отец, приехавший в Петербург неделю назад, не переставал докучать разговорами о бизнесе, мол мне скоро нужно будет принимать бразды правления. Я стоял на кухне, уже полностью одетый. Моя голова была забита самыми различными мыслями, но в то же время казалось, что я ни о чем не думаю. Кофе, сваренный Гриневской, ждал меня в турке. А мне не хотелось его пить. Другой вкус я мечтал ощутить на языке перед уходом. Я быстрыми шагами дошёл до ванной комнаты и замер на пороге, рассматривая Алёну: на ее худых плечах висел шёлковый халат винного цвета, но он не был подпоясан, поэтому я прекрасно видел небольшую грудь девушки и чёрные трусики. В нижней части живота завязался тугой узел, как обыкновенно и случается при виде этой девушки. Теперь это происходило по несколько раз на дню — утром и вечером, ведь мы жили вместе. — Все в порядке? — Алёна спокойно посмотрела на меня большими карими глазами, завязывая на талии пояс. Я молчал, рассматривая ее милый носик, покрасневший, судя по всему, из-за смущения. Мы встречаемся уже практически два года, но она так и не смогла перебороть эту черту. Меня это всегда приятно забавляло. — Женя? Мое имя зазвучало опять как-то по-особенному. — Все хорошо, — улыбнулся, качнув слегла головой. Гриневская улыбнулась уголками губ в ответ и взяла в руки расческу. Я подошёл к ней сзади, обнимая за талию, и коснулся своими губами бархатистой кожи ее шеи. Она еле слышно вздохнула, прекращая расчесывать длинные волосы, и быстро развернулась ко мне. Теперь я смотрел прямо в ее глубокие тёмные глаза, напоминающие пенку того самого кофе, который прямо сейчас остывает в турке на плите. Ее губы были сладкими, точно мёд, но с какой-то кислинкой. Видимо зубная паста. Гриневская обмякла в моих руках и теперь наваливалась на меня своим совсем детским весом. Я внезапно представил, как мы смотримся вместе, и улыбнулся сквозь поцелуй своим фантазиям. Мои руки беспорядочно бродили по ее телу, но как только они легли на обнаженную грудь, Гриневская отпрянула. — Это невозможная пытка, знаешь? — Ее голос чуть осип. — Все равно тебе надо идти на работу. Не распаляй меня. Девушка легко коснулась моих губ как бы в прощальном поцелуе и попыталась отстраниться, но я удержал ее рядом. Мне было просто необходимо быть с ней, чувствуя тепло родного тела под ладонями. Каждый ее удовлетворенный стон, слетающий с губ, исцелял.***
С последним звонком из моих легких вырвался тяжёлый выдох. В моём кабинете стоял ужасный дубак, а мне было все равно. Уже вечерело, хотя часовая стрелка только что достигла цифры пять: на улицы опустилась тьма, беспощадно пожирающая некоторых людей, все мчащихся куда-то, деревья, ветви которых были покрыты голубоватым в свете фонарей инеем, шатались и скрипели. Мне было приятно разглядывать окружающий мир именно в такое время суток зимой. Все мерцает, переливается различными оттенками синего и серого, отражается на металлических поверхностях — реальность преображалась. У меня не было настроения сидеть за компьютером, копаться в папках с файлами и составлять дурацкие отчеты. Мне лишь хотелось как можно скорее оказать дома, чтобы читать вслух какую-нибудь книгу, пропуская через пальцы густые локоны Гриневской, которая уляжется на моих коленях. Из этой приятной фантазии меня вырвал громкий шум возле кабинета. Я невольно нахмурился: обычно школа практически пустая в это время. Мне пришлось положить пальто и кожаный портфель на стол и выйти из кабинета. До меня донеслись мальчишечьи возмущённые голоса. Я пошел на источник звука и обнаружил на лестнице трёх парней примерно лет шестнадцати, окружающих мальчишку помладше: они скучковались вокруг бедняги, тем самым загораживая широкими телами пути отступления, и смеялись. — Что здесь происходит? — Мой голос зазвучал как-то очень громко и строго. Группа хулиганов испуганно расступилась, позволяя мне, наконец, увидеть мальчишку: небольшого роста и хрупкого телосложения, с большими голубыми глазами, блестящими от слез, и раскрасневшимися щекам он выглядел как загнанная в ловушку охотничья жертва. Я инстинктивно напрягся, вновь переводя внимание на старших. Ясно, что они не ожидали такого поворота событий и были удивлены моему приходу. Ответа не последовало. Тогда я повторил вопрос и, уперев руки в бока, стал ждать хоть какое-то объяснение возникшего конфликта. Четыре пары глаз смотрели на меня, и в каждой из них я видел разные чувства. Я зацепился взглядом за самого высокого юношу, смотревшего на меня с раздражением и настоящей злобой. Сразу стало понятно, что это он был зачинщиком. — Просто разговариваем, — неаккуратно бросил парень, делая пару шагов ко мне, — это не Вашего ума дело, на самом-то деле. — Думаешь, что грубить директору школы правильная тактика? — Я держал свой голос уверенным, словно бы меня совсем не волновала детская жестокость, наглость и трусость. — Меня зовут Рома Князев, я делаю все, что посчитаю нужным, — уверенно проговорил парень. Я начинал закипать, но старался держать себя в руках. — Удивительно, но твоя фамилия мне ничегошеньки не говорит, — уголки моих губ поползли вверх в небрежной ухмылке, — а даже если бы и говорила, то я не стал бы наказывать тебя как-то иначе, чем любого другого ученика этой школы. — Наказывать? — Нагло прыснул он, пряча руки в карманы. — Вы не можете меня наказать. — Это ещё почему? — Мое внимание перескочило на перешёптывающихся позади ребят. — Такое поведение не только является прямым нарушением школьных правил, но и предусматривает уголовное наказание. Верным решением в данной ситуации было бы отстать от мальчика, извиниться и никогда больше не предпринимать столь жалких и трусливых действий в его сторону. — Ром, мы пойдём, — ответил один из мальчишек, — извините нас. И они быстро побежали по лестнице, на ходу что-то говоря друг другу. Остался только я, Рома Князев и тот самый обиженный мальчик. Напряжение въедалось под кожу и обжигало каждый сосудик изнутри. Мне было неприятно видеть в шестнадцатилетнем ребёнке столько жестокости и гнева. Что он видит в мире, когда каждое утро надевает эти черные от злобы линзы? — Я расскажу отцу, — сквозь зубы заявил Рома, хмуря тёмные брови, — совсем скоро Вам придётся несладко. — С такими ценностями тебе, думаю, будет не лучше, — сложил руки на груди и немного улыбнулся, сохраняя спокойный вид, — но могу дать один совет: опустись на землю, да поскорее, нельзя вечно прикрываться буквами. Князев смахнул со лба чёлку, открывая свои серые глаза, и театрально шутливо улыбнулся. Через пару секунд он пропал в темном коридоре. Я сжал челюсти, обдумывая каждое произнесенное только что слово, затем тряхнул головой и вернулся к голубоглазому мальчугану. — Ты как? — Я присел на корточки рядом с ним и положил руку на худое детское плечо. — Сильно испугался? — Немного, — он напряжённо сжал лямки портфеля, — я не знаю, почему он ненавидит меня. Может быть это из-за оценок? Но ведь это очень глупо, разве нет? Я весь расслабился, чувствуя, как раздражение покидает меня. Все тело моментально будто бы ожило. Меня сразу заинтересовывает манера поведения этого мальчика и его грамотная речь, совсем не свойственная его возрасту. Добрые голубые глаза внушают какое-то доверие и уважение. — Как тебя зовут? — Евгений, — серьезно отвечает ребёнок, поправляя очки на аккуратном носу, — Евгений Соколов. Мои брови удивленно поползли вверх, а губы растянулись в доброй улыбке. Неужели такое возможно? Евгений Соколов? Такие совпадения случаются? — Здравствуй тёзка, — пожимаю маленькую руку, — а меня зовут Евгений Соколовский.***
Я поднимался по лестнице своего подъезда, когда услышал знакомый голос. Ускорив шаг, я быстро оказался на своём этаже замечая сначала одну лишь Гриневскую. Я невольно напрягся ее внешнему виду: девушка стояла на лестничной клетке с сырой головой и обёрнутая в полотенце. Издалека я видел капли воды, стекающие по ее дрожащему от холода телу, и покрасневшие от смущения щеки. — Отец? — Наконец, я увидел собеседника Алёны. Две пары глаз исступленно уставились на меня. Гриневская ясно была в замешательстве, она никак не ожидала таких событий. Внезапно в квартире послышался шум: из-за сквозняка закрылось окно и горшок с цветком, стоящий на подоконнике, упал на пол, разбиваясь на мелкие осколки. Девушка рванула в квартиру, придерживая на себе короткое полотенце, я же последовал в ванную комнату. Алёна стояла у окна, качая головой, когда я накинул на ее плечи халат и сказал одеться. Она шустро покинула комнату, но всё-таки столкнулась с моим отцом в проходе. Я заметил его взгляд, сопровождающий фигуру девушки до самого ее исчезновения за дверью спальни. — Зачем ты здесь? — Я бросил вещи на кресло. — Что-то случилось? — Здравствуй, сын. Интересное, однако, приветствие. — Мужские губы оставались неподвижными. Разумеется, отец был удивлён Гриневской и тем, что только что произошло, просто не показывал этого. Но я видел все в его глазах. — Я просто зашёл проведать тебя, а тут такое. Симба, до этого скрывающийся под журнальным столиком с растением в зубах, выскочил и побежал к моим ногам. Весь бежевый ковёр был в земле и маленьких изодранных корешках цветка. — У меня все нормально, — кивнул на беспорядок и удалился по коридору в кладовую, — был тяжёлый рабочий день, я очень устал и хочу отдохнуть, — начал торопливо, возвратившись в гостиную с щеткой и совком, — созвонимся позже и назначим встречу. — Я слышал уже это, — отец стоит в дверях, склонив голову чуть на бок, — никогда меня ещё никто не игнорировал так долго, как собственный сын, даже самые глупые коллеги по бизнесу. Весь хаос, сотворенный сквозняком и Симбой, был убран спустя пару минут. Я вернулся к отцу с тем самым недовольным раздражением, которое испытывал неделю назад, когда встречал его в аэропорту. Александр Соколовский был человеком, добившемся в предпринимательстве больших успехов, имеющим уважение, статус и всевозможные средства, но при этом он был ужасным отцом. Так всегда бывает, когда человек разрывается между двумя абсолютно несовместимыми сферами. Семья у отца всегда стояла на втором месте, он мало проводил времени дома и постоянно твердил, что работает на будущее своих детей — дочери и сына. — Мне нечего тебе сказать, — я достал из бокового кармана портфеля папку с бумагами и протянул их ему, — можешь забрать документы. Мужское лицо помутнело: тёмные густые брови свелись на переносице уголочком, тонкие губы сжались в полоску и будто бы совсем растворились, а щеки почему-то пожелтели. — Ты будешь продолжать работать в этой вшивой школе обычным директором? — Именно это я и буду делать, — пожал плечами, — если тебя что-то не устраивает, то это твоё личное дело. Папа ухмыльнулся. Его наверняка смешил тот факт, что я предпочитаю одну бумажную волокиту другой, более, на его взгляд, престижной. Меня напрягала та настойчивость, с которой меня пытались усадить на импровизированный трон, на очередное скрипучее кресло, и озадачивал столь внезапный приезд отца. Почему именно сейчас ему захотелось передать мне все дела? — Но ведь тебе тридцать лет, — мужчина перешагнул сидящего на ковре Симбу и положил руки на мои плечи, — в твоём возрасте мужчины уже должны иметь что-то за собой, чтобы создавать семью и будущее. — Об этом можешь не волноваться. — Я смотрел прямо в голубые глаза отца и видел в них самого себя. Мною отрицались в тот момент все слова, слетевшие с его уст, мне не хотелось даже их обдумывать. До сих пор я не сомневался в своих выборах и не собираюсь сомневаться в них в будущем. — Серьезно? — Рассмеялся отец. — Ты это о той девочке, которую скрыл в спальне? Было сказано достаточно. Сердце бешено билось в груди, словно бы пытаясь вырваться из грудной клетки. Сдавленный хрип вырвался откуда-то из легких. Осев на край дивана, я уронил голову на ладони. Ноги ослабели в одну минуту буквально. Одно лишь неправильное слово в сторону Гриневской ужасно злило меня, потому что она была для меня всем. — Алёна — это неприкосновенная тема, не смей делать более ни одного предположения о ней и наших с ней отношениях, — грубо ответил я, взлохмачивая волосы, — просто уходи. Мужчина недовольно покачал головой: — Мы продолжим этот разговор, напишу завтра утром. Только когда хлопнула входная дверь, я сумел подняться с дивана. Ноги сами привели меня в спальню. Алёна сидела на подоконнике, разглядывая что-то в окне, и не сразу заметила меня. Я прикрыл глаза, пытаясь успокоить тяжёлое дыхание, и спустя пару глубоких вдохов подошёл к девушке. — Прости, что так вышло с твоим отцом. Я мылась в душе, потом услышала звонок в дверь и подумала, что это ты, просто пришёл пораньше. Я не хотела, чтобы все так вышло. — Она шустро развернулась в мою сторону, свесила ноги и вцепилась тонкими пальцами в края подоконника. Я приблизился к ней, уткнулся носом в плечико и с каким-то блаженным чувством вдохнул сладковатый запах. Алёна была уже в свитере, но я чувствовал ее запах и тепло даже через толстую ткань. — Ты в порядке? — Буду, как только мы ляжем, — мои руки обвили тонкую девичью талию и опустились чуть ниже, на ягодицы. Но в этом действии не было и намёка на пошлость. Я не хотел секса сейчас, она тоже. Мне было необходимо просто ощущать ее в своих руках. — Постой, — она дышала мне в шею, — мне нужно кое-что сказать. Я чуть отстранился, по-прежнему перебирая пальцами влажные волосы Гриневской: — В чем дело? — Инесса позвонила и попросила срочно приехать. Якобы Марго рассталась с Морозовым и сильно переживает. Им нужна моя помощь. — Алёна смотрела на меня своими темными глазами и отчаянно пыталась найти в них ответ. — Я уже собралась. — Она кивнула на ту самую сумку, с которой переехала ко мне неделю назад. Я почувствовал, как внутри меня все сжалось: — Ничего не понимаю. — Эй. — Алёна ласково улыбнулась, касаясь кончиками холодных пальцев моих щёк. — Не волнуйся. Я побуду там всего пару дней, разберусь с Ритой и сразу к тебе. — Она обвила мою шею руками и приблизила мое лицо к своему. — Черт, — сорвалось с губ, — я не согласен тебя отпускать. Она поцеловала меня, забираясь ладонями под воротник рубашки и оглаживая шейные позвонки медленными круговыми движениями. Я продолжил поцелуй, желая ощущать на кончике языка эту сладость как можно дольше, а затем оторвался и сказал, что отвезу ее на машине.