POV Евгений Соколовский
Она обняла руками мою подушку и улыбнулась сквозь сон, совершенно не замечая моего исчезновения. Время раннее, улицы ещё были погружены во тьму и только лишь проезжавшие изредка машины были доказательством того, что мир реален. После вчерашних глупостей с бутылочкой коньяка голова ужасно болела. Я покинул спальню, тихо притворяя дверь, и только оказавшись под холодными струями воды начал медленно приходить в себя. В последний раз я так напивался позапрошлой весной, когда расстался с Аленой, поэтому сейчас было очень непривычно чувствовать провалы в памяти, ощущать дрожь во всем теле и облизывать сухие, потрескавшиеся от обезвоживания губы. Я набрал в рот воды, прополоскал и выплюнул ее. В памяти всплыл отрывок разговора с Гриневской, когда она попросила меня не скрываться от неё. Конечно, если поставить меня на ее место, то я бы сказал то же самое: мне не хотелось бы, чтобы Алёна скрывала от меня нечто такое, что ее беспокоит. Мы видим наши отношения под одним углом, и это было огромным удовольствием — понимать и принимать каждую ее мысль. Но, честно признаюсь, неприятное чувство, даже стыд из-за того, что она застала меня в гадком состоянии, не покидало меня. Мне казалось, что мои проблемы не должны ложиться на ее хрупкие плечи. Спокойствие моей Гриневской всегда было самым важным для меня — у какого мужчины вообще будут другие приоритеты? Беспокойство о работе сейчас ощущалось ещё острее, чем вчера вечером, в моей голове словно образовался ураган из мыслей. Я понимал, что тревожиться о том, на что не могу никак повлиять, бессмысленно и глупо, но ничего не мог с собой поделать, ведь мне ни в коем случае не хотелось терять рабочее место. Я искренне любил должность начальника. Обернувшись полотенцем, прошёл к раковине и посмотрел на отражение: дрянной видок. Странный скрежет вырвал меня из раздумий — Симба, маленький негодник, пытался пробраться ко мне. Сначала я никак не отреагировал, но он начал громко мяукать и пришлось всё-таки открыть дверь. Кот кинулся на мягкий ковёр и растянулся на нем, смотря на меня большими голубыми глазами. Уголки моих губ невольно поплыли вверх. Я присел на корточки и погладил ему за ушком. Почему-то вспомнился тот вечер, когда Симба появился в моем доме, погода тогда была на редкость приятная и неожиданная для Петербурга — стояла настоящая зима с двадцатиградусным морозом, кружащими в воздухе снежинками и гололедицей. Маленький, брошенный на произвол судьбы котёнок, был спасён, а затем приючен, потому что посчитался мною за определённый символ любви. Спустя четверть часа я сидел на диване в гостиной, пил горячий кофе с корицей и читал, наверное, впервые за пару месяцев то, что хочется именно мне. Всю жизнь я весьма трепетно относился к книгам, обожал искать новых авторов и погружается в их биографии и творчество, и теперь, когда на неделе редко можно найти свободное время, каждое субботнее утро посвящаю как минимум час одному из самых любимых занятий. Это было невероятное и удивительное чувство, словно я попал в мыльный пузырь, потерял связь с реальностью и улетел в дальние края, где царит спокойствие, понимание и свобода. Я пропустил рассветные минуты: солнечные лучи, медленно пробивающиеся через неплотно закрытые шторы, осветили комнату и она залилась приятным рыжеватым светом, в воздухе появился запах только что испечённых булочек — все дело в том, что буквально под окнами располагается кофейня. Через несколько глав в дверном проеме появилась Гриневская, но я заметил ее не сразу: она смотрела на меня какое-то время, пока Симба не начал громко мяукать и тем самым не привлёк мое внимание. Я отложил книгу на журнальный столик, сдвинул очки на переносицу и посмотрел на неё. — Прости, что отвлекла, — улыбнулась она, неловким движением поправляя сползавшую с плеча лямку шелковой ночнушки. — «Убить пересмешника» перечитываю, — сделал глоток уже остывшего кофе, не отводя взгляда от розоватого лица девушки. — «Люди обычно видят и слышат то, что они хотят увидеть и услышать...» , — полушепотом процитировала Гриневская, медленными шагами проходя к окну, — когда ты прочитал этот роман впервые? — Ее внимательный взгляд был устремлён куда-то к желтеющей линии горизонта. Меня всегда удивляла способность Алёны замечать каждую деталь в этом беспорядке. Она словно бы никогда не пропускала ничего мимо себя и заинтересовывалась всем подряд: порывами ветра, ласково треплющими полупрозрачный тюль, причудливыми морозными узорами на окне или находящимися в том или ином месте объектами. Я находил в этой особенности особую ценность и брал уроки внимательности, стараясь больше смотреть по сторонам. Я поднялся с дивана и подошёл к девушке, приобнимая за спину: — Мне ее подарила бабушка перед отъездом из Лондона лет десять назад. Летел в самолете и читал ее. Удивительно, но именно эта книга помогла мне определиться с выбором. Гриневская подняла на меня карие глаза: — Ты решал, стоит ли бросать работу в компании отца и идти в педагогический, так? Наверняка было очень сложно набраться смелости и рискнуть. — Нет, не сложно, — покачал головой, — необходимо. — Ради чего? — Ради себя, — я крепче обнял девушку, — мне хотелось заниматься этим, хотелось читать, анализировать, учить и общаться с детьми, прививать им любовь к языку и литературе. Несколько минут молчания были прерваны Аленой: она развернулась в моих руках, поднялась на цыпочках и коснулась своими мягкими губами моей щетинистой щеки. — И у тебя отлично получалось, Соколовский, — прошептала она, обнимая мою шею холодными руками и нежным движением больших пальцев оглаживая шейные позвонки, — знаю, что эта работа очень многое значит для тебя, и мне жаль, что все так получается, но ты действительно дорожишь работой директором? Я сказал как есть: — Точно знаю, что хочу остаться. Алёна расслабленно улыбнулась, принимая мое решение и уважая его. Она не стала задавать лишних вопросов, а лишь по существу спросила, как будет для меня лучше. В этом была ещё особенность наших отношений — в уважении тех или иных выборов. Иногда я ловил себя на мысли, что никогда и ни от кого не слышал, чтобы кто-то состоял в отношениях, подобно нашим — тех отношениях, в которых не было ровным счетом никаких изъянов. Прошло уже два года, но мои чувства к этой девушке не изменились. Мы оставались самими собой, будучи вместе. Звучит, как сказка. Мои руки скользнули по ее предплечьям, подушечками пальцев я ощущал ее мягкую кожу и тепло. Гриневская всегда была для меня, словно открытая книга, поэтому мне не составило труда догадаться, что она чувствует в данный момент: снова по всему ее худому телу проносится мелкая дрожь, снова сбивается дыхание и снова она закусывает нижнюю губу. Я медленно возвращаюсь к плечам и играюсь с петелькой ночнушки. — Ты неисправим, — качает головой, отчего тонкая прядка волос выправляется из-за уха и падает на личико, — но мне это даже нравится, — она приближается, касаясь своими губами моих губ. Сердце беспокойно подпрыгивает, в груди остаётся совсем крошечный запас воздуха. Нижнюю часть живота прихватывает. Из приоткрытого окна тянется ниточка свежего воздуха, но это практически не чувствуется, в нос ударяет манящий аромат Алёны — цитрус с корицей. Возбуждение распространяется все быстрее и теперь каждая клеточка борется за наслаждение. Я подхватываю девушку и укладываю на кожаный диван, сейчас он даже не скрипит под нами. Или я просто не слышу, потому что увлечён тонкими ключицами Гриневской и ее шеей. Она выгибается мне навстречу, теребит волосы на затылке, и тихо шепчет что-то невнятное. Левой рукой упираюсь в диван, нависая над девушкой, а правой спускаюсь к ее согнутым коленкам и начинаю медленное движение по внешней стороне бедра. Она приподнимается, прислоняясь своей щекой к моей, а затем неожиданно обхватывает ногами за талию и прижимает меня ближе к себе. На секунду я подумал о том, что могу своим недетским весом задавить ее, но она не показала какого-то неудобства, и лишь прошептала: — Играешь не по правилам, Соколовский. Твоя футболка — снимешь? Я невольно улыбаюсь, на секунду задерживая взгляд на ее веснушчатом носике, а затем быстро избавляюсь от ненужной вещи и возвращаюсь с поцелуями к ее ключицам. Гриневская нежными движениями гладит пресс, распаляя меня тем самым ещё больше, заводит руки на спину и плечи. Постепенно Алёна расслабляется и позволяет мне коснуться внутренней стороны бедра. Единственное, что я слышу — это то, как сбивчиво она дышит. И этот звук, словно мёд. Лежащий на журнальном столике телефон взревел: кто-то настойчиво добивался меня. Мы было не обратили на это никакого внимания, но звонок не обрывался уже пару минут. Я остановился, чувствуя подступавшее раздражение и злость на того, кто перебил нас. Алёна нахмурила брови подобно мне и недовольно поджала губы. Я дотянулся до мобильника. На том конце провода послышался скрипучий женский голос — как выяснилось, меня в срочном порядке хотят видеть в администрации района в связи с последними событиями в школе. Я кивал, попутно поднимаясь с дивана и натягивая футболку, затем поблагодарил за звонок и сказал, что приеду через час. — Жень? — Гриневская приподнялась на локтях, вглядываясь в мое лицо несколько секунд, а затем вскочила на ноги и начала неловкими движениями поправлять ночнушку. — Что случилось? — Она взлохматила пышные волосы и закусила нижнюю губу. Я покачал головой: — Меня хотят видеть в администрации из-за той жалобы. Судя по всему уволят. — Не говори так, — она подошла ко мне, взяла мою руку в свою ладонь и легонько сжала, — все будет хорошо. — Поедешь со мной? — Смотрю на неё и замечаю что-то особенное во взгляде — он был уверенным, смелым и решительным, будто Гриневская направлялась битву заранее готовая к любому исходу, но при этом стремящаяся лишь к победе. — Риторический вопрос. — По-доброму усмехается Алёна.***
Я был зол. Ужасно зол на все. Слова сидящей передо мной женщины еле доносились до моих ушей, потому что они были произнесены уже после самого главного. Брюнетка, чей возраст клонился к пятидесяти годам, говорила четко и внятно, как будто ее речь была заранее подготовлена, и не сводила с меня безразличного взгляда. Рядом, сжав в толстую полоску накрашенные алой помадой губы, сидела секретарша помоложе, тоже брюнетка — она смотрела куда-то за мою спину и вела отчёт. — Мы просто не можем оставить все так, — говорит женщина, занимающая руководящую должность в администрации, — Валерий Дмитриевич настроен решительно, его жалоба лишь первый шаг на пути к тому, чтобы убрать вас с поста директора, далее будет только хуже. — Я Вас понял, — кивнул. — К концу следующей недели ждём Ваше заявление по собственному, Евгений Александрович. Очень жаль, что нам приходиться с Вами расстаться. — К моему удивлению, она доброжелательно улыбнулась, наклоняясь вперёд. — Я прекрасно понимаю, что это несправедливо и нечестно, но иначе никак. Вы перешли дорогу не тому человеку, Валерий Дмитриевич совсем не считается с людьми, он грубиян и эгоист. — Последние слова она прошептала. Я снова кивнул, поднялся с жёсткого кресла и покинул помещение под взглядом двух женщин. Коридор, освещённый несколькими люстрами, показался мне ужасно длинным, а висящие на стенах картины зловеще тускнели с каждым пройденным метром. Я злился в первую очередь на себя, ведь с самого начала знал, чем кончится эта история, и должен был сам уволиться, а не ждать позорного пинка от администрации, бесчестно подчиняющейся воле какой-то посредственного чиновника. Сегодняшний день поражал своей погодой: настоящая зима. Морозный ветер гонял стаи снежинок, рвано касался лица и царапал кожу, лужи со вчерашнего дня застыли и теперь поскользнуться было совсем не сложно, а тёмные свинцовые тучи, сгущавшиеся на небе, загораживали солнце. Я спускался по ступенькам и думал о том, что не буду ждать конца недели: напишу заявление в понедельник, заберу все вещи и уйду. Что делать дальше, куда идти работать я не знал, но решил избавляться от проблем по мере их поступления. Мой взгляд устремился в сторону машины — Гриневская стояла рядом, скрестив руки на груди, и разговаривала с каким-то мужчиной. Невольно нахмурившись, ускорил шаг и на полпути узнал человека со спины: это был тот самый Валерий Дмитриевич. — Я все Вам сказала, уходите, — до меня донёсся беспокойный голос Алёны. — Как пожелаете, — мужчина чуть наклонился вперёд и развернулся, сталкиваясь со мной, — здравствуйте, Евгений Александрович, какая встреча! — Здравствуйте, — искусно изобразил безразличие, обходя машину и даже не смотря на Валерия Дмитриевича, — и прощайте. Алёна смекнула, что к чему, и села в автомобиль без лишних слов. Все произошло так быстро, что я не заметил, как вывел машину на шоссе. Мы ехали в полной тишине с пятнадцать минут и так бы продолжалось до самого дома, если бы не Гриневская: — Это он, так? Отец того хулигана. Я вновь кивнул. Это было самым простым ответом. — Что тебе сказали? — Писать заявление по собственному. Девушка посмотрела на меня долгим взглядом. Я ощущал его на своём лице — он выражал не жалость, как кто-то мог бы предположить, а злость. Мы испытывали одинаковые чувства к сложившейся ситуации, и понимание этого факта в очередной раз немного меня позабавило и успокоило. — Что он спрашивал? — Теперь моя очередь перебивать тишину. — Этот мерзавец спросил, почему я стою одна на морозе, — пробубнила Алёна, теребя в руках края свитера, — что за дурацкие совпадения? Я нервно усмехнулся, внимательно следя за дорогой, и пожал плечами. Ответить на этот вопрос, к сожалению, было не в моих силах. Иногда жизнь сталкивает нас с кем-то или с чём-то просто потому, что так надо. В такие моменты последнее, что нужно делать, это разбираться в причинах. Телефон завибрировал в кармане пальто. На светофоре я выудил его и просмотрел сообщение — оно было от отца. Он попросил встретиться с ним в гостинице, где остановился, и предупредил, что разговор касается работы в Москве. Автомобиль позади просигналил мне, потому что загорелся зелёный свет, а я продолжал стоять на месте. Меня уволили с работы, которой я буквально горел. Бесконечная возня с документами, конечно, утомляла, а общение и разборки с некоторыми учителями и учениками и вовсе выводило из себя, но оно того стоило, как я считал. Быть директором, руководить всей школой и вести уроки было для меня любимым делом, а сейчас оно исчезло. Я нажал на педаль газа, сосредоточенно наблюдая за автомобильным движением. Спустя пару минут выехал на проспект, а затем свернул на нужную улицу. Алёна не стала интересоваться, кто написал мне, она смотрела в окно и витала в своих мыслях, не давя на меня с расспросами. За это я был ей благодарен. — Гриневская, — позвал девушку, тормозя перед нужной парадной, — я отъеду сейчас, нужно встретиться с отцом, а ты побудь дома, ладно? — Он опять будет звать тебя в Москву, да? — Она развернулась ко мне, показывая раскрасневшиеся от волнения щеки. — Сейчас его предложение о работе выглядит иначе. Эти брошенные слова целиком и полностью дали мне понять, что она испытывает прямо сейчас: Гриневская боится, что потеря должности директора склонит меня к принятию отцовского предложения. Горькая, практически отчаянная ухмылка и увлажнившиеся глаза были лишним подтверждением ее чувств. — Мне нужно время обдумать все, — выдохнул, проводя пятерней по волосам, — меня уволили, и что будет дальше никому неизвестно. — Я верю в тебя, в твой талант и твоей любви к любимому делу тоже верю, осталось только, чтобы ты сам поверил. Те трудности, что сейчас происходят, нужно пережить и двигаться дальше. — Ее голос дрогнул. — Я уверена, что ты устроишься на работу учителем в другую школу. — Может быть и устроюсь, — крепко сжал руль, — а может быть мне стоит попытаться найти себя в другом месте, если здесь меня не жалуют. — Это бегство. Ты всегда говорил мне, что не был счастлив на той работе, с чего ты взял, что в этот раз будет иначе? — Гриневская, перестань накручивать. Ещё не было принято никаких решений. Я никуда не уезжаю. — Не смог успокоить голос и даже мне самому он показался незнакомо грубым. — То, что ты хотя бы немного рассматриваешь вариант переезда в Москву, стирает все гарантии, — шепчет. — В мире нет никаких гарантий, как выяснилось. Она смотрела на меня так, будто я сказал что-то из ряда вон выходящее, будто я оскорбил ее искренние чувства или задел очень глубоко. Спустя пару секунд этого взгляда я понял, что сморозил чушь, и уже хотел извиниться за резкость, но Гриневская выскочила из машины, хлопнув дверью, и скрылась в парадной. Я потерялся в мыслях и думал обо всем подряд. Каждый новый вдох давался мне невообразимо сложно, будто меня поместили в вакуумную упаковку и потихоньку выкачивали весь воздух. Глаза щипало от перевозбуждения и усталости. До меня дошло, что одна гарантия в этом мире все же есть.