Я проснулась через два часа от жуткой головной боли. Мне не хотелось продолжать лежать в кровати, поэтому я осторожно, чтобы не разбудить мужчину, выскользнула из-под одеяла, и прошла к окну. Солнышко проснулось и лучами вовсю разгоняло тьму, тогда как на уже светлом небе ещё висела одна звездочка — Сириус. Теперь можно было внимательней рассмотреть придомовую территорию, к тому же из окна вид был просто замечательный — я приоткрыла форточку, набрала в лёгкие морозный воздух и обратила все свое внимание на детали внутреннего дворика: от крыльца к забору вела небольшая каменная дорожка, по бокам которой располагались прямоугольные клумбы, пустующие в это холодное время года, ближе к углу располагалась ограждённая металлическими прутьями будка, в которой летом наверняка живет Стефан. Мое внимание привлекла красивая большая деревянная беседка, примыкающая к дому такой же каменной дорожкой, а затем взгляд перескочил на лесную чащу — она простиралась словно на тысячи и тысячи километров вперёд, усиленно стирая любой след цивилизации. И вправду, ее старания не были тщетны, в воздухе пахло лишь хвоей да снегом, хотя ни одной снежинки не упало за то время, пока мы ехали или спали.
Взглянув на Женю, я подумала, что мне точно не стоит его будить. Паркет был жутко холодным, поэтому пальцы на ногах тут же начали неметь, я надела носки и накинула поверх пижамы махровый халат, приготовленный Региной Робертовной. На несколько минут я пропала в ванной, а когда вернулась — Женя уже перекатился на мое место, обнимая подушку.
Дверь практически не скрипнула, поэтому я успешно вышла из комнаты. Сейчас все казалось мне несколько иным, чем пару часов назад, в темноте. Сначала я не заметила никаких вещей, говорящих о приличном денежном состоянии семьи Соколовских, но теперь отлично видела дорогие итальянские обои, антикварную мебель и практически незаметные детали в виде часов с кукушкой или статуэток. Я всю жизнь провела в семье, для которой деньги были, не побоюсь так сказать, самым в жизни важным, и за многие годы совершенно невольно научилась примечать такие моменты.
Я шла по длинному коридору, пытаясь найти лестницу вниз, и когда уже увидела перила, откуда-то раздался негромкий мужской голос, ранее не знакомый. Меня дернул интерес, ноги сами привели к приоткрытой двери. Через небольшую щелку я увидела седой затылок пожилого мужчины, читающего вслух: он сидел в кресле качалке прямо напротив окна, поэтому лицо нельзя было увидеть, и держал в руках потрёпанную временем книгу. Его голос был монотонным, но при этом приятным и чувственным. Я вспомнила, как однажды вечером мой родной дедушка читал мне рассказ — это было за день до отъезда из Москвы, последний наш спокойный вечер, прежде чем жизнь перевернулась, и последний рассказ вслух. Сердце больно кольнуло — удивительно, как быстро наше тело реагирует на чувства. Спустя пару минут я поняла, что не могу больше слушать голос старичка, столь похожий на голос моего умершего дедушки. Меня захлестнула печаль. Возможно, что причиной столь резкой перемене настроения служила бессонная ночь и впечатляющее знакомство с матерью Соколовского. Я быстро спустилась по лестнице и пошла на запах кофе.
— Доброе утро, — Регина Робертовна стояла у плиты в темном фартуке и что-то взбивала в чаше: по ингредиентам, стоящим на кухонной тумбе, я поняла, что она готовит блины, — как поспала?
— Доброе, — я села на высокий барный стул, уперлась руками в светло-голубую мраморную столешницу и с неподдельным интересом стала наблюдать за действиями женщины.
— Алёна, могу я попросить тебя помочь? — Регина Робертовна развернулась ко мне и протянула миску с венчиком. — Взбей в пену, пожалуйста.
Я кивнула, принимаясь за дело, и продолжила незаметно рассматривать женское лицо. Сейчас, когда ранние солнечные лучи, столь удивительные для конца ноября, проникают в кухню через неплотно закрытые шторы, морщины особенно выделяются на лбу и около глаз, ночью все эти возрастные особенности не были видны. Регина Робертовна была очень красивой — мягкие черты лица удивительно ярко перекликались с пухлыми губами и миниатюрным носиком, однако скулы уже немного провалились, носогубную складку нельзя было не заметить.
— Спасибо, достаточно, — она взяла миску, в которой я взбивала яйца, и начала поочерёдно добавлять оставшиеся продукты, — Женя отдыхает?
— Да, он очень устал, — кивнула, — но мы хотели сделать Вам сюрприз, поэтому пришлось смириться с какими-то неудобствами, это того стоит.
Я заметила на столе тарелку с фруктами и поспешила взять яблоко, живот неприятно заурчал. В доме было практически тихо: на стене тикали часы, шкворчала сковородка и громко мурчала рыжая кошка, лежащая на диване в большом зале.
— Женя не очень много общается с нами, поэтому я мало что знаю, — женщина начала говорить с выдохом, — может быть ты расскажешь, почему он уволился с работы?
Я молчала, обдумывая, стоит ли вообще рассказывать всю историю, и решила ограничиться одним предложением:
— Думаю, что он должен сам Вам рассказать.
— Хорошо, я поняла.
Регина Робертовна внимательно посмотрела на меня серыми глазами, будто пытаясь прочесть по лицу мысли, а затем развернулась к плите и принялась за готовку. Я почувствовала себя крайне неловко, поэтому быстренько спустилась со стула и прошла в зал. Он был огромный, меблирован с безупречным вкусом и интересно декорирован — посередине располагался кожаный диван, на стене перед ним стояли висел телевизор, а по краям от него возвышались широкие книжные полки. У высоких окон, зашторенных красными шторами, стояло несколько горшков с комнатными растениями, рабочий стол, стационарный компьютер и камин.
— Мило, правда? — Послышалось с кухни. — В основном интерьером занимался Саша.
Я задумалась, что тут можно найти милого, — столь тёмную комнату вряд ли можно назвать милой, — а затем вернулась к Регине Робертовне.
— А где Стефан? — Спросила и откусила зелёное яблоко. — Женя сказал, что он не особенно добрая собака.
Женщина ничего не отвечала до тех пор, пока не вылила половник блинного теста на сковороду, а затем только развернулась ко мне, облокотилась руками о столешницу и медленно, словно бы пробуя слова на вкус, проговорила:
— Стефан сейчас в своём домике во дворе, летом он живет в будке, а в холодное время в тёплой конуре.
Наши взгляды столкнулись. Я почувствовала, как к горлу подкатил неприятный комок. По лицу Регины Робертовны, по каждой его детали было видно, что женщина готовиться спросить что-то очень важное, но никак не может решиться. У меня было несколько предположений насчёт того, какой же вопрос она может задать.
— Вы давно знаете моего сына, так ведь?
— Да, в январе будет два года, — кивнула, снова кусая яблоко.
Я изо всех сил старалась не показывать своего волнения, но нижняя губа была тут же нервно закусана. Самая большая моя ошибка в подобных ситуациях.
— Вам ведь девятнадцать, а путём несложных расчетов можно сделать вывод, что вы познакомились, когда Вам было семнадцать лет.
— Все верно.
— Очень юный возраст для отношений со взрослым мужчиной, разве нет?
Я медлила с ответом, потому что совершенно не могла понять, что сказать. Разумеется, прежде чем ехать к родителям Соколовского, я прокручивала в голове возможные темы разговоров, и одной из них как раз была разница в возрасте, поэтому заранее подготовила уверенный и твёрдый ответ, однако сейчас, когда Регина Робертовна смотрит прямо в глаза, готовая считать любую эмоцию, сердце испуганно сжимается.
— Доброе утро. — Раздался из коридора голос Жени.
Я нахмурилась, едва заметно качая головой, затем подняла взгляд и посмотрела на мужчину: сложив на груди руки, он стоял в дверном проеме, его уставший голос не был похож на его обычный — он был хриплым и гораздо более низким — а лицо, напротив, выражало спокойствие и расслабленность.
Это хорошо, что не услышал вопроса, заданного его матерью, потому что подобное вмешательство в нашу личную жизнь — без разницы чьё — всегда раздражает и злит его. Я сделала вид, что никакой неприятный беседы не было, заставила себя непринужденно улыбнуться, а затем поднялась со стула и прижалась спиной к стенке из красного кирпича.
— Почему ты проснулся, сынок? — Регина Робертовна так же сделала вид, что ничего не произошло и отвернулась к плите, чтобы перевернуть блин.
Соколовский взглянул на меня:
— В постели холодно.
— Надо же, раньше ты всегда выключал батареи и спал с открытой форточкой в любое время года, — усмехнулась женщина, выливая очередной половник теста на сковороду, — я попрошу отца проверить отопление.
Соколовский сел на барный стул, с которого я только что слезла. Я почувствовала подступающую к горлу тошноту, которая всегда появляется в напряженных ситуациях, и решила покинуть кухню под каким-нибудь предлогом. Мне совсем не хотелось находиться тут, дышать сладким воздухом и ловить на себе мимолетные, но любопытствующие взгляды Регины Робертовны. Я прошла рядом с мужчиной, попутно касаясь ладонью его предплечья, и двинулась прочь.
Женя не успел перехватить мою руку, хотя попытался — это его движение заметила лишь я.
— Ты куда?
— Отправлю сообщение бабушке, совсем забыла сказать, что мы приехали.
Я шустро поднялась на второй этаж, но совершенно не помнила, куда надо идти. Передо мной было несколько дверей, одна из которых по прежнему была открыта, та самая, за которой утром я увидела старичка, читающего вслух книгу. Неловко переминаясь с ноги на ногу, я прошла к ней и замерла, прислушиваясь, но было совсем тихо, ни единого звука, за исключением моего неровного дыхания, не перебивали мертвенную тишину. Не успела я отойти, как дверь резко отворилась и в дверном проёме возникла худая фигура — прямо передо мной, нахмурив толстые седые брови, стоял пожилой мужчина.
— Здравствуйте, — поспешила поздороваться, — извините, если я побеспокоила Вас, я не хотела никак мешать.
Старик по-доброму улыбнулся уголками губ и заговорил бархатным голосом:
— Ничего страшного, дорогая, ты меня не потревожила, я почувствовал запах блинов и решил спуститься к завтраку. Меня зовут Евгений Павлович, а ты...
— Я Алёна, но некоторые близкие называют меня просто Лёлей, — пожала плечами, — могу чем-то Вам помочь? Спуститься по лестнице, например?
— Ну что ж, просто Лёля, я был бы безмерно благодарен тебе за помощь.
Угловатое лицо Евгения Павловича, розовое, с нежным румянцем на проварившихся щеках, было испещрено десятками возрастных морщинок, оно как-то сразу понравилось мне. Я взяла сморщившуюся руку в свою ладонь и медленно, чтобы не заставлять пожилого человека торопиться, двинулась к крутой лестнице.
— Кто обычно Вам помогает спускаться? — Заговорила я, пропуская первую ступень.
— Это чаще всего делает Саша, — отозвался мужчина, крепче сжимая мою ладонь, — но иногда, когда сын занят, Рина помогает.
Я ещё пару минут назад смекнула, что Евгений Павлович — отец Александра Евгеньевича и, соответсвенно, родной дедушка Жени. Меня заинтересовало сходство во внешностях всех мужчин этой родословной — острые черты лица, словно бы высеченные из камня талантливой рукой древнегреческого скульптора, голубые глаза, напоминающее по цвету вовсе не чистое небо в знойный летний день, а грозные морские волны, бушующие в океане, а также баритонный голос. Каждый из них был похож на своего отца, но только снаружи, это также стало понятно при встрече с Евгением Павловичем — он всем телом и душой излучал добро, и оно было вполне осязаемо, а Александр Евгеньевич, в свою очередь, при знакомстве изучал лишь раздражение.
— Ты ведь невеста Жени, да? — Столь внезапный и странный вопрос заставил мое сердце подпрыгнуть.
— Я его девушка, не невеста, — постаралась придать своему голосу спокойствия.
Мы продолжали аккуратно спускаться по лестнице в полном молчании. Однако вскоре мне стало достаточно тяжело помогать мужчине спускаться, потому как он практически всем весом наваливался на мое плечо, и я попросила передохнуть пару секунд.
— Послушай, ты лучше позови Сашу или Женю, — предложил Евгений Павлович, — ты такая худенькая, словно фарфоровая кукла, я боюсь тебе навредить.
Все это он сказал таким нежным тоном, что теперь я просто обязана была спустить его вниз. Я крепко взяла его под руку и попросила не волноваться за меня. Мы оставили позади себя один пролёт, а посередине второго нас застал Женя.
— Гриневская, — быстро заговорил он, торопливо поднимаясь к нам, — позвала бы меня, я бы помог, это же тяжело.
Соколовский попробовал перехватить руку дедушки, но я заупрямилась и приблизилась к старику, давая всем видом понять, что вполне могу справиться сама.
— Нисколько, отойди, — я смотрела на него внизу вверх, чуть склонив голову на бок, — мы отлично спускаемся, да, Евгений Павлович? — Я заправила за ухо выбившуюся из неряшливого хвоста прядь волос и беззаботно улыбнулась.
Старик медлил с ответом. Я воспользовалась моментом, снова взяла его под руку и продолжила спускаться. Женя постоял вверху пару секунд, прежде чем оказался рядом и взял руку дедушку с другой стороны. Совместными усилиями мы уже через минуту были внизу. На моем лице невольно появилась довольная ухмылка:
— Первый пролёт все равно только за мной.
— Вот упрямая, — обыкновенно заворчал Соколовский, качая головой.
— Увольте, дети, я не хочу пасть смертью храбрых во время таких вот ваших соревнований, — отозвался Евгений Павлович на пути к кухне.
Он пропал в дверном проеме, а мы с Женей остались стоять на месте. Я держалась рукой за перила, счастливо улыбалась своему же поступку и никак не ожидала, что он возьмёт и поцелует меня. Его губы, как и всегда, были чуть сладкими, как будто Женя только что попробовал мёд. Мои ноги в очередной раз подогнулись и только благодаря обвивающим мою талию сильным мужским рукам я держала равновесие.
— Что за внезапный прилив нежности, Соколовский? — Я первая оторвалась от его губ, чтобы глотнуть хотя бы немного воздуха во время разговора. — Или так ты выражаешь своё негодование?
— Просто беспокоюсь о тебе, — он ласково провёл большим пальцем по моей щеке, — пошли завтракать?
— Я не голодна, — театрально надула губы.
— Тебе бабушка разве не говорила, что мужчины не любят костлявых девушек? — Он повторил мое выражение лица, что придало его виду странную карикатурность.
Я искренне засмеялась:
— У меня есть только один мужчина, которому вроде бы все нравится. Однако, если его это внезапно перестанет устраивать, то я найду кого-то, кто будет любить каждую мою косточку.
— А вот сейчас я негодую, — голос посерьёзнел, — пошли, Гриневская, перестань баловаться.
Мне пришлось повиноваться.
***
День пролетел незаметно. Удивительно, но пошёл снег. Крупные хлопья кружили в воздухе и медленно падали на землю, и вскоре возникли небольшие сугробы. После сытного завтрака мы с Женей отправились на прогулку в ближайший парк — словами не описать, насколько умиротворённо и спокойно я себя чувствовала среди густых рядов елей и сосен. Женя шёл рядом со мной, высоко задрав голову, и искал взглядом белок — перед выходом из дома мы поспорили, сколько их увидим — и каждый раз, когда ветка шевелилась, он останавливал меня и просил утихнуть. В один из таких моментов я нагнулась к земле, почерпнула немного снега и кинула куда-то наверх, заставляя ворон и других птиц, сидящих на верхушке, улететь на другое место.
Вскоре настало время обеда, которое мы успешно проспали, обнимаясь на мягкой кровати, и только за ужином вся семья Соколовских и я собрались за общим столом. Завтракал каждый по отдельности, да и время в течение всего дня каждый проводил так, как сам хотел, поэтому с Александром Евгеньевичем я увиделась впервые после встречи ранним утром. Мы кивнули друг другу, когда столкнулись в дверном проеме — я несла из шкафа с посудой дорогие столовые приборы, а он как раз шёл к лестнице.
Я взяла себе добавку вкуснейшего риса с курицей и довольно улыбнулась, потому что атмосфера была крайне приятная: приглушенная музыка, доносившаяся из колонок, создавала ощущение уюта и комфорта, искренний смех и непрекращающиеся ни на секунду разговоры о мелочах не слишком надоедали, потому что темы сменялись со скоростью света, а особенностью этого вечера стал трещащий позади камин.
Женя сидел рядом со мной, не принимая слишком активного участия в разговорах, в основном беседовали Настя и Регина Робертовна, Евгений Павлович вообще за весь час ответил один раз, да и то односложным предложением, а Александр Евгеньевич занял позицию, похожу на позицию сына — отвечал редко, вопросов практически не задавал.
К концу ужина, когда, казалось бы, не могло возникнуть никаких сложностей, отец Жени спросил вслух:
— Что там в Петербурге? Есть предложения?
— Нет, — коротко ответил Женя, облокачиваясь на спинку стула, — никаких предложений.
— Неудивительно, — пренебрежительно прыснул Александр Евгеньевич, делая глоток красного вина, — мое мнение по этому поводу ты уже слышал, поэтому повторяться не буду.
— Кстати, — встряла в разговор Регина Робертовна, — сегодня утром я спросила у Алёны, почему ты ушёл с работы, но она не ответила, сказала, что ты сам все объяснишь.
Женя посмотрел на меня с одобрением:
— Да я бы объяснил, но какое это сейчас имеет значение?
— То есть не объяснишь? — Весёлый ранее женский голос немного сорвался на последнем слоге. — Неужели это какая-то тайна? Ты же знаешь, Женюнечка, я до некоторых пор никогда не критиковала и не осуждала твоих выборов.
Я услышала словосочетание «до некоторых пор» и больно прикусила нижнюю губу. Женя, подобно мне, поставил акцент на этих же словах и быстро посмотрел на меня. В его взгляде я уловила раздражение, смешанное с неподдельным гневом, но при этом лицо не выражало абсолютно ничего.
— Давайте мы отстанем от Женюнечки и обсудим твой завтрашний юбилей, мама, — Настя буквально спасла ужин, сосредотачивая рассеянное внимание матери на очередной, более интересной на эту секунду теме.
Александр Евгеньевич просидел за столом пару минут, а затем пожелал всем доброй ночи и удалился вместе со своим отцом под руку. Он застыл в дверном проеме на долю секунды, и наши глаза совершенно случайно встретились. Я уверенно подняла подборок и сделала небольшой глоток вина. Мужчины исчезли в темноте коридора.
***
После ужина Женя предложил выйти на крыльцо и я радостью согласилась. Мне был необходим свежий воздух, было необходимо ощущение свободы и безопасности, а их дарили только минуты наедине с Соколовским.
— Твой дедушка за весь ужин и двух слов не сказал.
— Это нормально, он обычно немногословен.
Мы стояли на сидели на ступеньках крыльца, прислонившись друг к другу плечами, и смотрели на ночное небо, усеянное яркими звёздами совершенно разных размеров. Время уже перевалило за одиннадцать, температура медленно падала каждую минуту, и вскоре наши носы и щеки покраснели от мороза.
— Евгений Павлович такой добрый и искренний человек, я почувствовала это сразу, но почему-то во взгляде только грусть. Что произошло?
Женя тяжело вдохнул:
— Да, дедушка всегда был таким, пока не умерла моя бабушка, его жена. После ее смерти он замкнулся в себе и изменился, стал более спокойным и тихим, теперь его редко можно заставить погулять, он предпочитает сидеть дома, особенно в зимнее время. Ты очень добрая, Алёна, и твоя помощь на лестнице, а теперь и интерес к нему похвальны, но это, к сожалению, тот случай, когда смысл жизни для человека потерян. Они с бабушкой безумно любили друг друга, в детстве и юности я восхищался их чувствами. Думаю, что прежнего дедушки нет, однако это абсолютно нормально, расстраиваться по поводу того, что нельзя изменить, глупо, я не смогу вернуть ее.
Я уткнулась в крепкое плечо и посмотрела в его глаза, в ночной тьме казавшиеся серо-синего цвета:
— Мне очень жаль твою бабушку.
— Спасибо, Гриневская. Вообще-то я хотел поговорить с тобой на тему работы. Если я не найду должность в Петербурге, придётся устраиваться к отцу в компанию. На самом деле я даже не знаю, хочу ли продолжать поиски привычной работы, которой занимаюсь практически пять лет, может быть лучшим решением будет сразу уйти в бизнес, но тогда я буду вынужден уехать в Москву.
Я внимательно выслушала Соколовского, переваривая полученную информацию, затем заговорила сама:
— Я тоже думала об этом. Знаешь, я поняла очень важную вещь: нужно принимать все, как данность, и тогда дышать становится гораздо легче.
— Что ты имеешь ввиду? — Он нахмурил свои широкие брови, чуть отдаляя своё лицо от моего.
В тёплом свете нескольких ламп его лицо приобретало особенную красоту, тени удивительным образом накладывались на черты и делали их выразительнее, острее. Единственное, что никогда и ни при каких обстоятельствах не менялось — его взгляд, обращённый на меня. Именно в этих глазах я когда-то увидела то самое, в чем нуждалась словно бы всю эту жизнь, и все предыдущие, если бы я в них верила.
— Если ты решишь работать в Москве, я спокойно это приму. Более того, я буду счастлива, что ты пользуешься возможностями и стремишься к тому, чтобы пробовать что-то новое. Я приму твой выбор, если он все же состоится, и ни за что не заставлю тебя выбирать между мной и работой. Ясное дело — ты выберешь меня, но какой в этом толк? В отношениях так не поступают, не заставляют жертвовать любимого его интересами ради своих. Москва, Петербург, разъезды, переезды — это все временно. Мы вместе сейчас и неважно, где.
Женя смотрел на меня своими прекрасными глазами, наполненными любовью и заботой, и за это можно было отдать все. Именно в этот момент, когда я произнесла то, что чувствовала, на сердце полегчало, однако страх, сидящий где-то далеко внутри, нельзя было стереть парой искренних, но неполных предложений. Неужели мне и вправду предстоит разлука с ним? Я точно знала, что лгу самой себе: я не вынесу и дня, если между нами будут десятки километров. Опыт был — Нью-Йорк — тогда я потеряла себя и чудом смогла вернуться, что будет теперь?
Поцелуи на морозе, оказывается, обжигают.
