***
Вернулась домой через полчаса и обнаружила Женю на том же месте. Пробежка по району в поисках аптеки и продуктового магазина, где продавался бы мёд, заметно взбодрила меня, всякая лишняя тревога рассеялась. Сейчас я была преисполнена решительности вылечить мужчину. После того, как Женя выпил горячее молоко с мёдом, приступы кашля заметно сократились. Градусник показывал температуру в тридцать семь с половиной градусов, а такую сбивать нельзя было, поэтому пришлось обойтись спреем для горла и леденцом. В три часа ночи я рухнулась в кресло, укуталась первым попавшимся пледом и посмотрела на Женю, который лежал совсем рядом. Ко мне пришло осознание того, что приехать к нему — было, пожалуй, самое лучшее решение за последнее время. Сна не было ни в одном глазу. Можно было бы уйти в спальню, чтобы лечь на кровать, но мне не хотелось его оставлять. К пяти утра я все еще бодрствовала — каждый раз, когда он кашлял, я открывала глаза и проверяла его состояние, легким движением трогая его лоб — и только к шести часам мое сознание унеслось в сонное царство. Меня разбудил голос Соколовского над ухом: — Забирайся на ручки. Пребывая в сонном и абсолютно уставшем состоянии, сил сопротивляться не было. Женя поднял меня, прижал к себе и уложил на кровать в спальной комнате. Я проснулась из-за телефонного звонка, натянула край одеяла на голову и прислушалась. Женя поднял трубку, сказал, что не сможет сегодня присутствовать на работе и дал какие-то распоряжения. Отрывок разговора слушала с закрытыми глазами, но как только наступила тишина, открыла безумно тяжёлые от бессонной ночи веки и опустила одеяло вниз. В этот момент теплые подушечки пальцев Соколовского коснулись моего оголенного плечика: тело мгновенно отреагировало на это действие дрожью. Я приподнялась на локте и чуть развернулась к Соколовскому— он выглядел не намного лучше, чем ночью, но все же нельзя было не заметить перемен в лучшую сторону. — Как ты себя чувствуешь? — Гораздо лучше. — Ответил он. Его совершенно серьёзный тон давал понять, что контроль над разумом и телом был к нему возвращён. — А ты? — Все хорошо. Мы замолчали и продолжили общаться в мыслях, как обычно делаем. Я отвыкла от такой близости, когда одним только взглядом Соколовский читает все, что лежит на моем сердце. Он не трогает меня, а просто лежит рядом, но при этом я чувствую его так близко, как чувствовала ночами в Петербурге, занимаясь любовью на мягких простынях. Щеки вспыхнули при воспоминании произнесённого ночью «родная», уголки губ дрогнули в нервной улыбке. Он назвал меня так просто потому, что бредил? Я отвернулась, опустила голову на подушку и сказала, что пропустить сегодня работу — верное решение. — Ты прячешься или мне кажется? — Шепчет. — Я не прячусь, — бормочу под нос, — просто очень соскучилась. — И поэтому не можешь даже посмотреть на меня? Тяжело вздохнула, перевернулась на другой бок и оказалась лицом к лицу с ним. Я дотронулась пальцами до его щеки и, почувствовав колючую щетину, улыбнулась: — Решил отращивать бороду? Он молчал с полминуты, рассматривая мое лицо, затем облокотился о подушку и поцеловал меня. Ночью мы лишь обнялись, Женя слишком плохо себя чувствовал для чего-то большего, но я с нетерпением ждала этого поцелуя, поэтому в данную секунду испытала огромное удовлетворение и восторг. Соколовский крепко притянул меня к себе за поясницу, отчего расстояние между нами сократилось до ноля, и через два слоя одежды — мою тонкую майку и его футболку — я смогла почувствовать тепло сильного тела. Я отвечала, наваливаясь на мужчину, прижималась к нему, трепала густые волосы на затылке и улыбалась исполненному желанию быть с ним. — Ты слишком бодр для болеющего человека, — шепчу, отрываясь от его губ. Он чуть отстранился, взял мое лицо в свои ладони и, заглядывая в глаза, сказал: — Я хотел сказать тебе кое-что важное. Послушай, я понимаю, ты хотела, как лучше, но такие поездки отныне под запретом. Я волнуюсь за твою безопасность, понимаешь? Если бы с тобой что-то случилось этой ночью... — Не говори так, — не дала договорить, — ты бы разве поступил иначе? Женя прижался лбом к моему лбу, шумно выдохнул через нос, и вернулся к моим губам. Его сердце быстро билось под моей грудью, я ощущала каждую мышцу его живота под собой, таяла от прикосновения забравшихся под майку пальцев. — Тебе нужно померять температуру ещё раз, — сжимаю его предплечье, отдаляя своего лицо от его, — пожалуйста, дай мне позаботиться о тебе. — Ты уже сделала это, — касается большим пальцем щеки и заправляет прядку волос за ухо, — не волнуйся за меня.***
До трёх часов дня мы сидели дома. Только после того, как я убедилась, что Женя чувствует себя хорошо — градусник показывал температуру тридцать шесть и шесть градусов, а приступы кашля не повторялись — было приятно решение выйти погулять. Москва радовала нас снежной погодой: она была не настолько холодной, чтобы надевать на себя десятки слоев одежды, и притом достаточно морозной, чтобы сугробы не таяли. Я любила снежную зиму, но в Петербурге такая редко бывает (обычно весь город тонет в грязи), поэтому моя душа наполнилась детской радостью. Слезящиеся от ветра глаза устремились к шедшему рядом Жене и тут же нашли в его лице то самое родное, что заставляло сердце биться быстрее. Мы шли, прижимаясь друг к другу плечами, по набережной по направлению к высоким небоскрёбам Москвы-сити и болтали обо всем подряд. Женя был тем человеком, с которым я могла говорить бесконечно, ведь темы для обсуждений никогда не заканчивались. Я задавала ему совершенно разные вопросы, порой прямо-таки фантастические, и каждый раз он находил ответ. Время от времени мы умолкали, погружались в себя и размышляли — это вообще было особенно приятно. В очередной раз, когда я хотела спросить кое-что у Соколовского, в кармане его пальто зазвонил телефон, тем самым перебив меня. — Извини, — тихо проговорил он, останавливаясь и выуживая мобильник. Кивнула и отошла в сторонку, любуясь отражением мерцающих огоньков в Москве-реке. В воздухе пахло промозглой сыростью, льдом и хвоей: вдоль всей набережной тянулись к небу небольшие елочки, которые в этот вечер припорошило снежком. Через минуту Соколовский вернулся ко мне и сказал, что ему срочно нужно в офис решить какое-то важное дело. Я недовольно покачала головой: — Ты же предупредил, что болеешь, зачем им тебя дергать? — Не дуйся, — улыбнулся Женя, подхватил меня под руку и повёл вперёд,— я вообще-то предлагал тебе остаться дома и закончить начатое утром дело, но ты потянула нас на улицу, поэтому чисто фактически сама виновата в... — Эй! — Легонько ударила его ладошкой по плечу, засмеялась и смущённо прикусила нижнюю губу. — Ладно, иди в этот свой офис, а я тут погуляю. — Нет, ты пойдёшь со мной, — он крепче сжал мою руку в своей ладони, — замёрзнешь тут гулять, да и к тому же уже темно. Мы дошли до одной из высоток, в которой и находился офис компании. Все десять минут дороги я представляла, как будет скучно находиться внутри, и всё-таки стала настаивать на том, чтобы остаться внизу. — Неужели ты собираешься держать меня при себе всю жизнь? — Я встала на месте, ловко вырывалась из крепкой мужской хватки и сделала шаг назад. Озорная улыбка коснулась моих губ, дыхание перебилось. Лицо Жени в тусклом свете фонарного стола казалось особенно красивым: острые черты словно бы растушёвывались мягкой кисточкой и приобретали какую-то загадочную нежность, светлые глаза весело блестели, каштановые волосы были чуть присыпаны пухлыми снежинками. — Я буду счастлив только той жизни, в который ты всегда рядом, — медленно, растягивая слова, сказал он, и шагнул вперёд, снова приближаясь, — других вариантов не рассматриваю. Наши губы оказались в сантиметре друг от друга. Мне внезапно стало очень неловко, ведь речь шла, конечно, о нашем будущем, о котором Женя уже говорил месяц назад у его родителей дома. Щеки защипало румянцем смущения, уголки губ дрогнули — какой-то части меня не понравился этот разговор, тело моментально отреагировало неприятными мурашками. — У тебя есть собственный сугроб, — еле слышно смеюсь, стряхиваю с его волос снег и поправляю клетчатый шарф, обмотанный вокруг его шеи, — ты иди, правда, а я погуляю. Соколовский легким движением натянул мою шапку на уши, поцеловал щеку и сказал: — Далеко не уходи и звони, если что. Постараюсь побыстрее. *** Через десять минут пребывания на воздухе мне действительно стало холодно. Я ёжилась, зарывалась носом в шарф и ворот пуховика, и даже несколько раз прыгала на месте, чтобы согреться. Ещё спустя десять минут, когда кончик носа больно защипало, а пальцы на ногах начали неметь, мне все же пришлось двинуться в сторону центрального входа нужного делового центра. — Я же сказала, что не хочу знакомиться, — совсем рядом послышался звонкий женский голос, — отойдите от меня сейчас же, сейчас выйдет мой муж и Вам не поздоровиться. Мне хватило пары секунд, чтобы свернуть за угол и найти взглядом юную девушку, к которой совсем противным способом пытался найти подход мужчина — по его шатающейся походке и заплетающейся речи можно было понять, что он очень пьян. Я сориентировалась, к собственному удивлению, достаточно быстро. — Алиса, вот ты где! Пошли, я тебя обыскалась. — Заговорила уверенным тоном, подбегая к незнакомке и хватая ее под руку. Девушка рассеянным и ничего не понимающим взглядом посмотрела на меня, но тут же все поняла и закивала головой: — Да, пошли. Мы сдвинулись с места, однако мужчина ухватил незнакомку за рукав пальто и протянул на себя. Он хмурил тонкие брови и поджимал чуть синие из-за мороза губы, из-за чего выражение его покрасневшего лица приобрело особенно пугающий вид. Все произошло очень быстро — вот мы совместными усилиями отталкиваем это пьяное недоразумение, вот бежим куда-то в противоположную от него сторону и вот уже забегаем в какое-то здание, оказываясь в погруженном во тьму просторном холле. Каблуки незнакомки громко стучат по выложенному мраморной плиткой полу и этот звук гулом разносится по помещению, сливаясь с нашим тяжёлым дыханием и ещё чьим-то голосом. — Девушки, офис закрыт! — Кажется во второй раз объявляет вышедший к нам охранник. — Черт, я же говорила Андрею, что не хочу ехать! — Восклицает девушка в пустоту, словно бы не замечая грозно возвышающегося рядом мужчину в форме. Поворачивается ко мне и протягивает руку. — Меня зовут Агата Володина. Будем с этой секунды подружками. — Очень приятно, — пожимаю ее ладонь, набираю в легкие побольше воздуха и концентрирую внимание на охраннике, — к нам пристал пьяный мужчина на улице и мы забежали сюда, чтобы спрятаться и.. — Вы куда смотрите? — Возмущённо перебивает меня новоиспечённая знакомая. — Камеры для чего? Или Вы футбол смотрите и фисташки жуёте вместо работы? — Вообще-то мой рабочий день закончился в шесть часов вечера, а сейчас уже семь, ночная смена ещё не пришла, — быстро бормотал мужчина. — Вы сказали бы это следователю в случае, если бы меня убили? — Нервно смеётся Агата. — А вообще что я раскричалась? Зачем мне нервничать? На это у меня есть мой муж. — С этими словами девушка залезла в карман и достала телефон. Я покачала головой, замечая растерянный вид охранника, и обратилась к девушке: — Послушайте, все же хорошо закончилось, Вы целы. Меня игнорировали. Агата уже приложила мобильник к уху и стала дожидаться ответа. В этот момент в конце тёмного коридора, ведущего, судя по всему, к лифтам, раздался громкий телефонный звонок и мы втроём синхронно повернулись на источник звука: прямо к нам направлялся мой Женя в компании такого же широкоплечего, как и он сам, мужчины. — Агата, я выхожу, — сказал этот незнакомец, поднимая трубку. — Да я уже вижу, милый! — Намеренно громко произнесла Агата, пряча телефон в карман пальто. Мужчины подняли взгляд на нас, переглянулись и ускорили шаг, быстро преодолевая проходной турникет и стойку охраны. По пути к нам Соколовский смотрел то на меня, то на Володину, и совсем не пытался скрыть беспокойства. Примерно те же эмоции можно было прочесть по лицу мужа Агаты. — О, Евгений, и Вы тут! — Возгласила девушка прежде, чем кто-либо успел что-то понять.