POV Алёна Гриневская
Всю жизнь я боролась с обоими родителями, восставала против их притворства по отношению ко всему миру и к собственной семье, и пыталась поступать иначе, чем они, правильно, искреннее и справедливо. Брак моих родителей трудно назвать счастливым — все дело в том, что он стал для них прикрытием, тем самым предлогом, за которым ничего не существовало, зато он помогал держаться в том приличном положении. Разве они любили друг друга? Верность, доверие, уважение, честность — все это было будто бы напрочь забыто Инессой и Матвеем. Почему я говорю будто бы? Потому что, по рассказам бабушки, моя мама была очень хорошим человеком до брака с моим отцом: она была верна своей семье, своим друзьям, поступала правильно с другими людьми и всегда ставила любовь на первое место. Понимаю, что мы с Женей совершенно не похожи на моих родителей, однако в то же время меня не покидало беспокойство, что после замужества что-то может поменяться. Сколько историй было рассказано о том, что после заключения брака люди менялись, становились более холодными и отстранялись от своего партнёра, затем изменяли ему и уходили, словно никогда не были знакомы. Я сражалась уже не со своими родителям, не со своим прошлым, а со своим настоящим, где отчаянно хотела строить взрослые отношения с Женей и не могла из-за непонятного страха, который сковывал мои движение и не позволял делать так, как хочется. Мне было страшно, ужасно страшно повторить историю моих родителей или историю родителей Соколовского. В обоих случаях я видела людей, чья любовь не перенесла каких-то обозначений и существования в рамках брака. Все они — Инесса, Матвей, Регина Робертовна и Александр Евгеньевич, несомненно, любили, однако сейчас в их глазах я не вижу этого чувства. Может быть дело вовсе не в браке? Может это просто люди. И что тогда делать? Мне хотелось и хочется сказать, что всякое его предложение будет мной принято, но вместе с тем все внутри сопротивляется, словно бы воздвигает стену для того, чтобы за ней спрятаться. Я осознала, что глубоко напугана примером своих родителей и боюсь брака с Соколовским только из-за них. Я собирала вещи в свою сумку, когда раздался звонок в дверь. Сердце встревоженно забилось. У Соколовского есть ключи от квартиры, а о том, что кто-то должен был прийти, он не говорил. Неспешными шагами достигла входной двери и поднялась на носочках, чтобы посмотреть в глазок: на большой светлой лестничной клетке стоял Александр Евгеньевич. Пара движений рукой и дверь открылась с глухим щелчком. Я тут же поняла, что что-то случилось, ведь раскрасневшееся от волнения лицо старшего Соколовского впервые выражало крайнюю обеспокоенность, даже страх. Мужчина быстро перешагнул порог и заговорил сразу, без приветствия: — Женя в реанимации, мне нужно найти его документы. Алёна, нужна Ваша помощь. Тело замерло на месте, в легкие как будто бы перестал поступать воздух. Мысли, не отпускавшие меня всю ночь и утро моментально вылетели из головы. Кажется, что сейчас я вообще перестала думать о чем-либо. Вспомнился полный любви взгляд, обращённый на меня вчерашним вечером, и сердце болезненно сжалось. «Я буду счастлив только той жизни, в который ты всегда рядом». — Алёна, я все понимаю, честно, — Александр Евгеньевич положил тяжелую руку на мое плечо и чуть сжал его, — возьмите себя в руки. Он смотрит на меня своими голубыми глазами и впервые за время нашего знакомства я вижу в них Женю. Это отрезвляет меня и возвращает к мыслям о важном. — Посмотрю в спальне, а Вы посмотрите в этом шкафу. Я рухнула на коленки перед комодом в спальной комнате и принялась судорожными движениями искать документы. В первом ящике, как и во втором, была только одежда. В руки попалась футболка, в которой я часто ходила — он говорил, что ему нравится, когда я ношу ее — и попался свитер, в котором он уехал из Петербурга две недели назад. — Соберись, — бормотала под нос, — соберись. Пальцы случайно обнаружили вместо папки с документами что-то иное. Я поняла, что это такое ещё до того, как вытащить из-под кучи вещей. В руках оказалась небольшая бархатная коробочка. — Неужели не интересно? — Послышался позади мужской голос. Взгляд быстро поднялся на Александра Евгеньевича. Я поняла, что он нисколько не удивлён. Возможно, он догадывался, что намерения его сына серьёзны и приведут к предложению. Я ничего не ответила, просто вернула коробочку на место, задвинула ящик и сказала, что нужно поискать на кухне.***
Разыгралась ужасная погода. Вьюга застала нас задолго до того, как мы достигли нужной больницы. Огромные хлопья снега кружились в воздухе, укрывая все вокруг белым покрывалом. Видимость была просто ужасная. Из соображений безопасности Евгений Александрович, как и многие другие водители, снизил скорость, однако мне постоянно казалось, что только наша машина движется по дороге с черепашьей скоростью, что все другие шустро обгоняли нас. С каждой минутой ситуация становилась все хуже и хуже — теперь не было видно ничего, кроме капота нашего автомобиля и фар впереди стоящего. Вскоре движение не просто замедлилось, оно вообще остановилось. Прикрыла глаза и попыталась расслабиться, но напрасно — сердце колотилось в груди, как безумное. Мир сошёл с ума в самый неподходящий момент, он будто бы наказывал меня за что-то. Резкий звонок, поступивший на телефон Александра Евгеньевича, вырвал меня из размышлений. Взгляд упал на сенсорный экран и обнаружил имя «Катерина». — Не замёрзла?— Спросил мужчина, отклоняя звонок. Я подняла глаза к зеркалу заднего вида, увидела мужское лицо и заметила, что в нем что-то изменилось. Теперь Соколовский выглядел не встревоженным, а напряженным. — Что произошло? — Тереблю в руках края свитера. — Как это случилось? Мужчина молчал. — Все же было хорошо. — Тихо добавляю, протирая глаза пальцами. Мне необходимо понять, что я вижу и слышу. Способность воспринимать действительность пропала вместе с появлением Александра Евгеньевича. Месяц назад, когда произошло несчастье с бабушкой, меня разрывало изнутри, а сейчас я совершенно ничего не чувствую. Все произошло слишком быстро, неожиданно, и это сбило меня с толку, заставило возвести стену ради собственной безопасности, ведь Женя за два года буквально заменил весь мир. Александр Евгеньевич ничего не отвечал. Лишь колотил пальцами по рулю и смотрел вперёд. Мы оба думали об одном: как бы поскорее добраться до реанимации. Улицы Москвы погрузились в сумрак уже спустя час долгой дороги. Я не могла больше терпеть. Казалось, что ещё минута бездействия, проведённая в этом салоне, и я сойду с ума. По карте на телефоне я поняла, что до нужного места остался буквально километр. Наручные часы показывали половину четвёртого. Я выскочила из салона прежде, чем Александр Евгеньевич успел что-то сказать, и побежала с документами в руках по направлению к больнице. Ноги налились свинцовой тяжестью, преодоление каждого метра давалось мне с огромным трудом, но я продолжала бежать. Хорошо освещённый холл, в который я попала, практически пустовал — на металлических стульях сидела мать с дочкой тринадцати лет, чуть подальше них сидела совсем юная девушка с грудным ребёнком на руках и справа от меня располагался небольшой стол, стоя за которым болтало несколько медсестёр. Мои глаза столкнулись с глазами проходящей мимо женщины в халате врача, и нашли в них такое сочувствие, будто уже произошло что-то непоправимое. — Здравствуйте, я могу Вам чем-то помочь? — Она аккуратно коснулась моего предплечья. — Мне нужна реанимация, — шепчу, снимая шапку и отряхиваясь от снега, — Соколовский Евгений Александрович попал к Вам пару часов назад, мне нужно узнать, что с ним. — Вы сейчас в приемном покое, я провожу Вас к врачу, который все расскажет. Кивнула, сглатывая кислую слюну. — Вы его жена? Я не заметила, как позади меня появился отец Жени. Слова встали поперёк горла. Если бы могла взять себя в руки, то непременно соврала бы, однако мне реально представлялось невозможным лгать о таком сейчас. Александр Евгеньевич положил на мое плечо тяжёлую руку и проговорил совершенно спокойным и уверенным тоном: — Да, она его жена, а я его отец, проводите нас, пожалуйста.***
Женщина проводила нас по длинному коридору, попросила подождать у дверей, на которых висела табличка «реанимация», и пропала за ними же. Я рухнула на холодный стул, обхватила ладонями его края и вся сжалась. Мне хотелось плакать, но по непонятной причине слез вообще не было, глаза даже не щипало. Спустя пару минут дверь открылась и перед нами появилась та же женщина, но уже в компании врача. Мужчине на вид было лет пятьдесят, однако большое количество морщин на лбу, щеках и шее накидывали сверху лет пять. Я сразу обратила внимание, что лицо его выражало некоторую озадаченность. Александр Евгеньевич поднялся со стула и быстро оказался около врача. Я же сделала это гораздо медленнее. Или мне так казалось, потому что я в принципе потерялась во времени и пространстве. — У Вашего сына двусторонняя пневмония с осложнением в виде отека легких. Сейчас он в реанимации и пробудет там ближайшие трое суток. Нам необходимо контролировать его состояние. Отёк — дело хитрое и очень опасное. Мы его стабилизировали и обеспечиваем всеми необходимым лекарствами. — Он приходил в себя? — Нет, и точно не очнётся сегодня. Я пропустила мимо ушей ещё несколько вопросов, заданных Соколовским, ровно как и пропустила ответы врача. Все то время, пока они разговорили, я смотрела на табличку «посторонним вход воспрещён». Мы ведь друг другу и вправду посторонние. Просто два человека, которые встретились совершенно случайным образом и полюбили. Сейчас он может представить меня, как свою девушку, а я — как молодого человека, но что эти слова значат в этой ситуации, когда тебе нужно быть женой, чтобы попасть к любимому? — К нему можно? — Встряла в разговор. — То есть... — Нет, конечно, нет, — снова качает головой, — как я уже сказал, ближайшие трое суток он проведёт в реанимации, туда нельзя никому, кроме врачей, однако потом, если состояние улучшится, как мы надеемся, переведём его в палату и, может быть, разрешим посещения. — Если? — Говорю в пустоту. — Может быть? — В реанимацию попадают не просто так, девушка, — врач опять качает головой, словно бы не зная других движений, — была угроза жизни, это очень серьезно, и дать точные ответы на Ваши вопросы не в моих силах, да и вообще не в силах человека. Я снова опускаюсь на стул, упираюсь локтями в колени и роняю лицо на ладони. Глаза щиплет от напряжения, не от слез, во рту чувствуется металлический вкус из-за прикушенной губы. — Мы привезли документы... Больше ничего не слышу, да и не хочу. Спустя еще пару минут Александр Евгеньевич касается моего плеча, говорит, что оформит какие-то бумаги у медсестёр и вернётся. Он не лжёт и возвращается по прошествии нескольких минут. — Алёна, нас не пустят к нему, понимаете? — Садится рядом. — Он будет в порядке, я обещаю. Молчу. — Думаю, что будет лучше, если Вы поедете со мной. Я по глупости позвонил Регине, она не смогла выехать из-за непогоды. Мне надо позвонить ей, чтобы все рассказать, затем поедем домой, метель уже успокоилась. — Извините, — смотрю на него, не моргая, — я останусь тут. Он молчит, исследуя мое лицо, кивает и повторяет мою позу, прислоняясь спиной к той же стене. — Спасибо, — еле слышно произношу я, обращаясь скорее к каким-то высшим силам, чем к отцу Жени, однако он принимает слова на свой счёт и кивает тяжёлой головой. Набираю в легкие побольше воздуха, выдуваю его и задерживаю дыхание. Сердце быстро колотиться в грудной клетке, все внутри напрягается. Я прислоняюсь спиной к холодной стене, закрываю глаза и представляю себе нашу кухню в Санкт-Петербурге. Под носом проносится аромат того солнечного дня, в который мы впервые приготовили блины вместе, на зубах как будто бы даже скрипит скорлупа. Да, это было волшебно. «Ладно, поймала. Не умею я блины готовить, но в двадцать первом веке у нас есть возможности, чтобы узнать все необходимое, благо есть интернет. Никогда не поздно начинать учиться, не так ли, Гриневская?» Никогда не поздно начинать учиться, да. Учиться на своих ошибках и чужих. Сегодняшний день ясно дал мне понять, насколько некоторые мои страхи ничтожны в сравнении с главным — страхом потерять самое дорогое, что у меня есть. Возможно ли, что даже самое страшное несчастье чему-то да учит человека? Я вот научилась.