***
Врач вернулся спустя четверть часа, сказал, что Женя снова уснул и с выражением искреннего сочувствия на лице отправился к другим пациентам. Я провела на этом жестком стуле всю ночь и была готова оставаться на нем ровно до тех пор, пока Женю не переведут из реанимации в палату, однако в то же время мне казалось необходимым вернуть себе свой телефон как можно скорее, чтобы элементарно сообщить близким, где и я что вообще происходит, и было бы хорошо иметь сейчас в руках зубную щётку и расчёску. Мне представлялось совершенно невозможным достать все это и уехать из больницы хотя бы на час. Взглянула в окно и поняла, что мне совершенно безразлично все происходящее за ним: пускай эти маленькие люди, проходящие мимо здания на работу или на учебу, идут дальше и не знают о беспокойствах тех людей, что находятся сейчас внутри и переживают за близких, пускай семьи в окнах этих домов и дальше будут дружно сидеть за завтраком, обсуждая грядущие каникулы, пускай вообще время продолжает идти, как безумное, унося с собой все заботы и переживания за исключением одного. Я вцепилась в края подоконника пальцами, наклонилась вперёд и глубоко вздохнула. — Алёна. — Рядом возник Александр Евгеньевич. — Мне нужно съездить домой, чтобы проведать Регину и отца, элементарно принять душ и переодеться и решить рабочие вопросы. Женя руководил крупным проектом, на вчерашний день было назначено несколько встреч и подписание важного документа с Володиным, но все отменилось. Это все так не вовремя. Слух резанули последние слова, однако у меня не было никаких сил реагировать на них. — Вы можете поехать со мной. Отдохнете немного, приведёте себя в порядок, да и Регина, полагаю, немного успокоится. — Не знаю, могу ли ехать, — честно отвечаю, — когда он снова очнётся, хочу быть тут. — Вас все равно к нему не пустят, — его голос кажется мне уставшим и безжизненным, совершенно незнакомым, — подумайте о себе немного, Женя хотел бы этого. Я мысленно соглашаюсь с его словами, киваю тяжёлой головой и поднимаю взгляд на него, того самого человека, которого буквально три дня назад посчитала за глупца, предпочитающего материальное положение вместо искренних чувств к собственному сыну и его счастью. Мне кажется, что я просто не могу остаться тут, ведь в этом случае Александр Евгеньевич будет чувствовать себя ответственным не только за своего сына, но и за меня. Возможно, что я действительно принесу какую-то пользу, если заеду к Регине Робертовне и Евгению Павловичу. Думаю, Женя хотел бы, чтобы я была с его родными. — На квартире остались некоторые мои вещи, было бы хорошо их забрать... — Хорошо, заедем, — спокойно говорит он, поднимая уголки губ в благодарной улыбке.***
Мы достаточно быстро добрались до квартиры, забрали все необходимые вещи и выехали домой. Сегодня погода была хорошая: улицы, засыпанные снегом, блестели под лучами солнышка — оно висело на чистом небе, как яркий фонарь — и были полностью подготовлены к наступающему на пятки Новому Году. Я сидела на заднем сидении и без особого интереса смотрела в окно: все вокруг казалось настолько посторонним и далеким, насколько посторонним и далеким для меня в эту минуту казалось собственное будущее. Мысли то и дело возвращались к той самой теме разговора, которой я и Женя коснулись полтора месяца назад. «То есть, сделай я тебе предложение, ты бы отказалась?» — Я повторяла про себя этот вопрос снова и снова и вспоминала бархатную коробочку на дне ящика, которую обнаружила совершенно нечаянно вчера утром. — Алёна, можно задать Вам вопрос? — Мужской голос врывал меня из дум. Кивнула, продолжая сверлить взглядом улицы за окном машины. — Виктория Сергеевна рассказала, что Ваш отец ушёл из семьи не так давно. Что случилось? — Брак. Автомобиль останавливается на светофоре и Александр Евгеньевич, пользуясь свободными секундами, поворачивает ко мне своё лицо: — За то непродолжительное время, что мы друг друга знаем, Алёна, я успел понять, что Вы всегда мастерски подбираете слова и, полагаю, этот случай не исключение. Вы считаете, что их отношения испорчены, являются бракованными? — Предательства физические и моральные, недоверие, безразличие и в конце концов неуважение, как мне кажется, являются лакмусовой бумажкой бракованных отношений. — Поднимаю глаза на него. — Вы считаете, что истинная причина проблемы в том, что Ваши родители узаконили отношения? — Он внимательно смотрит на меня, и взгляд этот настолько похож на Женин, что мое сердце невольно начинает биться быстрее. — Я бы выразилась иначе: иногда брак обесценивает отношения, сколь крепкими бы они ни были. Машина позади сигналит. Александр Евгеньевич полностью возвращается на водительское сидение, кладёт руки на руль и нажимает на педаль глаза. Следующий час дороги мы провели в тишине. Кажется, что нам обоим больше не о чем было говорить, ведь самое важное уже было сказано и удовлетворяло по крайней мере одного из нас.***
Я проснулась в тёплой кровати около семи часов вечера и начала вспоминать прошедший день, восстанавливать в мельчайших деталях встречу с Региной Робертовной и Евгением Павловичем. Из приоткрытого окна тянулась ниточка свежего воздуха, в котором смешивался запах хвойных деревьев, посаженных в парке поблизости, и аромат только что приготовленных булочек с корицей. Все внутренности скрутились в тугой узел из-за ужасного голода и перед глазами все поплыло, словно меня сильно укачало. Лежащий на прикроватной тумбочке телефон зазвонил очень неожиданно и тем самым испугал меня. На сенсорном экране отобразилось имя «Настя». Я недолго думая подняла трубку. — Аля, — говорит она спустя пару секунд тишины, — Аля, ты как? Мне так жаль, что с Женей это произошло. Я молчу, проглатывая солёную слюну, крепко зажмуриваю глаза и хлопаю правой рукой по месту рядом. Противный ком встал поперёк горла, частично перерубая мне доступ к кислороду. Или мне стало так трудно дышать из-за хлынувших внезапно слез. Усталость от пережитого, волнение и страх за жизнь Жени, абсолютное непонимание того, что теперь делать с учебой и семьей — все это обрушилось на меня в эту секунду, когда я оказалась наедине с самой собой. — Нужно было сразу отправиться с ним в больницу, — хриплый стон случайно вырывается из груди. — Он бы тебя не послушал. Молчу, вытирая слёзы краем пухового одеяла, затем набираю в легкие побольше воздуха и пытаюсь дышать как можно спокойнее. — Он уже идёт на поправку, все будет хорошо... — Прости, не могу говорить, — перебиваю ее и сбрасываю звонок. Поднимаюсь с кровати с твёрдым намерением вернуть себе трезвость ума. Я совсем не помню того момента, как попала в ванную и заползла прямо в одежде в душевую кабину, помню лишь, что холодные струи воды действительно взбодрили. Назойливые и неприятные мысли, мучившие меня последние сутки, исчезли, уступили место тем, в которых Женя был совсем рядом. Стоя под душем, я вспоминала многое из того, что произошло со мной за последние два года, и в самых ярких воспоминаниях, разумеется, он играл главную роль. Все будет хорошо и в этот раз, мы оба будем в порядке.***
Спустя полчаса я высушилась несколькими полотенцами, вытащила штаны и футболку Соколовского из шкафа в комнате и выглянула в пустой коридор. Мне ужасно хотелось пить, поэтому нужно было как-то спуститься на кухню. Никого и ничего не было слышно или видно и только там, где начиналась лестница, неярко горел свет. Я тихонько притворила за собой дверь и пошла вперёд на цыпочках в надежде на то, что не встречусь с кем-то прямо сейчас. На кухне было совсем не темно из-за включённого в гостиной торшера, чей свет едва касался кухонных шкафов, поэтому я без проблем смогла найти кувшин с водой и пустой стакан. Жажда была утолена, тогда как голод совсем нет, поэтому живот недовольно заурчал. Я скользнула взглядом по ближайшим тумбам в надежде найти какой-то фрукт или вазочку с печеньками, однако ничего не обнаружила и поняла, что надо поискать что-то в холодильнике, иначе я просто умру с голода. Совершенно внезапным для меня было услышать женский плач где-то позади себя. Повернувшись на носочках к свету, поняла, что звук доносится из гостиной. Я нахмурилась, обдумывая, что вообще сейчас делать, и осознала, что не могу просто взять и уйти наверх, словно вообще не слышала плачь. Регина Робертовна в полусогнанном виде сидела на диване и плакала в ладоши, пытаясь заглушить звук. Женщина не заметила, как я остановилась в арке, и не заметила даже тогда, когда я села рядом с ней. Только тогда, когда я коснулась пальцами ее плеча, она подняла на меня заплаканные глаза и с извиняющимся видом принялась утирать слёзы. — Просто переволновалась, — забормотала она, поджимая дрожащие губы, — не могу найти себе место, когда единственный сын... Она не смогла закончить предложение, хотя ещё с полминуты старалась подобрать правильное слово. Светлые глаза смотрели на мое лицо и пытались отыскать в нем нечто успокаивающее, нечто подбадривающее, и потому я была просто обязана приложить все усилия, чтобы дать ей желаемое. Я облизнула пересохшие губы и приподняла их уголки в легкой, но честной улыбке. — Женя очень Вас любит. — Шепчу, сжимая ее чуть шершавую руку в своей руке. — Совсем скоро мы вместе навестим его, все будет хорошо. Сейчас мы должны быть с ним даже на расстоянии, в спокойствии и твёрдой уверенности в его силах. Регина Робертовна смотрела на блестящими глазами и в них мною была прочтена искренняя благодарность за поддержку. — Алёна, ты так похожа на него, — говорит уже громче, будто бы возвращая себе контроль над телом и разумом, — в первую нашу встречу я как-то даже не заметила. Я случайно перевела взгляд на догорающие в камне угольки, почувствовала их тепло на своей коже и поймала носом хвойный аромат. Сердце радостно билось в груди, как будто его только что освободили от длительного и мучительного заточения. — Мы же семья. — Снова возвращаю внимание Регине Робертовне. — Семья.