1 января
Я просыпаюсь от солнечных лучей, назойливо проникающих в палату через неплотно задвинутые шторы. В помещении было тихо, с улицы также не доносилось ни единого звука. Весь мир будто бы замер этим праздничным утром. Приподнимаю голову с подушки и вижу Соколовского, читающегося книгу на своей кровати. Ночью мы легли вдвоём на его достаточно просторной кровати, хотя это и было нарушением всяких правил, однако в пять часов утра, когда в очередной переворачиваясь с боку на бок я чуть не задела руку Жени (на неё был поставлен катетер), мною было принято решение перебраться на небольшой диванчик в углу палаты. Мужчина, разумеется, был абсолютно уверен в том, что я никакого вреда ему причинить не смогу, только вот я подобной уверенностью не обладала. Женя, чего и следовало ожидать, позаботился о том, чтобы создать для меня хотя бы минимальные удобства — поделился одной из своих подушек и отдал тёплое оделяло, тогда как сам укутался пледом. Заспанные глаза натыкаются на настенные часы — и как это я проспала до одиннадцати часов? Во рту пересохло, безумно хочется пить. Спина и шея болят из-за полусогнутого положения, в котором я провела большую часть ночи — сначала я все время ворочалась, боясь надавить Жене куда-то на больное место, а потом пыталась поудобней устроиться на узком диване. — Давно проснулся? — Бормочу, убирая с лица пряди волос. — Медсестра заходила в семь, с тех пор и не сплю. — Отвечает он будничным тоном. — Боже, значит ты не один видел, как я пускаю слюни во сне, — облизываю губы и глупо улыбаюсь, — ладно, я сейчас встану и помогу тебе всем, чем смогу. Женя откладывает книгу на прикроватную тумбу и спускает очки для чтения на кончик носа: — Гриневская, я пока ещё в состоянии передвигаться без помощи, поэтому уже и зубки почистил, и умылся, и даже позавтракал. Заказал для тебя тоже порцию, стоит на подоконнике. — Такой заботливый ты и такая мягкая подушка, что же выбрать? Снова прижимаюсь щекой к тёплой подушке и закрываю глаза. Внезапно в коридоре раздаются чьи-то тихие голоса и, слава Богу, я к ним прислушиваюсь. Это родители Жени. Вот уж что-что, а я этого я никак не могла ожидать. Я скидываю с себя одеяло, нелепыми движениями поправляю волосы и одежду, и только собираюсь встать, чтобы убрать с дивана одеяло с подушкой, как дверь в палату открывается, являя нашему вниманию Александра Евгеньевича в компании Регины Робертовны. — Доброе утро, дети! — Восклицает Регина Робертовна с порога. — Алёна, дорогая моя, мы все жутко волновались, беспокоились, добралась ли ты до больницы, не добралась. Женщина подошла ко мне быстрым шагом и притянула к себе за плечи с такой нежностью и таким усилием, что в ту же секунду в моем сердце поселилась надежда и вера в окончательное установление хороших отношений между нами. Лицо Регины Робертовны в самом деле имело обеспокоенное выражение, которое, однако, задержалось на нем не надолго. Вполне довольный вид Соколовского вернул матери силы и через несколько минут она с огромным удовольствием рассказывала своим «детям» о главных событиях прошлого вечера. Я сидела на том же диване, на котором провела большую часть ночи, и едва ли могла чувствовать себя более неловко и некомфортно, чем в данные минуты. Этой ночью мы с Женей договорились не рассказывать первое время нашу новость никому, даже родителям, и вот теперь нас будто бы нарочно поставили в обстоятельства, когда скрыть было практически невозможно. Неужели мы не заслуживаем держать эту тайну между собой хотя бы какое-то время? Я дала себе обещание, что сегодняшним утром никто не увидит кольцо на моем пальце. Александр Евгеньевич, к сожалению, заметил мой задумчивый взгляд, обращённый в окно, и спросил таким тоном, будто уже что-то знал: — Алёна, а что вчера случилось? Я вернулась в реальность, глупо пожала плечами и ответила, что договорилась с охранником и медсестрой на коньяк и шоколад соотвественно. — Вот она — безопасность, которую мы все заслужили, — Александр Евгеньевич искренне смеётся. — Брось, Саш, главное, что дети вместе. — Регина Робертовна небрежно отмахивается от слов мужа и бодрым шагом пересекает палату, чтобы взять большую сумку с тумбы. — Мы принесли подарки вам обоим, но прежде, чем вручить вам их, я хотела бы рассказать одну историю из своей жизни. Алёночка, уверена, тебе будет интересно послушать. Я неловко улыбаюсь, поглядывая на Женю. Он тоже не совсем доволен таким раскладом событий, но готов перенести это тяжкое испытание со всей мужественностью, на которую только был способен, лишь бы не расстраивать маму. Александр Евгеньевич подходит к супруге спустя пять минут ее истории и приобнимает ее за худые плечики: — Рина, ты уже утомила их, просто отдай подарки. Регина Робертовна едва заметно толкнула мужа в бок, однако повиновалась. Первым, кому достался подарок, оказался Женя. Он недолго вертел в руках небольшую коробочку, в которой явно лежало что-то совсем маленькое. Я решила, что в такой момент должна быть рядом с Соколовским и потому подошла к его кровати. Он одобрительно взглянул на меня и добро улыбнулся. Родители с особым вниманием наблюдали за тем, как сын распаковывает подарок, и мне стало ясно, что на дне коробочки наверняка лежит нечто очень и очень ценное, хоть и крохотное. Так и оказалось. — Мы решили, что тебе пора сменить колёса, твоя машина прилично скаталась, — сказал Александр Евгеньевич ровно в тот момент, когда Женя выудил небольшую связку ключей. Я внимательно посмотрела на Соколовского и без труда смогла прочесть на его лице неприятное удивление. Вне всяких сомнений, что Женя раздражился тем фактом, что родители купили такой дорогой подарок, не посоветовавшись с ним. Он, из каких-то своих соображений, просто терпеть не может получать что-то просто так, а из-за независимого и упрямого до безумия характера чувство собственного достоинства берет верх. Подарок родителей, который, на мой взгляд, вполне допустим, унизил и даже оскорбил его. — Очень щедрый подарок, — остро заметил Женя, возвращая ключи в коробку, чтобы затем поставить ее на прикроватную тумбочку. — И это все, что ты можешь сказать? — Голос Александра Евгеньевича показался мне насмешливым. — «Очень щедрый подарок»? Я думал, что удостоюсь твоей благодарности. — Ты бы может и удостоился, если бы... — Если бы что? Регина Робертовна беглым взглядом прошлась по моему лицу, словно пытаясь понять, кому из нас хватит смелости вмешаться в ситуацию. Прежде, чем она успела хоть что-то сделать, я положила левую руку (как себе и обещала), на предплечье Жени и покачала головой. Он несколько секунд смотрел только лишь на меня, затем вернул внимание к отцу и сказал то, что думает. — Понимаешь, папа, в чем дело. Я уже взрослый мужчина, работаю, не без твоей поддержки, разумеется, на высокооплачиваемой должности и могу позволить себе купить новую машину, если мне вдруг заблагорассудится. Конечно, это весьма приятный подарок, отрицать не стану, но неужели ты не понимаешь, что он как бы говорит: «Ты ничего сам не сделал»? Александр Евгеньевич, судя по всему, опешил после вполне доходчивого объяснения сына, потому как раздражённое последние несколько минут выражение его лица сменилось на сосредоточенное. — Я уверяю тебя, что эти ключи ничего не говорят, а я — да. И я хочу сказать, что мне приятно подарить своему единственному сыну подарок, который он заслуживает. Женя в свою очередь тоже был удивлён переменой, произошедшей с отцом. Эти оба казалось бы впервые за всю жизнь поговорили спокойно, усмирив свою гордость и высокомерие. Отец и сын кивнули друг другу, как бы извиняясь, и пожали руки. Регина Робертовна наблюдала за этой картиной и словно бы не могла поверить своим глазам. Она ничего не сказала, но по ней все было видно — то, что она видела, вполне удовлетворяло ее. — Алёна, твой черёд. — Заявила она сразу после того, как ее любимый супруг завершил свой рассказ о том, какая именно модель ждёт сына по его возвращении к работе. — Ты столько сделала для нашей семьи за последнее время, милая, мне трудно подобрать слов, чтобы отблагодарить тебя. Задумавшись о своём, я не сразу замечаю протянутую ко мне коробку — она красиво обёрнута в праздничную упаковку и перевязана голубой ленточкой. К сожалению, я забываюсь и протягиваю вместо левой руки правую. Женщина, разумеется, успевает увидеть то, что я так хотела сберечь на некоторое время от глаз всего мира. На пару секунд она задерживает мои пальцы в своей ладони, женским взглядом исследуя драгоценность, и тут же восклицает в сторону Жени: — Боже мой, какое счастье! Я растерянно выдергиваю руку из женской ладони и хмурюсь. Теперь, если бы была возможность провалиться сквозь землю, я бы непременно ею воспользовалась. Александр Евгеньевич, хоть и знал о намерении сына сделать предложение, казалось, все же был удивлён. Мое сердце испуганно забилось в груди. Женя, понимая всю неловкость моего положения, взял дело в свои руки и вежливо сказал матери, чтобы та немного усмирила свои чувства и не смущала меня ещё больше. Вместе с разочарованным вздохом, вырвавшимся из груди, в кармане джинсов зазвонил мобильный телефон. Это был тот самый звонок, который раздался в подходящее время и стал мне спасением. — Простите, мне нужно поговорить. — С этими словами выхожу из палаты прежде, чем кто-либо успевает что-то сказать или сделать. Звонок обрывается в ту же секунду, как я выхожу в коридор. Вижу на экране телефона три пропущенных от Инессы, два от Маргариты и один от бабушки. Перезванивать я не стала, вместо этого села на мягком гостевом диванчике в коридоре и, сверля взглядом висящий на противоположной стене пейзаж, принялась вспоминать нелепую оплошность с моей стороны. Так стыдно и неловко! Вернувшись в палату, я застала Женю и его родителей за разговором, который, впрочем, завершился вместе с моим появлением. Регина Робертовна взглянула на меня блестящими глазами и улыбнулась — кажется, она была на седьмом небе. Безграничное счастье на ее лице странным образом смущало меня и вгоняло в краску с каждой секундой все сильнее, но больше всего неловко мне было из-за собственной реакции. — Алёна, ты забыла о подарке, — напомнила женщина, указывая кивком на небольшую коробочку, которая лежала на тумбочке Соколовского. Судя по всему, Женя каким-то образом повлиял на мать, он отлично знал, что смущаться и вследствие беспокоится у меня получается чуть ли не лучше всего на свете и хотел избавить меня от этого. Я не без любопытства вскрыла подарочную упаковку и улыбнулась вещи, оказавшейся у меня в руке: это было одно из самых старинных и потому ценных изданий «Трёх товарищей» Эриха Марии Ремарка. Только Женя знал, что я совсем недавно распробовала этого автора и этот его роман в частности, и он, конечно, сообщил матери об этом, когда та попросила подкинуть идею подарка. — Боже, она такая красивая! — Взволнованно воскликнула я, листая желтоватые страницы книги и любуясь ими. — Волшебный запах, один из моих любимых. Спасибо, Регина Робертовна, это чудесный подарок. — Алёна, если хочешь, я потом как-нибудь покажу нашу семейную библиотеку, и ты возьмёшь оттуда все, что захочешь. — Заговорил Александр Евгеньевич, который до этой секунды просто наблюдал веселыми глазами за меняющимися эмоциями на моем лице. Его, судя по всему, забавляло и умиляло мое смущение не меньше, чем Женю, да и в целом он выглядел довольным. Неужели он действительно рад тому, что я приняла предложение Жени? Мои щёки пуще прежнего защипало от этой мысли. — Если только это Вас не затруднит. — Перевожу взгляд на Женю и замечаю тень улыбки на его губах. — Если ты покажешь ей библиотеку, я ее потеряю, папа, — смеётся он. Я легконько ударяю ладошкой его плечо, хмурясь, а затем смеюсь совершенно искренно. Александр Евгеньевич поддерживает мой расслабленный смех, и он, честно признаюсь, красив практически настолько, насколько красив Женин. Смущение покидает меня вместе со страхом. Теперь и только теперь, когда вокруг столько добрых улыбок, я начинаю чувствовать себя в безопасности.***
Послезавтра утром, 3 января, когда я завтракала на кухне в окружении семьи Соколовского, мне позвонила бабушка и сказала, что скучает. Я долго думала о том, могу ли уехать из Москвы и, посоветовавшись с Женей, решила ехать домой. Купив ближайший билет на Сапсан, я приступила к сбору вещей, и в полдень уже сидела у окошка в середине вагона. Рядом со мной расположилась молчаливая девушка, целиком и полностью увлечённая работой на ноутбуке — стук по клавишам клавиатуры то и дело отвлекал меня от чтения, поэтому пришлось включить музыку в наушниках. Я читала, смотрела в окно на чудесные виды и думала, стоит ли сказать маме с бабушкой о том, что я приняла предложение Жени. Сердце беспокойно билось в груди при одной только мысли, что вскоре я стану женой Соколовского. Алёна Соколовская. Звучит прекрасно. Я прошептала вслух: «Алёна Соколовская». И улыбнулась. Кольцо, пожалуй, нужно снять — прежде, чем сообщить родным важную новость, их необходимо подготовить. Три часа пролетели за одну секунду. Вот он — мой родной город, мой дорогой Петербург, который ни в какое сравнение не ставится с Москвой. Сейчас, стоя на перроне Московского вокзала, я глубоко вздыхаю и понимаю, что невероятно счастлива. И счастье это вполне осязаемо. Я специально, чтобы никто не заметил моего прихода, тихонько проворачиваю ключи в замочной скважине, притворяю за собой дверь и ставлю сумки на комод. В прихожей стоит вкусный сладкий запах — наверное, бабушка решила приготовить пирог. Интересно, какой в этот раз? По длинному и темному коридору, который так пугал меня в детстве, иду к кухне и застаю маму с бабушкой — они так увлечены разговором, что не замечают меня первое время. За минуту я успеваю рассмотреть своих родных: в свете люстры лицо бабушки, стоящей спиной к окну, выглядит как-то странно молодо, словно за те дни, что я отсутствовала, она сбросила с плеч с десяток лет, исчезли многие морщинки, здорово порозовела кожа; лицо Инессы я не вижу, она сидит ко мне спиной за столом и что-то нарезает, но в тонких плечах ее видится напряжение. Как же, оказывается, я соскучилась по этой кухне, по этим бежевым шторам, по виду из окна и висящей на стене полочке со всякими безделушками! — Алёна! — Восклицает бабушка и кидается мне на шею, обвивает ее белыми от муки руками. — Чудо мое, солнце, ты снова с нами! — Да, бабушка, снова с вами, — говорю полушёпотом, вдыхая приятный аромат ее изрядно поседевших волос, — как же я соскучилась, бабушка, ты представить не можешь. Бабушка отстраняется от меня, уступая место своей дочери. Инесса обнимает меня и вместе с этим объятиями вместо чувства бесконечного спокойствия и нежной любви, какие, по моему мнению, должен испытывать ребёнок в материнских объятиях, я чувствую беспокойство и тревогу. — Как там Женя? — Спрашивает бабушка спустя двадцать минут, когда уже был съеден кусочек вишневого пирога и выпиты две чашки зелёного чая. — Когда его выписывают? Я прошу маму положить мне ещё кусочек пирога и улыбаюсь: — У него все хорошо, выздоравливает, уже хочет поскорее на работу. Его родители очень поддерживали меня, когда все случилось, как могли. Хотя, наверное, мы все друг друга поддерживали. Инесса смотрела на меня из-под длинных ресниц с любопытством. Она отказалась от очередной порции выпечки и, откинувшись на спинку стула, принялась расспрашивать меня о родителях Соколовского — кто они такие, как их точно зовут, чем занимаются? Беседа была расслабленная, мы разговаривали без перерыва с таким интересом, будто не общались долгие месяцы. — Мама, да ладно, это на так важно, — отмахнулась я от вопроса о работе Жени. Женщина выглядела в этот день не такой, какой я видела ее недели две назад, с ее лица исчезли любые признаки влюблённости, их сманила холодная отрешённость. А я ведь прекрасно помню тот вечер, когда застала Инессу с каким-то незнакомым мужчиной, и как ярко она улыбалась следующие месяцы. Сейчас же ничего. Тонкие губы сжаты в полоску, они чуть ли не прозрачны. — Почему это? Мне очень интересно послушать о том, как простой учитель становится успешным бизнесменом, мало таких историй существует, знаешь ли. Не всем так везёт с папами, согласись? — Язвительно замечает она и тем самым возвращает меня в реальность. Неужели я и вправду думала, что между нами могут установиться настоящие доверительные и понимающие отношения? Нет, сегодня я точно не расскажу ей ничего. Я откладываю вилку и копирую ее позу на стуле: — Женя всего добился сам, а если ты намекаешь на моего отца... — О твоём отце даже не заговаривай, — перебила меня Инесса взволнованно, — Матвей не стоит этого. Сердце мамы захлопнулось, как ракушка. Киваю тяжёлой головой. Что-то внутри надорвалось. Я хотела было завести разговор на какую-то тему, но ничего не приходило на ум. Все, что мне оставалось, — это коротко отвечать на вопросы бабушки и делать вид, что я ни капельки не расстроена. В этом доме это проще простого.***
Моя комната, как и прежде, самая безопасная и уютная в квартире. Кажется, совсем недавно я валялась на этом ковре и читала какие-то детские сказки, воображая себя их главной героиней. «Вот бы проснуться в каком-то другом мире, в мире пышных платьев, принцев и балов» — думала я тогда. Я прилегла на край кровати и задремала, предаваясь детским фантазиям. Телефон завибрировал в кармане джинсов, выдергивая меня из сна. Комната уже погрузилась во мрак, цифры 16:38 дрожали на циферблате электронных часов. Даже не посмотрев на имя звонившего, нажимаю «принять звонок». — Слушаю, — сонно бормочу в трубку. — Прости, я тебя разбудил? — Женин голос отрезвляет. Я замечаю, что укутана пушистым пледом. — Ничего, все хорошо. — Улыбаюсь, облизывая сухие губы, и сажусь на кровати. — Ты как там без меня? По моим меркам уже должен был соскучиться. — Наверное, именно поэтому я и звонил тебе два раза. — Усмехнулся и, кажется, тут же посерьезнел. — Все хорошо, Гриневская? Голос расстроенный. Мне хватило секунды, чтобы вспомнить, что я действительно расстроена. Необходимо срочно узнать, что происходит с мамой. Вероятно, у неё появились проблемы, о которых она не хочет говорить, но чем, если не разговором с близким, можно решить большинство трудностей? Я выложила все, что думаю, Соколовскому, хотя заранее знала, каков будет его ответ. — Ты можешь попробовать с ней поговорить, но вряд ли будет уместно настаивать на том, чтобы она открылась. Всему своё время, не упорствуй. В конце-концов каждый из нас имеет право на молчание. — Уверенность и твёрдость в голосе передаётся и мне. — Алёна, просто будь честной и открытой с ней, ладно? Только честностью ты сможешь добиться чего-то. — Кстати о честности, — сама не знаю, почему перевожу тему, — я не рассказала никому о нас. На том конце провода послышался тяжёлый вздох: — Я как раз хотел тебе сказать, что было бы здорово, если бы мы были вдвоём в этот момент. Скажем так, я предвосхищаю реакцию твоей мамы и думаю, что должен быть рядом с тобой. — Не представляю, что будет, когда она узнает. Бабушка, ясное дело, будет рада, но вот мама... — Что узнает? — Послышалось в дверях. Я подняла глаза и увидела в дверном проёме Инессу. По законам жанра, она оказалась в нужный момент в нужном месте и все услышала. Было ли это той случайностью, за которую стоит благодарить Судьбу? Быть может, даже и лучше, что она узнаёт сейчас, без посторонних? — Перезвоню, — говорю в трубку и нажимаю на «отбой». — Алёна, говори сейчас же, — Инесса все ещё стоит в дверях. Я взлохмачиваю волосы, прикусываю нижнюю губу. Взгляд невольно цепляется за семейную фотографию Гриневских — вполне счастливые мама и папа, улыбающиеся мы. Как странно! Неужто когда-то это и впрямь была наша семья? — Женя сделал мне предложение и я согласилась, — пожимаю плечами. Светлые глаза Инессы неотрывно глядят на меня, губы ее по-прежнему сжаты. Она стоит в тени коридора, освещённая лишь одной лампочкой, и потому светлые волосы подсвечиваются странным образом, меняя свой холодный жемчужный цвет на желтовато-русый. Мама, кажется, не была удивлена. — Алёна, тебе девятнадцать лет, ты ещё ребёнок! — Как это восклицание не вяжется с безразличным выражением лица. Пробирает до мурашек. Она проходит к моей постели и садится рядом. Берет за руку. Рука у неё холодная. — И дело даже не в разнице в возрасте, хотя, признаюсь, это проблема. Дело в том, что ты ещё не доросла до такого шага. — Мама, это взвешенное решение, — накрываю ее ладонь своей, — поверь, я все тщательно обдумала... — Так подумай ещё раз и передумай. — Резко обрывает. — Твой Женя, может быть, и готов к браку, он уже взрослый мужчина, который думает, что нашёл добрую, заботливую и наивную девочку, которая не будет задавать лишних вопросов, не будет требовать от него что-то, готова будет бесконечно любить и обожать его, но это его ошибка! Сейчас ты такая, потому что молода и глупа, но пройдут годы и ты изменишься, перестанешь его устраивать. — Ты ошибаешься и на его счёт, и на мой. Как же плохо ты меня знаешь, мама! Мама! — Последнее слово было сказано с огромным отчаянием. Сердце быстро билось в груди. — Сама подумай. — Она вытирает пальцами слёзы на моих щеках и ласково улыбается. — Пройдет немного времени и этот взрослый человек захочет обзавестись детьми, а ты разве к этому готова? Разве ты хочешь застрять на одном месте на черт знает сколько с человеком, который будет вечно занят кем-то и чем-то, кроме тебя? Сейчас ты думаешь, что любишь его, но твоё бедное сердце обманывается. Ты не умеешь любить сейчас, Алёна, ты ещё слишком юна для этого чувства. Это последнее утверждение вытряхнуло из меня остатки желания разъяснить все матери и доказать свою любовь к одному единственному человеку. — Все проще, чем ты думаешь. Я люблю его, мама. Просто люблю. — Шепчу. — А то, что ты сейчас сказала, — это лишь проекция твоих отношений с моим отцом на меня с Женей. Мы с ним никогда не будем вами, уж поверь. — Так ведь и я любила твоего отца, но все разрушилось через какой-то год, когда мы оба поняли, что... — Мама! — Вскакиваю с кровати, роняя плед и телефон на пол. — Ты ошибаешься, ты глупо ошибаешься. Я не собираюсь больше разговаривать. Подхватываю с пола телефон, беру ещё не разобранную сумку с тумбочки и вылетаю в коридор. Вот что-то, а находиться этой квартире после этого разговора я не собираюсь. Только не вместе с Инессой. Не вместе с той, кто поставил под сомнение то единственное, в чем я всегда была уверенна больше всего. — Подожди, взрослая моя. — Мама перехватывает мою руку, которой я тянусь к пальто. — Если ты сейчас уйдёшь к этому человеку, то и думать забудь о том, что у тебя есть мать. Я не хочу видеть тебя жалкой и раздавленной, какой ты непременно станешь из-за него, поэтому забудь и о том, чтобы вернуться домой. Влюблённость затуманивает твои глаза, взрослая моя, а в юные годы смотреть надо дальше своих фантазий, не то останешься беднячкой во всех отношениях. Я смотрю в ее стеклянные глаза несколько секунд, прежде чем схватить пальто и хлопнуть дверью. Однако, не ожидала я, что так закончится мой вечер.***
Мне некуда было идти. Пустые улицы Петербурга с каждой минутой все сильнее заметала несильная вьюга. Я вышла на какую-то темную улочку и поплелась вперёд. Сейчас в городе нет ни одного человека, к которому я могла бы пойти, чтобы выговориться. Хотя кому я вру? Даже будь у меня такой человек, я бы все равно к нему не пошла. Я вытащила из бокового кармана сумки пачку сигарет и, выудив одну штучку, закурила. Впервые за пару недель мне ужас как захотелось курить. Несколько затяжек успокоили меня. Волосы слиплись из-за ветра, снега и горячего дыхания. Уронила сумки на скамейку и села рядом. Слёзы текли по лицу и тут же застывали корочкой. Ещё несколько затяжек. Затоптала бычок в снег носком ботинка и нервно засмеялась. — Девушка, замёрзнете же! — Кричит какая-то бабушка из окна дома. — Поднимайтесь ко мне, чай попьём. Праздники в конце-концов! Поднимаю глаза и вижу совсем пожилую женщину с чёрной кошкой на руках. Благодарно отказываюсь от предложения, подхватываю сумки и через большущую арку покидаю уютный дворик. Холодно до жути. Сильнее кутаюсь в пальто и продолжаю идти куда-то вперед. На вокзале тепло. Совсем немного людей. Ближайший сапсан только через час. Сажусь на жёсткие стулья и тупо смотрю на табло прибытия и отправления поездов. «Я смотрю на вещи гораздо трезвее, чем она в своё время смотрела. Ни в чем не была так уверена, как в нас с Женей, и никакими словами ей меня не переубедить. Ничто не может меня переубедить». Эти три часа, в отличие от утренних, тянулись, как резиновые. Ужасно хотелось курить, но по понятным причинам я не могла этого сделать. Книгу читать не было охоты, поэтому я просто прислонилась лбом к дрожащему окну и прикрыла глаза, надеясь задремать, но ничего не вышло. В голове, словно заевшая пластинка, вновь и вновь повторялся разговор с матерью. Нужно позвонить Жене, услышать его голос. Телефон, как назло, сел, зарядка осталась в розетке в моей комнате. Какая оплошность! Около девяти часов вечера поезд прибыл в Москву. Я сошла на перрон, вдохнула морозный воздух и тут же горько заплакала. Нет же, нет! Все не то. Не хочу я быть в Москве, тут я задыхаюсь, но и вернуться в Петербург тоже не могу. Отхожу от вокзала на несколько метров, снова выуживаю из маленькой пачки сигаретку и закуриваю. На привокзальной площади были припаркованы несколько такси. Не имея другой возможности заказать машину, придётся воспользоваться услугами одного из здешних таксистов. На полпути до ряда желтых машин замираю на месте, чувствуя слабость в ногах. Прямо ко мне навстречу идёт Александр Евгеньевич, а вместе с ним рядом идёт симпатичная незнакомка. Мужчина улыбается ей так, как совсем недавно улыбался своей жене, когда та дарила мне книгу. Девушка, блондинка с темными, как эта ночь, глазами, смеётся и что-то говорит своему спутнику, затем останавливает его за локоть и целует в губы. Приступ тошноты подступает к моему горлу. Не успеваю я двинуться с места, как Александр Евгеньевич поднимает голову и смотрит прямо в мое лицо. Он что-то говорит блондинке, оставляет ее стоять с чемоданами, сам же ускоряет шаг в мою сторону. Я бросаю бычок в мусорный бак, наполовину заполненный снегом, шустро прыгаю в первое попавшееся такси и говорю ехать немедленно в ближайшую гостиницу. — Привокзальные уж очень дороги, мне пришлось бы почку продать ради ночи в одной из таких, — говорит водитель прокуренным голосом, когда машина выезжает с парковки, — или Вам, девушка, все равно? — Отвезите в дешевую тогда. — Еле слышно шепчу. — Откройте окно. Не против, если закурю? — Негоже такой красивой курить. — Ворчит. — Или что-то у Вас случилось? Молчу. Ничего не случилось. Просто за один день мой мир разрушился дважды. Вера в возможность существования счастливой семьи пошатнулась. Быть может, отчасти мама была права, и мои глаза действительно затуманены. Неужто так глупо верить в то, что называется настоящей семьей? Да, если за номер в дорогой гостинице пришлось бы продать почку, то за тот, в котором я остановилась на эту ночь, не пришлось бы даже ни от чего отказываться: облезлые обои, жутко неприятный запах и какое-то шуршание в стенах. Первые полчаса я сидела на одном единственном стуле, не шевелясь, потом скинула пальто, достала очередную сигарету и приоткрыла окно. Сил ни на что не было. Я просто докурила сигарету и легла в кровать. Сон пришёл быстро.