POV Евгений Соколовский
За окном жизнь замерла. В праздничные и после праздничные дни даже такой густонаселенный город, как Москва, словно бы пустеет. За те десять минут, что я смотрю на улицу, на глаза попалось всего парочка человек. Где-то вдали голубой цвет неба переходит в серо-синий, ветер гоняет по бесконечному простору облака — по форме они напоминают совершено разные вещи: вот это, кажется, похоже на крону дерева, а вон то, если приглядеться и особенно пофантазировать, копирует морду мопса. Я вглядываюсь в верхушки деревьев, тянущихся высоко-высоко и вспоминаю прошлую ночь, когда Гриневская тихонько сопела у меня подмышкой, а я дышал родным запахом ее волос. Действительно это было или я тогда заснул и никак не могу проснуться? Подумал было ущипнуть себя, чтобы удостовериться в том, что не сплю, но вместо этого лишь посмеялся над мыслями. — Доброе утро, сын, — бодро заявляет отец, перешагивая порог палаты, — с каждым днём ты выглядишь все лучше и лучше, не успеешь обернуться, как уже сидишь за офисным столом и подписываешь бумажку за бумажкой. — Скорее бы, уже надоело тут лежать, — честно отвечаю, — ты принёс, что я просил? Мужчина неторопливо достаёт из кожаного портфеля несколько папок, передаёт их мне и приземляется на маленький диванчик в углу. — Как вчера все прошло? — Вдруг интересуется он. Ещё месяц назад я бы ни за что не ответил на вопрос отца или грубо сказал бы, что это не его ума дело, но теперь наши отношения немного изменились — не знаю точно, что повлияло на это, однако сейчас отец казался мне много ближе, чем раньше. К тому же я давно уже заметил, насколько сильно переменилось мнение отца о Гриневской — моя болезнь ли, другие какие-то обстоятельства, но что-то побудило отца приглядеться к девушке. В моём сердце укрепилась надежда на то, что в будущем между мной и папой вполне могут установиться тёплые и доверительные отношения. — Все хорошо, — говорю, скрывая улыбку, — спасибо, что ты помог мне. Он кивает и замолкает. Первые несколько минут я внимательно изучаю бумажки, пытаясь разобраться в написанном, а затем поднимаю глаза на отца. Кажется, он слегка смущается. Ему уже пятьдесят семь лет, но выглядит он чуть моложе, — лицо, пусть и испещрённое множеством маленьких морщинок, имеет здорово розовый цвет, черты ещё остры и также красивы, как многие годы назад, голубые глаза блестят в ярком свете больничных ламп и лишь одно может выдать его возврат особо внимательному человеку проседь на темных висках. — Ты хочешь что-то сказать? — Осведомляюсь. Молчит. Я просто смотрю на него и жду, пока он решится заговорить. Мужчина наклоняется чуть вперёд, упираясь локтями в колени, подносит к губам сложённые домиком ладони. Его левого виска касается солнечный лучик и подсвечивает седые волосы. — Не хотел портить твоё утро. Обрати внимание на цифры внизу второго листа, красная папка. — Поднимается с дивана и встаёт напротив окна. — Тот самый Богомолов, на встречу с которым ты не попал по понятным причинам, решил действовать по-своему. Он начал хитрую игру — понизил стоимость на материалы, переговорил с несколькими важными людьми, начал рекламную кампанию — и теперь наш главный клиент сомневается в выгодности сотрудничества с нами. Они говорят, что мы должны закончить работы к этим срокам, иначе контракт будет расторгнут. — Мы не успеем уложиться в эти сроки, — качаю головой, взглядом сверля цифры внизу листа бумаги, — это нереально. — В том то и дело, — тяжело вздыхает и почесывает гладко-выбритую щеку, — но придётся постараться, иначе потеряем кучу денег, людей и, что самое важное, репутацию. Я выругался, захлопывая папку. Это последнее, о чем хотелось бы думать сейчас. Почему именно тогда, когда я имею меньше всего возможностей и сил, возникает столько неприятностей? Месяц работы в компании показал и доказал, что отец был прав, когда сказал, что бизнес — это то, что мне нужно. Сейчас, когда мое присутствие просто необходимо, сидеть на месте — все равно, что пытка. Пришлось самому себе признаться, что в офисе среди сотни бумажек я чувствую себя как рыба в воде, поэтому теперешнее мое настроение поскорее вернуться было вполне объяснимо. — Надо думать и что-то решать, — бормочу, захлопывая папку, — можно попробовать договориться с Богомоловым, вернуть его доверие, я попробую договориться с врачом и выйти раньше. Отец отходит от окна и возвращается на диван: — Твоя решительность похвальна, конечно, но вот у меня для тебя ещё одна плохая новость. — Замолкает. Рассматривает лицо. — Я только что разговаривал с твоим лечащим врачом и выяснил, что по результатам вчерашнего обследования тебе придётся задержаться в больнице ещё как минимум на две недели. Хмурюсь, сжимая зубы. — В чем дело? — Как он сказал, у тебя легкая степень плеврита, придётся попить ещё антибиотики и пройти некоторые процедуры, поэтому как минимум две недели ты ещё тут побудешь. — Встаёт и подходит к кровати. В его голубах глазах замечаю улыбку. — Да ты не волнуйся, сын, просто восстанавливайся, я со всем разберусь. Переживать о том, на что повлиять никак не можешь — это самое бесполезное занятие на свете, усвой это правило на всю жизнь.***
19 января
Я стоял у окна и смотрел на улицу. Каждый день разную картинку, хотя глобально ничего не меняется — все тот же многоэтажный дом, все та же улица, все та же детская площадка. Кажется, что все одинаково, но нет, — вчера я видел отца, гуляющего с сыном на площадке, а сегодня уже нет; позавчера в это же время небо было серым, сегодня же оно голубое настолько, что можно было бы воскликнуть: «Ура, скоро весна»; ещё недавно лежали сугробы, теперь же на их месте лужи. Слышу, как Алёна переворачивается с боку на бок и тяжело вздыхает во сне. Гриневская приехала ко мне сегодня рано утром, чтобы поздравить с Днём Рождения, прилегла рядышком и задремала. Солнечные лучи касаются ее розоватого лица. Несколько прядей волос скрывают за собой носик, обе ладошки она положила под правую щечку. Как ребенок, честное слово. Если она сейчас проснется, то обязательно улыбнется своей прелестной улыбкой и начнет рассказывать сны, какими бы они ни были. Смотрю на неё и понимаю, что в моих мыслях творится невесть что. Последнюю неделю я постоянно думал о двух вещах — о близившейся встрече с предпринимателем Богомоловым, который совсем недавно хотел подставить нашу компанию, и о Гриневской. Я проводил часы за ноутбуком, с утра до глубокого вечера перед моими глазами мелькали сотни отсканированных документов, под рукой то и дело звонил рабочий телефон, и как-то одновременно со всем этим в памяти всплывал тот день, когда Алёна пришла ко мне в больницу вся в слезах. Этот эпизод никак не выходит из моей головы — никогда прежде я не видел ее такой и, если честно, это оказалось сильнее меня. Я разнервничался, как девчонка. Оказывается, что слезы любимого человека обжигают самое сердце. Сейчас она тихонько дремлет на кровати и выглядит совершенно умиротворенно, словно переживания и печали, мучившие ее в последние время, оставили ее. Я не понимал, почему Алёна не может рассказать все, что ее тревожит, как делала это раньше, но решил не наседать на нее и подождать, пока она сама захочет открыться мне. Перед тем, как отпустить ее в Петербург, я вполне ясно дал ей понять, что готов выслушать в любую секунду. Гриневская кивнула и как будто поняла. Совсем некстати на прикроватной тумбе бренчит телефон. Алёна открывает глаза, щурясь. Я раздражаюсь на звонившего тут же. На экране отображается имя Володина. Еще одна причина головной боли — грядущая встреча с Андреем и Богомоловым Сергеем, с которым было бы здорово прийти к соглашению и заключить в скором времени договор, чтобы не попасть впросак и не потерять огромный проект. Хмурюсь. Гриневская касается моей руки и сонно рассматривает лицо карими глазами. — Спи, — поправляю одеяло, — скоро вернусь. Выхожу из палаты, чтобы не шуметь. Выясняется, что Андрей договорился с Богомоловым на встречу, но он свободен сегодня и через три недели. Разумеется, дело не терпит отлагательств. Я предложил им приехать ко мне в больницу, и Володин счел этот вариант решения проблемы допустимым. — Через пару часов будем, — отвечает голос на том конце провода, — ты же никуда не собираешься? — Куда я денусь из больницы, Андрей? Возвращаюсь в палату и нахожу Гриневскую у окна. Она стоит и греется в солнечных лучиках ровно таким же образом, как я пять минут назад. Поворачивается ко мне, улыбается. Подхожу к ней вплотную и обнимаю, носом утыкаюсь в густые волосы — от них пахнет едва сладкими духами, табаком и кофе. Солнечные лучики согревают наши лица, из приоткрытого окна тянется ниточка свежего воздуха, шумит улица.***
Раз в день мне разрешалось выйти на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и отдохнуть от четырех стен и противного запаха лекарств. Мы гуляли с Алёной в небольшом скверике, расположенном на территории больницы, и любовались по-весеннему голубым небом. Мимо нас то и дело проходили незнакомые пожилые люди в сопровождении медсестер, мамы с детьми и одинокие мужчины. — Ты даже не ждешь подарок, верно? — Поворачиваюсь на ее голос и рассматриваю носик: так бы и разглядывал эти веснушки, клянусь. — Верно, не жду, — говорю совершенно искренно, останавливаясь, — во-первых, ты прекрасно знаешь, что я не люблю праздники, даже свой День Рождения, во-вторых, все, о чем я мечтал, у меня уже есть. Она делает небольшой шажок ко мне, обвивает шею руками и заглядывает в глаза. Смотрит внимательно, словно пытается угадать мысли. — Прямо-таки все? Уголки моих губ ползут вверх. Прищуриваю глаза от яркого солнышка. Внезапно становится так тепло и спокойно на душе, что в голове появляется мысль, а не сплю ли я. Сейчас открою глаза и вернусь в ту жизнь, которой совсем недавно жил, — ту, в которой не было ничего, чем можно было бы гордиться или что делало бы меня счастливым. Прозвучит глупо, возможно, но жизнь до Алёны как будто была лишена смысла. И дело не в том, что я был каким-то неполноценным, вовсе нет, пожалуй, каждый из нас по природе своей полноценен, только вот смотрел на мир я не теми глазами, которыми должен был, и думал я не так. Гриневская, если так можно выразиться, вернула меня самому себе. — Прямо-таки все. — Киваю, открывая глаза и убеждаясь в реальности стоящей передо мной девушки. — Мои родители живы и здоровы, с отцом даже установились человеческие отношения, хотя я давненько потерял на это всякую надежду, моя неугомонная сестрица нашла себе дело, которым горит, и молодого человека, которого полюбила и который полюбил ее, я сам нашел себя и обрел человека, который стал для меня домом. Разве это не все, о чем можно было мечтать? — Мы никогда не говорили о твоих отношениях с отцом подробно. — Она вмиг серьезнеет. — Я знала, что это тебя тревожит, но решила не беспокоить тебя расспросами. Подумала, что придет время и ты все сам расскажешь, если захочешь. — Это было ни к чему. — Убираю пряди ее волос за уши и целую в теплый лоб. — Не беспокойся, Гриневская, сейчас все хорошо, это главное. И все, что я имею, я имею благодаря тебе, родная, включая примирение с отцом. — Я рада, что ваши отношения налаживаются, — роняет свое лицо мне в шею, — очень рада, о большем мечтать и вправду нельзя. Мне приходится чуть отстраниться, чтобы заглянуть в ее лицо. Алёна смотрела на меня блестящими глазами и в них я видел необъяснимую грусть и тоску, примерно такое выражение имело родное лицо пару недель назад. — Так грустно осознавать, что не каждый ребенок получает ту любовь, которую заслуживает по праву. Может быть в этом причина всех бед? В том, что дети не получают любви, заблуждаются из-за родительского невнимания и в конце концов заблуждаются. Может быть поэтому на свете так много несчастных людей? Мы все недолюбленные. — Ты не можешь исправить это, Алёна. Мне жаль, что твои отношения с родителями так далеки от тех, которые бы ты заслуживала. В ее глазах слезы. — Мне тоже жаль и… — Вот он где, — слышится знакомый голос поблизости. Мы с Алёной синхронно поворачиваем головы в сторону Андрея Володина и Сергея Богомолова, направляющихся прямо к нам. Мужчины были примерно одного роста и телосложения, при этом второй был много старше Андрея и это было заметно по его осунувшейся линии плеч, оба были одеты в костюмы и черные пальто, и стороннему наблюдателю эта картина могла бы показаться забавной, но лично я тут же почувствовал необъяснимое раздражение и напряжение. До сих пор мне не приходилось иметь дела с Богомоловым лично, я знал его только по рассказам отца и успел составить определенное мнение, не совсем положительное, между прочим. Я заметил, что Богомолов сначала исследовал меня, причем сделал это с абсолютным безразличием во взгляде, затем устремился к Алёне и остановился уже вполне заинтересованным на ее лице. Мужчина, судя по всему, был несколько удивлен увидеть меня в компании такой юной, на первый взгляд, девушки. — Здравствуй, Женя, — Андрей протягивает мне руку, — и Вам, Алёна, добрый день. Гриневская здоровается с Андреем и искренно ему улыбается. Еще прежде, чем мужчины успели подойти к нам, она отстранилась от меня и предупредила, что не станет смущать нас своим присутствием и сразу после приветствия вернется в палату. Для меня и Алёны наши отношения всегда были и будут сокровищем, которое мы бережем от чужих ушей и глаз, поэтому на людях мы оба сдержаны и спокойны. — Сергей Владимирович, познакомьтесь, это Евгений Александрович Соколовский, — быстро говорит Володин. — Добрый день. — Я протягиваю Богомолову руку. — Приятно познакомиться, Сергей Владимирович. — Взаимно. — Тонкие губы Богомолова растягиваются в улыбке. Фальшивая, черт её дери. Этот человек чуть нас не подставил, а теперь я вынужден распинаться перед ним, лишь бы он согласился стать нашим бизнес-партнером. Такова правда и ничего с ней не поделать. Да и плевать, если честно, на мое к нему личное отношение, потому как в нашем деле какая-либо предвзятость должна быть исключена, ведь мы просто партнеры по бизнесу. Внезапно солнышко заходит за облака и на улице заметно темнеет. Лицо Сергея Богомолова, кажущееся в солнечных лучах вполне молодым, тут же приобретает болезненную серость. Фигура, это я замечаю только теперь, нескладная, да и весь он какой-то несуразный и смешной — бочонок на двух тонких палочках, одетый как с иголочки. Глаза мужчины устремляются к Гриневской, стоящей рядом со мной. Судя по всему, этот тип ждет, когда она тоже будет ему представлена: его нос начинает клевать не в своем деле. — Это моя невеста, Алёна. — Здравствуйте, Алёна, — этот тип тут же протягивает руку и кривит губы в доброжелательной ухмылке. Гриневская вкладывает руку в его ладонь и говорит, что ей тоже приятно с ним познакомиться. Ни капли правды в ее словах нет. По выражению ее румяного лица я читаю, что Богомолов ей не понравился точно так же, как и мне, но делать нечего, нужно изображать доброжелательность. За многие годы жизни с отцом Алёна выучила все правила этого общества и прекрасно понимала, что ни о какой честности в разговорах с такими людьми, как Богомолов, и речи быть не может. — До чего красивое колечко! — Восклицает Богомолов, задерживая тонкие пальчики Гриневской в своей ладони. — У Вас превосходный вкус. — Глядит на меня из-под редких ресниц. — Благодарю. Богомолов выпускает руку Алёны, и та снова оказывается плечом к плечу со мной. Фальшивка. Все это одна сплошная фальшивка. Алёне здесь не место.***
— Ты беспокоишься, верно? — Ее голос вырывает меня из размышлений о произошедшей пару часов назад встрече. — Из-за Богомолова этого и из-за всей ситуации с договорами. — Нет, не беспокоюсь. — Перебираю локоны длинных волос пальцами и тем самым успокаиваюсь. Она поднимается на локте и смотрит прямо в глаза. — Ладно, поймала, беспокоюсь. Я просто терпеть не могу любезничать перед теми, кто мне неприятен, но поддержка Богомолова сейчас нам просто необходима. Возвращает свою голову ко мне на грудь и прижимается плотнее. Молчит. Пару минут я слушаю ее тихое дыхание и продолжаю играться с ее волосами. Солнышко вернулось в палату практически сразу, как я вернулся, и теперь вся палата была залита прекрасным желтовато-рыжим светом. — Послушай. — Алёна принимает сидячее положение и разворачивается корпусом в мою сторону. — Это ведь твоя работа, да? Ты должен договориться с этим человеком, чтобы проект состоялся и принес какую-то прибыль всем работникам компании. Женя, тебя с ним связывают чисто деловые отношения, это все, что важно, и делать ты должен то, что посчитаешь нужным без опасений за свою совесть или что еще там у тебя болит. Ты ведь честный и справедливый человек, всегда таким был и будешь, за это тебя и уважают. Я улыбнулся и приподнялся на предплечьях: — Ты права, родная. Родная, родной…и почему мы начали называть друг друга так только сейчас? Это ведь больше всего нам подходит. Помню ту ночь, когда впервые ее так назвал. Пусть я и был в ужасном состоянии — еле-еле стоял на ногах и чуть ли не выкашливал легкие, — я никогда не забуду этот ее взгляд, устремленный на меня вслед за произнесенным «родная». Она была удивлена, смущена и несколько напугана. Сейчас она все еще смущается, когда я так ее называю, уже чуть меньше, но все же смущается. — Что касается твоего подарка, — она встает на пол в одних носках и быстренько идет к дивану, — я все же кое-что подготовила для тебя, — недолго копается в сумке и достает из нее небольшой пакетик. — Говорил же, чтобы ничего не покупала. — Я смотрю, как она вертит в руках подарочек и качаю головой. Она садится около меня и театрально надувает губы: — Как же плохо, оказывается, Вы знаете меня, Александр Евгеньевич. Я не купила, а смастерила этот подарок. Я тянусь к пакету, но она тут же прижимает его к себе и смеется. Невольно и я начинаю смеяться. Она снова протягивает пакет и едва заметив движение моей руки навстречу, снова прижимает к себе. Солнечный лучик касается ее личика и освещает десятки мелких веснушек на носике. Гриневская наклоняется ко мне, прекратив игру, и целует в щеку. От ее волос пахнет все так же сладко. — Детский сад, штаны на лямках. — Шепчу ей на ушко и целую в ответ. — Давай договоримся, что ты откроешь подарок вечером, когда я уеду? — Задерживается около моего лица. — Так будет лучше. Киваю. Раз она попросила, значит, это для нее очень важно. Снова обращаю внимание на то, как чудно выглядят веснушки — почему эти чуть более рыжие, а те прямо-таки коричневые? Наши переглядки обрывает телефонный звонок. Я неохотно тянусь к смартфону, лежащему на краю кровати, и прикладываю экран к уху. На том проводе слышится голос Насти, и по первым же ее словам я понял, что что-то случилось — голос у нее был обеспокоенный. Поднимаюсь с кровати и отхожу к окну, сопровождаемым недоумевающим взглядом Алёны. — Настя, в чем дело? — Не хотела говорить тебе сразу, как услышала, но теперь понимаю, что молчать не могу, да и вдруг ты что-то сможешь узнать, — всхлипывает, — еще на каникулах я слышала, как папа разговаривает с какой-то женщиной по телефону. — Мало ли с какой женщиной он может разговаривать, — чувствую, как внутри что-то сжалось. Стою у окна и рассматриваю крышу рядом стоящего дома, его темные окна, скрытые в тени. Солнце начинает медленно спускаться к линии горизонта. Еще каких-то два часа и оно пропадет, уступая место другому светилу, и город снова погрузится во мрак. — Нет, это был не деловой разговор, понимаешь? — Помимо голоса сестры я различаю голос Димы, просящий ее не волноваться. — Он говорил, что нужно перенести встречу на потом, когда все якобы будет более-менее спокойно. Что это может значить, Женя? — Я не знаю. — Отвечаю совершенно честно. Свободной рукой опираюсь на края подоконника. Стучу подушечками пальцев по внутренней его стороне. — Думаешь, он может изменять маме? — Он уже делал это однажды. — Говорит то, о чем то и дело думает и вспоминает много лет вся наша семья. — Если она узнает что-то такое, то уйдет от него даже без разборок, ей будет трудно поверить ему снова. Мама уйдет от него понимаешь? Если наши родители расстанутся, я просто не выдержу этого. Не прощу ему, если он разрушит все. Как можно…— Обрывает предложение и плачет. Вспоминаю то, что произошло много лет назад, и стискиваю зубы. Если все окажется правдой, то пиши пропала, многое из того, о чем я мечтал, окажется пустышкой. — Послушай. — Набираю в легкие побольше воздуха, пытаясь успокоиться. — Не плачь, Настя, слышишь меня? Слушай внимательно, Настен, я со всем разберусь. — Она сипит в трубку. — Не плачь говорю тебе, все будет хорошо, обещаю. — Не руби с плеча, Женя, — голос серьезнеет, — надеюсь, что я ошибаюсь. — Я тоже на это надеюсь. Не плачь. Сбрасываю звонок и прикрываю глаза, пытаясь вернуться к реальности и привыкнуть к царящей в ней тишине. Странно не слышать плача и голоса Насти. Я прокручиваю в голове наш разговор слово за словом и не замечаю, как проходит пять минут — все это время Гриневская стоит рядом и держит меня за руку. В ее глазах немой вопрос и сочувствие. — Хочу тебе кое-что рассказать о моем отце.