10 апреля
Квартира, в которой я теперь жила, была небольшой, но уютной: стены её были выкрашены белой краской, полу выложен паркетом из темного дуба, окна выходили на южную сторону и в первые дни после заселения, когда была необычно солнечная для апреля погода, два помещения — кухня и спальня — были залиты желтым светом. Я впервые в этой жизни жила совершенно одна. Нет, конечно, какое-то время я жила одна в квартире Жени, когда тот уехал работать в Москву, но все же то было другое, ведь я знала, что это — его место, появившееся ещё до меня. А это теперь мое и только. И какое славное везение, что бабушкины друзья уехали заграницу и попросили кого-то пожить в квартире, последить за прихотливыми растениями! Как раз в то время, когда мне было хуже всего, пришла эта внезапная помощь. Я сидела на диване в гостиной, соединённой с кухней, читала «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» Томаса Гарди и все никак не могла привыкнуть к новому своему положению. Закат давно прогорел. Ночная темнота заползла в помещение через приоткрытое окно и заскользила вместе с прохладой по полу. Мне вспомнились слова бабушки, которая вынуждена была попросить меня покинуть квартиру Жени и помочь её друзьям. Она просила меня переехать жить на пару месяцев сюда с умоляющей, почти что виноватой улыбкой. За что она чувствовала вину? За то, что как бы отрывает меня от нашего с Женей места? Она ведь думала, что я тоска по Жене, работавшему в Москве, глушится, когда я нахожусь в стенах, которые окружали его. Конечно, бабушка до сих пор не знала, что мы с Женей разошлись. Господи, что бы с ней стало, узнай она? Боюсь себе представить. И это все нельзя назвать никак иначе, кроме как счастливым стечением обстоятельств. Я встала с дивана, оставляя книгу, и прошла посмотреть на цветы, глазным образом ради которых мое место отныне здесь. Тут и там — на двух подоконниках, на большом белом комоде, на полу, на специальных этажерках в горшках росли и цвели цветы. Мне мало что было известно о растениеводстве, однако бабушка ввела в курс дела. Это был замиокулькас, а там, где должно быть побольше солнца, стоит стрелеция. И ещё много названий, которых я не помнила…честное слово, все забылось! Я лишь знала, как часто и в каких количествах надо поливать то или иное растение. Благодаря такому обилию цветов, воздух в комнатах был постоянно кристально чистый. Невольно, сидя вот так в тишине и спокойствие, в голову закрадывались мысли о нашем с Соколовским доме. Да, я часто перед сном, прижимаясь к его тёплому телу, фантазировала, что когда-то у нас с ним будет небольшой и уютный дом. Милый, он должен был производить впечатление гнездышка для нас двоих, любящих. Я знала, что в нашем доме повсюду будут ковры и что занавески никогда не будут задернуты до конца, напротив, чаще всего весь свет извне будет беспрепятственно попадать в комнаты; знала, что у Жени обязательно будет кабинет, в котором он мог бы уединиться и почитать, разобраться с мыслями; представляла, каким прекрасным будет тот сад, что разобьётся во дворе. Да, все внутри и снаружи будет говорить о благополучии, о мире. Но что все-таки теперь я имею? Не отдавая себе отчета, начинаю теребить цепочку с висящим на ней кольцом. И опять стало мне тоскливо, одиноко. Нет, конечно, жизнь не представлялась мне лишь в мрачных тонах — я все ещё верила, что смогу вернуть себе душевное равновесие — только вот надо ли мне, хочу ли я без Жени все это ощущать, видеть и переживать? Он ведь мне как союзник, как товарищ. Между нами, как мне всегда и хотелось, установились не только романтические отношения, это было нечто большее. Каково будет это все потерять? Сейчас ещё не все кончено, ясное дело, но когда-то ведь кончится, если я или он ничего не сделаем. Завтра мы всей группой должны отправиться на заключительные три дня в Москву, включавшие посещение экономической конференции и пары тренингов. Сердце екнуло далеко в груди от одной только мысли, что завтра я увижу своего Женю. В больнице, тогда, пару недель назад, когда я запечатлела на его щеке поцелуй, он сказал, что ему не в чем меня прощать. Было ли это так на самом деле? Едва ли. Мне казалось, что он лжёт — лжёт или мне, или самому себе. Мой поступок был непростителен, жесток и глуп. Я поступила нечестно и заслуживаю наказания, разве нет? Конечно, о его словах я тоже не забывала. Они всплывали время от времени в моей голове, хотя я и пыталась отмахиваться от них, старалась загнать в самый дальний, самый тёмный уголок сознания. Да, они все ещё звучали в голове. Я уже не злилась, не была расстроена и не винила Женю за их произнесение, но ведь они не предавались забвению! Как это так? Бывает, что даже самые святые и честные клятвы забываются, развеиваются как пыль по ветру…почему же со злыми словами не так? Быть может, умей человек забыть о них, все было бы значительно честнее? Или, по крайней мере, легче для сердца. Ведь я люблю его и хочу забыть, что мы друг другу сделали! Исходя из этих соображений, я боялась встречи с Женей и того, что, быть может, мы снова сойдёмся. Мне казалось, что ошибки не забудутся и что слова однажды заиграют сочными красками. Часто бывает, что один другому хочет причинить боль, ввернув фразу о прошлой оплошности, неудаче. И все же мы с Женей не такие, верно? Мы бы никогда не стали причинять друг другу боль намеренно. Теперь вам, читатели, должны быть вполне понятны мои переживания. Я просто не хотела, чтобы мой обман и его жестокие слова стали как бы той линией, за которой отныне прячется все прошлое и будущее. Ошибки не должны становиться клеймом — ни на людях, ни на отношениях между ними.***
11 апреля
Москва всегда больше отталкивала меня, чем привлекала. Серое небо над столицей, в которое утыкались верхушки многоэтажных домов, небоскрёбы и прочие строения, имевшие самый новый и презентабельный вид, не радовали глаз. Моя душа была отдана Петербургу — именно там я чувствовала себя наиболее спокойно и комфортно. Единственным поводом для посещения Москвы был и остаётся Женя, ведь даже сейчас, честно признаюсь, лекции и тренинги волновали гораздо меньше, чем один только взгляд голубых глаз. Снова поездка началась с Сапсана, продолжилась на автобусе. Вот мы всей группой остановились перед главным входом в бизнес-центр, как и в прошлый раз. Рядом стоял Стас, не сказавший мне после признания в чувствах ни слова. Очевидно, ему было стыдно и неловко, как и мне, впрочем. Меня толкали в спину, наступали на ноги — тут повсюду были студенты из разных университетов, где Александр Евгеньевич вёл лекции и проводил конкурс на самый оригинальный проект. Это все была хорошая идея, да? Отличная возможность для нас, студентов, не только проявить себя, но и научиться важному у профессионалов многих областей. Тут и там мелькали кураторы в красных курточках. Апрельский воздух в Москве был суховатым, пыльным. Высоко в небе висело солнце. Конечно, здесь уже не было ни одного сугроба: ни следа зимы, как будто её и не было никогда. Уныло выглядели несколько голых деревьев, растущих на противоположной стороне улицы. Мне вспомнился снежный вечер, в который мы с Женей гуляли по набережной, его добрая улыбка и слова, что он не представляет жизни без меня. Не понимаю я тех, кто говорит, что сердце не может чувствовать любовь! Может, если любит. Мое сейчас готово на части разорваться от невозможности быть с дорогим человеком. При одном только воспоминании его рук, обнимающих спину, душа готова вырваться наружу со слезами. — Что это с тобой? — Спрашивает Варя, касаясь моего предплечья. — Ты как привидение увидела, — подхватывает Стас. — Просто задумалась. Наш куратор Ника ведёт перекличку. Позади неё распахиваются большие двери, впуская и выпуская посетителей и работников бизнес-центра — двери эти похожи на веер, которым обмахивались леди в начале прошлого века. Я объявляю, что на месте, когда очередь доходит до моей фамилии. Вдруг на глаза попадается Александр Евгеньевич, выходящий из здания: он был в компании того самого Богомолова, который так сильно не понравился мне. Я незаметно спряталась за широкую спину Стаса. Не хватало только, чтобы Богомолов увидел меня среди прочих студентов и начал расспрашивать Соколовских, как так вышло. Хотя, быть может, он уже и думать обо мне забыл. Какое ему до меня дело? — Все хорошо? От кого ты прячешься? — Стас хочет развернуться, но я останавливаю его, держа обеими руками за плечи. — Стой на месте. Он как будто соглашается. — Но ты расскажешь, в чем дело? А вообще-то прекрати, Алёна, сейчас тебя увидят, потом сама же будешь жаловаться, что опозорилась. — Он все-таки поворачивается ко мне лицом и смотрит зелёными глазами куда-то мимо. — Постой, а это на сынок этого Соколовского? Мы видели его однажды… Я поворачиваю свою голову и смотрю туда же, куда смотрит Власов. Соколовский стоит у своей старой BMW серебристого цвета — судя по всему, он решил вернуть отцу подарок, новую машину — и разговаривает по телефону. Левой рукой он прижимает к груди какую-то папку. Вид у него крайне обеспокоенный, взъерошенный. Впервые я видела его таким отстранённым. Да, пусть я видела Женю издалека, но все же в нос ударил знакомый запах сигарет и мятной жвачки. Боже! Так явно я не чувствовала его со школьных времён, клянусь. Женя меня не замечает. Я мысленно прошу его поднять голову и посмотреть в мою сторону. — Пожалуйста, пожалуйста, — бормочу я. — Что? Я гляжу в лицо Стаса, выражающее полное недоумение. — Да так. В последний раз смотрю в сторону Жени. Моя молитва была услышана. От его взгляда по спине проносится табун мурашек. Мои ноги покоряются желанию приблизиться к Жене и делают шаг вперёд или мне кажется, что делают. Стас кладёт свою руку на мое плечо и говорит, что пора идти регистрироваться. Глаза Жени быстро пробегаются по лицу Власова, затем спускаются к его ладони и в конце концов возвращаются ко мне. Я отстраняюсь от Стаса, хмуря брови. Власов прослеживает за моим взглядом. — Только не говори, что и ты клюнула, — смеётся юноша. — Не говори ерунды, — разворачиваюсь на носках и втискиваюсь в толпу студентов.***
В первый из трёх дней лекций было всего две, обе по полтора часа. Первая прошла скучновато, время тянулось как жвачка. Я сидела рядом со своими одногруппниками почти в самом конце конференц-зала и видела отсюда почти всех собравшихся студентов — ясно было, что большинство из них ощущали те же эмоции. Люди выглядели утомленными, как будто отработали целый рабочий день и вынуждены были взять сверхурочные часы, они то и дело зевали, отвлекались на телефоны или книги. Лектор ничего этого не замечал или делал вид, что не замечает, а просто читал материал как ни в чем не бывало. Слайды презентации все перелистывались и перелистывались. В завершении лекции на белом экране большими чёрными буквами было напечатано заветное «спасибо за внимание!». Студенты коллективно вздохнули с облегчением и высыпали из зала. Я сказала одногруппникам, что пойду почитаю книгу в холле. Стас хотел было выйти со мной, но я попросила этого не делать. Конечно, он обиделся. — Зря ты так с ним, но мне это только на пользу, — не без улыбки произнесла Надя Подземцева мне на ухо, — Стас, погоди-ка, давай я с тобой схожу! Я вышла из зала вслед за ними и остановилась у одной из колонн. Мой взгляд пропускал строчку за строчкой, но умом я все никак не могла вникнуть в суть информации. Никакой концентрации внимания, никакой сосредоточенности. Что же это такое? Когда я начала раздражаться на саму себя, до конца перерыва оставалось всего десять минут. Пальцы игрались с заветной цепочкой. Вдруг на плечо приземляется тяжёлая мужская рука. — Алёна, здравствуйте! Какая встреча! Богомолов смотрел на меня с плохо скрываемым любопытством. Позади этого широкоплечего, высокого человека стоял охранник в чёрном костюме. Тёмные пуговичные глаза Богомолова коснулись оголенной шеи. Кольцо все это время было спрятано под краем кофточки, но так как я, чтобы упокоить нервы, перебирала его пальцами, то теперь оно было не было скрыто от посторонних глаз. — Да, но я бы не сказала, что неожиданная, ведь вы, кажется, работаете с Александром Евгеньевичем, — улыбаюсь крем губ. Нет, если я прямо сейчас попытаюсь спрятать кольцо, это привлечёт внимание. Богомолов поинтересовался, как же я оказалась тут в это время и почему стою, как бедный родственник, не хочу ли я подняться наверх? — Вообще-то я уже должна идти, надо только вещи забрать, — пожимаю плечами, поглядывая на приоткрытую дверь. — Туда? Так Вы студентка? — Да. — Отличница, полагаю? — Да. — Это видно сразу. Но прежде, чем Вы уйдёте, Алёна, можно ли задать вопрос один? Я киваю. — Неужели в раю проблемы? — Вы это о чем? — Вы ведь с Евгением расстались, не так ли? — Это не совсем Вашего ума дело. Мы оба замолкаем. Я понимаю, что мне все более и более неспокойно. Сердце пропускает удар за ударом, дыхание перебивается. Этот человек внушает какой-то страх. Откуда ему взяться? Это из-за взгляда, который бесстыдно ложится на ключицы и шею? Или из-за того, что мужское лицо как будто слишком близко? Отступаю на шаг, извиняясь. — Мне пора. Всего Вам хорошего. Я совершенно не ожидала, что меня вот так просто остановят. Никому из проходящих мимо людей не было до меня дела. Да, тут была суматоха. Вокруг кружили студенты, посетители бизнес-центра и его работники. Охранники следили за камерами и вели досмотр входивших людей. Я была вне поля зрения кого-то из тех, кто находился в зале и мог бы меня увидеть, а потом и помочь. Богомолов положил руку на мое плечо. Я тут же почувствовала, как большой палец коснулся левой ключицы. Невольною хмурюсь, пытаясь отстраниться — все внутри сжимается от волнения. Пытаюсь держать себя в руках, но получается неважно. — Алёна, послушайте. — Он пропускает между крупных пальцев локон моих волос. — Кроме этого колечка с Соколовскими Вас все равно ничего не связывает, так почему бы от него не избавиться? — Он поднимает кольцо пальцами и рассматривает драгоценность. Я понимаю, что всему окружающему миру все равно на происходящее: люди ходят туда-сюда и не замечают, насколько неприлично близко ко мне стоит этот мерзкий человек. В серых глазах, вглядывающихся в лицо, я прочла похоть. Его нижняя губа дрожала. — Вы дрожите, Алёна, — он наклоняется к моему лицу, — волнуетесь или боитесь? — Слишком много на себя берёте. — Шепчу, уверенно вскидывая подбородок. — Вы, верно, привыкли, что все вокруг, подобно тому шкафу позади Вас, пресмыкаются перед Вами, прыгают на задних лапках, лишь бы угодить, но я Вас не боюсь и тем более не питаю иллюзий на Ваш счёт. Мне с самого начала было ясно, что Вы из себя представляете и что захотите сделать. Уголки мужских губ чуть приподнимаются: — Вы не из робкого десятка, да? Молчу. Его правая рука все ещё лежит на моем плече, пальцы с каждой секундой все ближе к шее. Он ни в коем случае мне не угрожает, это бы я заметила — этот тип просто наслаждается тем, что я стою перед ним. Это отвратительно и мерзко. Меня начинает тошнить от напряжения, ведь приходиться прикладывать уйму сил, чтобы не растеряться. — Ваш взгляд говорит сам за себя, ни с чем не спутать эту страсть. Полагаю, Вы такая во всем, что делаете, и в любви особенно. Вы почти дикая кошка. — Его горячее дыхание около моего уха. Я попыталась отшагнуть, но тут же была остановлена крепкими пальцами, сомкнувшимся на запястье. Меня словно парализовало от страха и омерзения. — Теперь на ещё один вопрос ответите? Это последний. Ничего не отвечаю. Я не хочу, чтобы мои слова были произнесены ему на ухо, это было бы слишком отвратительно. — Как Соколовский умудрился потерять Вас? — Слышу в его голосе смех. Горячее дыхание все ещё над моим ухом. — Я бы ни за что не допустил такого. — Оставьте все грязные фантазии при себе, — отстраняю своё лицо от его и всматриваюсь в глаза, — а если хотите спросить что-то у Соколовского, то почему бы Вам не подняться к нему в кабинет? Он снова улыбается. — Вы и вправду хотите, чтобы я поднялся с этим шкафом, как Вы его назвали, в кабинет Евгения? — Поворачивается к своему охраннику. Я понимаю, что это просто провокация. Все это лишь одна сплошная провокация. Этот мерзавец последние минуты только и делает, что пытается вызвать меня на эмоции. Чего он хочет? Хочет, чтобы я залилась слезами и попросила, чтобы он остановился? Хочет, чтобы я умоляла не подниматься в кабинет к Жене? Хочет, чтобы я прогнулась и сдалась? Молчу. Сказать нечего. Волнуюсь жутко, но стараюсь не показывать этого. Мне ужасно неприятно ощущать этого мужчину так близко. — Полагаю, что это «нет»? — Снова наклоняется к моему лицу. Его пальцы каким-то непонятным образом оказываются на моей талии. — Вместо этого, конечно, мы можем съездить кое-куда, поболтать о жизни, выпить вина или шампанского, а? Как смотрите на это, Алёна? — Уберите свои руки сейчас же, иначе я закричу. — Голос дрогнул. — Не собираюсь терпеть это, Вы мне отвратительны. Нужно быть глупцом, чтобы приставать к девушке среди бела дня в таком бизнес-центре, как этот. Понимаю, что ещё немного и я заплачу. В легких закончился весь воздух, дышать нечем. Кажется, что вокруг стало слишком тихо и пусто. Ничего и никого, кроме мужчины, я не видела и не слышала, все внимание сосредоточилось на нем, его действиях. — Я уберу свои руки тогда, когда сочту нужным. Мне приходится кивнуть. Вдруг где-то вдали я замечаю знакомую толстовку, а рядом со знакомой толстовкой сумочку кремового цвета — это были Стас и Надя. — Стас, Надя! Подождите меня! Одногруппники оборачиваются, замечая меня. Богомолов улыбается, отстраняясь. — Подумайте о моем предложении, обещаю, что Вы будете довольны и в безопасности. И, конечно, никому не слова, иначе шкаф по имени Илья все-таки поднимется в кабинет, но не к Евгению, а к старику. Пожалейте бедняжку, не думаю, что его сердце выдержит такое потрясение, не в его годы… Я бегу к Стасу и Наде. Они спрашивают, в чем дело и почему те люди так на нас смотрят. — Умоляю, просто пошли. — Шепчу я, быстро понимаясь по ступеням. Господи, что это было? Какой кошмар! Надя протянула стаканчик кофе, а я чуть не выронила его, настолько сильно дрожали руки. Все трое с удивлением смотрели на меня полтора часа второй лекции. Когда та подошла к концу, я немного успокоилась. Теперь все произошедшее казалось мне кошмаром, произошедшим с кем-то другим, но не со мной. Перед глазами все ещё стоял Богомолов. Запястье в том месте, где он схватил меня, чуть болело: наверняка будет синяк. Руки уже не дрожали, ноги даже твёрдо стояли на земле.***
На арендованном автобусе все студенты отправились в один отель. Нас расселили по номерам и попросили соблюдать тишину. На вопрос об отлучке, о прогулке по Москве мы получили положительный ответ — можно куда угодно, кроме клубов. Употребление алкоголя и прочих запретных веществ не допускается, разумеется. Варя, Надя и Стас сдружились с группой студентов из СПБГУ, они уговорили меня пойти с ними в Третьяковскую галерею. Ввосьмером мы вышли из отеля и дошли до метро. На Москву спустилась ночная темнота. Тут и там горели огоньки, звучала музыка, разговоры людей. Мы шли большой компанией, кто-то шутил и тогда все смеялись. И я, кажется, даже почувствовала себя легче, расслабленней. Мы купили аудио-гид по галерее и три часа провели в её стенах. Среди ребят из СПБГУ была прекрасная девочка по имени Вика, с ней у нас с самого начала заладилось общение, а ещё мальчик Дима — он тоже был со мной вежлив, постоянно шёл рядом и разговаривал обо всем на свете. Мне казалось, что я попала в хорошую компанию, поэтому настроение заметно приподнялось. К концу нашего путешествия все ребята были навеселе и предложили пойти в один из лучших ресторанов на Патриарших прудах. Мы как раз шли туда, когда мне позвонили. — Бабушка, да, привет, — улыбаюсь я, прикладывая телефон к уху, — все хорошо? — Да, конечно. А ты как? Как Москва? — Все хорошо. — Как у Вас дала с Евгением? Ты, наверное, очень рада его увидеть. Он, я уверена, уговаривает тебя перевестись в московский университет, чтобы жить вместе? Я замедляю шаг, отставая от ребят. Никто не замечает, что я иду поодаль. — Ничего особенного, бабуль. Все хорошо. — Голос у тебя расстроенный. — А должен быть? — Я должна была услышать голос самой счастливой девушки на свете, ведь она наконец-то рядом с тем, кого любит. Мне нечего ей на это сказать. — Ты здесь, Алёнушка? — Да. — Тогда подслушай, хорошо? Только не сердись на меня. Я все знаю, внучка, о твоём расставании с Женей. Он приезжал к нам домой пару недель назад, чтобы поговорить с Иночкой. Я случайно услышала их разговор, понимаешь? Совершенно случайно. Зачем ты мне лгала? Неужели ты мне не доверяешь? Я попробовала объяснить бабушке причины своего молчания. Она отвечала на мою речь короткими «ясно» и «понятно». Конечно, мне было совестно. — Так он узнал, что я живу у Маши? — Да. И это он дал мне ключи от квартиры, в которой ты сейчас живёшь. Это не мои друзья владеют этой квартиры. Женя снял ее специально для тебя. — Боже, бабушка! Как ты могла… — Он просил. Он знал, что ты не примешь ключи, узнав обо всем. — И он был бы прав. Я бы не приняла эти ключи. — Он тебя любит. Разве ты этого не понимаешь? За всю свою долгую жизнь я впервые вижу, чтобы мужчина шёл на такие действия ради той, которую любит. Твой Женя — очень порядочный мужчина, Алёнушка. Вы просто ошиблись оба, но это можно пережить и простить друг другу все. — Бабушка, хорошо, я тебя услышала. Спасибо, что рассказала. Я приму к сведению. Она сказала мне что-то ещё, но я пропустила мимо ушей. Мне уже было безразлично все. И мир, и его суета… Я стояла на месте, смотря на небо, заболоченное серыми облачками. Улицы города полнились людьми. Тут и там звенел громкий женский смех, мужские восклицания. В одном из ресторанов разбилась посуда и треск сопровождался громким «на счастье!». Ребята, ушедшие вперед, заметили мое отсутствие только тогда, когда я уже бежала в противоположную от ресторана сторону. Я вызвала такси на одну из ближайших остановок. Хорошо, что запомнила нужный адрес ещё в декабре. Спустя какой-то час я уже стояла перед домом высотой в десять этажей, построенный совсем недавно. Дом был красивый, почти такой же, в каком мы жили в Петербурге. И почему я не замечала раньше? Свет во многих окнах уже был погашен: время-то уже было позднее, почти десять часов вечера. Я прошмыгнула в поезд вместе с девочкой, возвращающееся домой с прогулки с собакой. Пока мы ехали в лифте, эта собака не раз пыталась облизать мои руки. И вот я выхожу из лифта, замираю перед входной дверью нужной квартиры. Один звонок и никакого ответа. Я действовала быстро, почти автоматически. Никаких тревог, никаких беспокойств о том, правильно ли поступаю. Во мне росла уверенность, что это действие имело значимость вселенского масштаба. Второй звонок и никакого ответа. Его нет дома. Я громко выпустила из лёгких воздух, опираясь рукой о дверь. Голова закружилась. Неужели все зря и я почувствовала неверно? Интуиция обманула меня, сажая в такси. Лифт, уехавший пару минут назад, возвращается. Двери скрипят так, будто они снова распахнулись позади. Я поднимаю голову и вижу Женю, стоящего в кабине. Он стоял на месте, смотря на меня. — Ты в порядке? — Спрашивает он. Киваю. Соколовский все ещё стоит, как будто никак не решаясь выйти. Двери закрываются, он резким движением вытягивает руку вперёд. Я кидаюсь к нему, испугавшись. Сколько историй о том, как кто-то сломал руку или ногу, решив вот таким образом остановить закрытие дверей лифта! Датчики движения срабатывают идеально, поэтому двери не успевают даже коснуться мужской руки. Но, несмотря на это, наши ладони хватают друг друга. — Ты в порядке? — Теперь спрашиваю уже я. Женя кивает. Мы оба стоим на лестничной клетке. Его большая ладонь тёплая, чуть влажная. Я отпускаю руку, смущённо поджимая губы. Он несколько секунд рассматривает мое лицо, а затем без лишних слов отпирает дверь. Я остаюсь стоять на месте. Уже перешагнув порог, он оборачивается и спрашивает, зайду ли я. Полагаю, у меня был точно такой взгляд, когда я смотрела на Женю утром и хотела, чтобы он меня заметил. — Прости, что так внезапно, — говорю я. — Я с тренировки. С Андреем ходим на бокс. Заходи, Гриневская. Я налью тебе чай. Он помогает мне снять пальто. Я разуваюсь. Мне тут же вспоминается, как я побежала среди ночи в аптеку и в продуктовый за мёдом, когда спонтанно приехала в Москву, едва узнав о болезни Жени. — Проходи, ты же знаешь, где тут что. — Да, знаю.