POV Алёна Гриневская
Час пролетел за мгновение. Когда тебе до дрожи в коленях страшно, ты держишь все внутри, потому что так проще справиться с нахлынувшими эмоциями. Наверное, это все благодаря адреналину. Затем, едва страх отходит на расстояние, к тебе приходит осознание, принятие случившихся событий. И теперь, секунда за секундой, я переживала разговор с Богомоловым. Мне чудилось, что его рука лежит на шее и что тёплые подушечки пальцев замирают на левой ключице. Мужской шепот раздавался над ухом, растягивая угрозы. Я хмурилась, пытаясь прогнать призрак Богомолова, старалась отвлекаться, наблюдая за происходящим в окне, а там улицы съедались легкой желтоватой дымкой — это был солнечный свет, который настойчиво пытался пробиться сквозь пушистые серые облака. На лиственнице сидели три вороны, каждая из которых была занята своим делом. Одна из птиц постоянно смотрела в сторону главного входа в бизнес-центра. Пытка. Это была пытка — сидеть вот так, когда внутри все разрывается на части от волнения. Что теперь будет? То, что Богомолов сделал, смело можно назвать мошенничеством и преступлением. А что, если Андрей рассказал Жене о мерзком поведении Богомолова? Нет, Женя не поставит под удар работу, но ему трудно будет сдерживать своё негодование, я его знаю. В полнейшем неведении я провела с полчаса, затем терпение лопнуло и я вышла из машины. Свежий воздух ударил в лицо, отрезвляя сознание, до этого пребывавшее в лёгком коматозном состоянии. Ворона каркнула сразу, как только услышала хлопок двери. Я шикнула на неё, прогоняя с ветвей, настолько противно было ее присутствие. Удивительно, но в этот час людей на улице почти не было. Сегодня пятница, значит, большинство уже закончили работу в пять часов и разъехались по домам, чтобы провести выходные дома в окружении семьи. Господи, да ведь и мы должны были со спокойной душой уехать домой! Где же Женя? Я сделала пару кругов вокруг машины. Никто не выходил из здания. От Жени ни слова. Вдруг я вижу Володина — мужчина движется ко мне. Вид у него крайне серьёзный. — Что там? — Спрашиваю я, ускоряя шаг навстречу. — Все хорошо? — Да, все хорошо, Женя попросил к тебе спуститься, сейчас Богомолов будет выходить… И вправду — вот и Богомолов. Идёт, широко расправив плечи, словно павлин. Издалека он похож на пивную бочку, стоявшую на земле лишь благодаря двум тонким ножкам. Какая мерзость! Его фамилия очень ему подходит. Две пуговицы с расстояния более двухсот метров вглядываются в мои глаза. Володин касается моего предплечья, отвлекая внимание. Он отвечает Сергею Богомолову долгим, строгим взглядом, а затем снова возвращается ко мне. — Все хорошо, Алёна. Давай ты лучше сядешь в машину? Женя сейчас уже придёт. — Где он? Ты мне расскажешь, что случилось там? — Сядешь в машину и расскажу. — Не сяду, пока не расскажешь. И Володин рассказал все начиная с той секунды, когда они посадили меня в машину, и заканчивая этой самой. Он смотрел на меня, поминутно хмурясь и качая головой. Андрей и словом не обмолвился, в курсе ли Женя о лишнем внимании Богомолова ко мне. Я стояла, ощущая, что с каждой минутой на улице становится все темнее и темнее — совсем скоро солнце спустится за линию горизонта и ночь вступит в свои законные права. Да, ее мрак заползёт в каждый проулок, в каждый уголок города, чтобы установить в них свои правила. Холодный апрельский ветер касался лица, трепал волосы. Мне было не по себе от ощущения, что Богомолов захочет как-то отомстить за сорванную подставу. Вспомнились его угрозы в адрес обоих Соколовских. — Послушай, все будет хорошо, — сказал спокойным голосом Андрей, замечая мое состояние. Я кивнула, поджимая губы. Хотелось уйти куда-то, где меня никто не видел бы и не слышал. Телефон Володина трезвонит. Он извиняется, отходит на пару метров, но при этом продолжает поглядывать на меня, проверяя, не ушла ли. Кажется, звонила Агата. Андрей принялся объяснять супруге, что дома расскажет обо всем подробнее, главное — договор не заключён. Улизнув от него к набережной, душе стало легче. Сейчас последнее, чего мне хотелось бы, — это говорить, слушать и думать. После всего случившегося самым главным желанием было оказаться в постели, закутанной в одеяло, и заснуть глубоким сном. В воде реки отражаются и дрожат огни города, вдали завывают сирены пожарных машин и машин скорой помощи. Что же такое там случилось? Отсюда ничего не видно, только вот воздух как будто пахнет гарью. Неужели пожар? Вдруг мужская рука касается моего предплечья. Я резко отшатываюсь, потому что совершенно не ожидала прикосновения. Передо мной стоит Женя. Он глядит в лицо темно-голубыми глазами, взвинченный и в то же время сдержанный. Удивительно, как в нем это все не просто перемежается, но мирно уживается! — Прости, — шепчет он. А я стою, ощущая страх, вставший поперёк горла. Слова никак не могут подобраться в уме. Подходящих фраз, выражений все равно не найдётся для того, чтобы объяснить чувства. Женя не знает подробностей о Богомолове, понятия не имеет, какие действия тот совершал, да? Или Андрей всё-таки рассказал ему? Пока воспоминания были свежи, мне было трудно убедить себя, что теперь-то все хорошо. Но в памяти случайно ожила картинка позавчерашней ночи, когда я уснула спокойным сном рядом с ним. Как же было тепло и приятно ощущать себя в его руках и лежать, уткнувшись носом в шею! Я делаю шаг вперёд и кладу голову ему на грудь, прижимаясь всем телом. Его руки обхватывают мою спину, острожными движениями глядят по волосам. — Поедем домой? — Шепчет он на ухо. Киваю. На губах ощущается солёный привкус слез.***
Я вышла из ванной комнаты спустя четверть часа. Хотелось как можно лежать в горячей воде, забыв обо всех тревогах. Но, как бы я ни старалась отпустить неприятные чувства, все казалось напрасным. Женя стучался один раз, узнавая, все ли хорошо. Теперь, когда я вышла, он был на кухне. Не заходя к нему, я прошла в спальню и приземлилась на край кровати. На руках и плечах все ещё досыхали капли воды, волосы были сырые. По коже из-за прохлады в комнате побежали мурашки. Открыв окно, забираюсь на постель и обхватываю колени руками. Полотенце ужасно неприятно сдавливает грудь. Все произошло как во сне. Кажется, последние полгода, с того самого дня, как Женю уволили из школы, вся наша жизнь похожа на вымысел. Неужели когда-то, пару лет назад, я была ученицей, а он — учителем? Да нет, как будто нет, но воспоминания твердят обратное. А его работа в Москве? Предложение выйти за него замуж? И эта ссора в конце февраля. Все закрутилось, завертелось… Когда на душе тяжело, кажется, что вся жизнь состоит только из обрывков неприятных событий. Нет просветов, нет значительного, и ты утопаешь в этой тоске, считая, что это что-то вроде наказания. Только вот за что? Совершенно неожиданно вспомнилась Инесса, Маргарита и бабушка — моя семья. Та самая, с которой я связана кровью и с которой провела и проведу ещё много лет. Все мы так сильно встревожены, побиты трудностями, испытаниями разного характера! Их лица в памяти выглядели усталыми, имели сероватый цвет. — Алёна, ты совсем с ума сошла? — Строго говорит Женя, закрывая окно. Он качает головой, смотря на меня. Я не обращаю никакого внимания ни на него, ни на его действия. Не замечаю, как на плечи приземляется тёплый халат и как на прикроватной тумбе появляется кружка с горячим ромашковым чаем. Возвращаюсь в реальность только тогда, когда Женя подходит ко мне с полотенцем в руках и начинает сушить им волосы. — Прости, — шепчу я, — просто задумалась обо всем, что было. Я перехватываю его руку и задерживаю в своей ладони. Гляжу на него через плечо, улыбаясь краешком губ. Он оставляет поцелуй на макушке, затем, обойдя угол кровати, присаживается на корточки у моих коленей; крепкие предплечья оказываются прижатыми к бёдрам. Мне становится как будто значительно теплее. Мы молчим, глядя друг другу в глаза. Я роняю подбородок на его плечо и бормочу, что из головы не идёт разговор с Богомоловым. С кончиков волос на футболку капает холодная вода. Чувствую, что Женя напряжен. Ладони, сомкнувшиеся на спине, как будто вздрогнули. Никогда не чувствовала, чтобы чьи-то ладони дрожали. Звонок в дверь заставляет нас отпрянуть друг от друга. Женя просит меня оставаться в комнате, а сам выходит из спальни. Я поднимаюсь с кровати и, плотнее завязывая халат на талии, приоткрываю дверь — меня не видно, но зато моим глазам доступна вся прихожая. Вижу на пороге Александра Евгеньевича. Отец с сыном что-то тихо обсуждают, обрывки фраз еле доносятся до моего слуха. Я нечаянно надавливаю на дверь рукой и та скрипит. Теперь уже нет смысла скрываться, это будет выглядеть некрасиво. — Здравствуйте, — говорю я, открывая дверь. Александр Евгеньевич хочет мне улыбнуться, но что-то его останавливает. — Здравствуй, Алёна. Как ты? Я выхожу из спальни и становлюсь рядом с Женей. — Все хорошо, спасибо. Мы замолкаем. В разговоре наступает неловкая пауза, от которой неизвестно, как избавиться. Чем заполнить? Быть может, будь мы с Александром Евгеньевичем наедине, что-то бы и нашлось, но с нами Женя, а он настаивал, чтобы я не говорила с его отцом. Мне было хорошо понятно, что сердце любимого мужчины пока что не совсем готово к прощению. И я должна была быть на стороне Соколовского, конечно. — Алёна, это тебе спасибо. Если бы не ты, то… — Это случайность. — И всё-таки ты многое пережила из-за этого договора. Мне жаль, что ты была втянута в это, честное слово. Я должен был это сказать, Алёна, именно тебе. Чувствую себя мерзко. После всего, что тебе сделал Богомолов, я… — Папа. — Достаточно грубо обрывает его Женя. — Ты зашёл, чтобы нас проведать? Проведал. Светский визит окончен. Ты забыл, о чем мы договаривались? Пожалуйста, поезжай домой. Я хмурюсь, переводя взгляд с лица Александра Евгеньевича на лицо Жени. И мне становится ясно, что им обоим известно о мерзких действиях Богомолова. Ясно уже по тому, как вспыхнули глаза Жени. Почему до этой минуты их взгляд был почти что спокоен? Господи, до чего же неловко! Щеки щиплет от прилившей к ним крови. — Так вам все известно? — Спрашиваю я, пытаясь придать своему голосу твёрдости. — Алёна, не сейчас. — Женин голос строг. — Как пожелаешь. — Горько усмехаюсь, опуская глаза. — Когда твоей душе будет угодно, тогда и поговорим. Не обещаю, что захочется, но ты попробуй. Тебе же нравится испытывать мои нервы на прочность. И я выхожу из коридора, запираясь в ванной. Почти сразу слышу хлопок двери. В душе все переворачивается от злости, от страха и обиды. В квартире тишина. Женя не пробовал поговорить со мной, не стучал в дверь. Кажется, он вообще забыл, что я сижу за этой белой дверью. А я сидела, прижавшись к ней спиной, на холодной кафельной плитке и, поджав к груди колени, вспоминала весь сумасшедший день. Мне кажется, что все ужасно несправедливо! Почему же он молчал о том, что ему все известно? Он злится? Нет, быть не может, Женя никогда не позволил бы себе такого эгоистичного поведения, когда дело касается меня. То, как он особенно аккуратно касался меня весь вечер, доказывает, что он хотел прежде всего успокоить меня. Конечно, его в первую очередь будет волновать мой покой. Но почему тогда он ещё не пришёл? В голову пришла одна мысль — быть может, Женя винит себя за все случившееся? Он мог взвалить на себя груз ответственности за рабочий договор с Богомоловым и меня саму. Больше всего на свете Соколовский, как и я, впрочем, любит терзать и винить себя во всех бедах при любом удобном случае. Я вышла из ванной спустя четверть часа и остановилась на пороге пустой спальни. Женя был где-то в кухне-гостиной, но мне не хотелось тревожить его, говорить какие-то слова. Не сейчас, когда мы оба взвинчены. Рейки кровати едва слышно скрипнули подо мной. Укутавшись одеялом, я достаточно быстро погрузилась в лёгкую дремоту. Мне было тепло, безопасно — словом, это было так, как я недавно грезила. Совсем скоро пришёл Женя: сквозь сон я почувствовала, как его тело легло совсем рядом, однако не настолько, чтобы хоть где-то меня коснуться. Я перевернулась с боку на бок и прислонилась лбом к его телу. Кажется, что Женя что-то мне сказал, только вот я не могла расслышать и слова сквозь сон, который крепчал с каждой секундой все сильнее. Мне снилось ромашковое поле, все зелено-желтое, тонущее в солнечных лучах. Я стояла, босыми ногами зарываясь в тёплую землю, и рассматривала летнее небо с плывущими по нему белыми кучерявыми облаками. Внутри расплывалось ощущение счастья, оно было почти осязаемо. Это был прекрасный сон, благодаря которому, мне кажется, я улыбалась и в реальности. Вдруг я переместилась в другую локацию, некое подобие картонной коробки, размеры которой позволяли находится в ней нескольким взрослым людям. И передо мной появился Богомолов — в своём чёрном костюме, с хитрой ухмылочкой на губах. Мне пришлось проявить нечеловеческую силу, чтобы выдернуть себя из нехорошего сна и заставить проснуться. Я приняла сидячее положение, пытаясь успокоить тяжёлое дыхание. Перед глазами не то ромашки, не то тонкие губы. И не покидает ощущение, что кто-то дышит в ухо. — Алёна, — слышится позади. Я поворачиваюсь и обнаруживаю, что Женя не спит. Он лежал, смотря прямо мне с глаза. В комнате горел один источник света — светильник на прикроватной тумбе. Там же лежала книга и очки для чтения, стояла чашка с недопитым кофе. Конечно, он почти наверняка не спал, хотя время было уже очень позднее — часовая стрелка остановилась у цифры три. — Иди сюда. Киваю, убирая волосы от лица. И возвращаюсь к Жене, касаясь щекой его груди. Он обнимает меня за спину, мягко притягивая к себе. — Можно я тебе кое-что скажу? Или ты спать хочешь? — Нет, я хочу, чтобы ты кое-что сказал. Он медлит. Его подборок упёрся в макушку. Когда он начинает говорить, я ощущаю, как движется его челюсть. Пальцами Женя играется с прядями моих волос — предположу, что в попытке сосредоточиться или успокоиться. — Я не сказал, потому что виню себя за все случившееся. Все полтора месяца разлуки с тобой я был жутко взвинчен, сам не свой, хотя часто этого не замечал. Если бы я был более внимателен к Богомолову, то заметил бы его хитрые, нечестные намерения. Но меньшее, о чем я переживаю, — это договор. Алёна, если бы я тебя не оставил, он бы к тебе не приблизился. И сейчас я чувствую ответственность за то, что он тебе сделал. Молчу. Да, я была права. Соколовский и вправду решил взвалить груз ответственности на себя. Теперь он будет тащить его, как мул тащит свою ношу. — Ты не можешь быть ответственен за все, Женя. Я думала, что ты злишься на меня. — Злюсь на тебя? Не говори глупостей. Оба почти наверняка выглядим совершенно потерянными, не знающими, что делать и говорить в такой ситуации, как эта. Мне хочется и одновременно с тем не хочется возвращаться минуты, когда Богомолов был со мной рядом. Хочется лишь затем, чтобы в этих страшных воспоминаниях возник образ Жени. Я рассказываю, как подслушала разговор Богомолова и как столкнулась с его охранником в коридоре; как поднялась к Александру Евгеньевичу и как была уведена с этажа Богомоловым и Ильей; как в лифте была вынуждена сказать, что промолчу об услышанном. — Я сказала это затем, чтобы он вернул лифту движение. Он был так ко мне близок, понимаешь? Это было отвратительно. Мне нужно было выйти во что бы то ни стало. Конечно, я знала, что сообщу тебе или твоему отцу при первой возможности о договоре… — Забудь о договоре, хорошо? И о Богомолове забудь. Давай их просто не будет отныне и все? Они перестали существовать. — Ты сам забудешь? Он молчит. В очередной раз за вечер я ощущаю, как дрожат его ладони. Я понимаю, что он точно не забудет о Богомолове. Дело во всем — и в том, что тот угрожал бизнесу его отца, и во мне. — Давай, пожалуйста, закроем тему. Как будто ещё есть, что сказать? Или это мое сердце тоскует по сегодняшнему утру, когда наши с Женей губы и сердца улыбались друг другу, счастливые и благодарные? Как бы то ни было, моим размышлениям суждено было прерваться — зазвонил телефон Жени. Кто бы это мог быть в такое позднее время? Я отстранилась от мужчины, опираясь на локоть. Соколовский, как и я, находился в недоумении. Он поднял трубку. Спустя пару секунд мне стало ясно, что что-то случилось — Женя нахмурился и сжал губы, от лица его отлила кровь, щеки и лоб окрасились в болезненно-серый цвет. Или мне кажется, что это все произошло, потому что главным образом вмиг посерьезнел его взгляд. Он всегда был серьёзным, но в это мгновение серьезность приправилась душевным остолбенением. — Что такое? — Слова слетают с моих губ. — Папе нехорошо, они вызвали скорую, надо срочно домой. Он вскочил с кровати, мигом устремляясь к шкафу с одеждой. Когда он оделся и вышел из спальни, я все ещё сидела на кровати, не понимая, что вообще происходит. В кухне послышался звон стекла — он-то и отрезвил меня. Я вскочила с постели, схватила со стула платье и колготки. И, прибежав в кухню, обнаружила, что Женя нечаянно разбил стакан. Он принялся собирать осколки. — Оставь. Оставь это, Женя. Поехали. — Говорю я, присаживаясь на корточки рядом с ним. — Поехали сейчас же.***
Мы быстро ехали. Ночь эта казалась бесконечной. Да и сутки, если честно, тоже. Когда была последняя спокойная секунда? Такая, чтобы абсолютно никаких волнений…она была в один из ноябрьских дней, когда Женя приходил с работы, а я садилась к нему на колени и, обхватив шею руками, прижималась всем телом. Вот и сейчас, когда машина катится по улицам, съедаемым ночным мраком, мне хочется прижать этого чудесного человека к себе, чтобы успокоить. А Соколовский находился в своём мире сейчас. За час дороги мы не сказали друг другу и слова. Сна не было ни в одном глазу. Я все время дороги смотрела то в окно, то на длинные мужские пальцы, сжимавшиеся на руле. Нет, в голове не было никаких вопросов. Там было перекати поле, если честно. Взгляд наблюдал за циферками, означающими, что время все ещё мчится. Хотя в данной машине в эту ночь едва ли время мчалось, как обычно оно делает, нет, оно замерло. И вот машина затормозила у знакомого забора. Женя не двигался с места. Я положила ладонь на его колено. — Все будет хорошо. — Пытаюсь придать своему голосу уверенности. Мы выходим. В лицо ударяет прохладный воздух. За горизонтом начинает просыпаться солнышко — линия его окрасилась в бледновато-желтый цвет, похожий на свет доживающей свои дни лампочки в подъезде. Оказывается, что все страшное позади — в полночь у Александра Евгеньевича сильно заныло сердце, привычные лекарства не помогли и пришлось вызвать скорую, бригада которой сказала, что все хорошо. Они провели все необходимые процедуры, вкололи ему какое-то лекарство. — Сказали, чтобы соблюдал постельный режим. — Пожимает плечами Регина Робертовна, наливая в кружки чай. Я и Женя сидим на барных стульях, смотря на худую женскую спину. Голос ее тихий, слышно, что она жутко волнуется. — Зря я позвонила вам, да? Вытащила среди ночи. Женя молчит, переваривая все события, слова и чувства. Он уронил лицо в ладони, пытаясь скрыть следы волнения и усталости. Только мне было известно, как сильно он перепугался за отца. Ни за что на свете не забуду, как он дрожащими пальцами пытался собрать с пола осколки разбитого стакана. — Нет, хорошо, что Вы позвонили, — отвечаю вместо Жени я. — Саша рассказал мне все, что случилось с этим подлецом Богомоловым. Думаю, что эти события и взволновали его. Женя, как же так вышло, что вас с отцом чуть не обманули? Я думала, что вы оба… Она замолчала, заметив мой взгляд и движение головы. — Ну, ладно, забудем это. Для вас та же спальни приготовлена, что и в прошлый раз. Вам обоим нужно отдохнуть. Идите. Возьмите чай туда, если хотите, а я пойду к Саше, посмотрю, как он там. Регина Робертовна ушла, поцеловав напоследок щеку сына. — Алёна, иди, я ещё немного тут посижу, — сказал Женя чуть погодя, когда горячий чай в чашках уже остыл, — пожалуйста, я хочу немного побыть один. Я кивнула и без лишних слов покинула кухню. В спальне было прохладно, совершенно пусто. Около семи часов утра, когда я только-только задремала, во дворе послышался какой-то стук. Выглянув в окно, я увидела Соколовского, колющего топором дрова. Рассветные лучи били ему в спину и затылок, лицо находилось в тени, но я все равно прекрасно удивила в его выражении безмерную тоску. Задёрнув занавески, возвращаюсь в кровать. Женя так и не заснул этой ночью.