Штрихи

      Протиснувшись внутрь, Юнги приваливается спиной к захлопнувшейся двери. Промаргиваясь от едкого дыма дешёвых сигарет, он обнаруживает на пустой кухне Хосока. Сидящий на стуле, тот прижимает колени к груди — его силуэт отчётливо виден в темноте комнаты, очерченный лунным светом. Хосок крутит в руке ножку стеклянного бокала и смотрит на старшего с грустью, с почти нескрываемым отчаянием.       Из комнаты доносятся пьяные и весёлые голоса, Юнги хочет развернуться и выйти пока не поздно, но вопреки, остаётся, усаживаясь напротив, обессилено выдыхая. Ему не нужно спрашивать, чтобы понять очевидное.       Хосок пропустил первую стадию опьянения, когда становится душой компании, громко шутит, травит байки из своей и придуманной на ходу жизни, а после залезает на стол, отплясывая макарену, дико не попадая движениями в так мелодии и веселя народ.       Хосок пропустил вторую стадию опьянения, когда в нём просыпается необъятная любовь, и он, переобнимав всех собравшихся, залезает на колени Юнги. Отчаянно требуя поцелуев, он ёрзает на нём, имитируя толчки, прикусывая тонкие губы. Он разрешает старшему проникать ладонями под кромку штанов и сминать мягкие ягодицы, пока они мокро сплетаются языками.       Сейчас Хосок находится на третьей стадии, погрузившийся в апатию и самоанализ. Юнги ненавидит это — лезть в чужую душу, когда в своей непроглядная темень. Его раздражает самобичевание Хосока — бесполезное и заразное. Тем не менее, он пододвигает в его сторону графин с водой.       — Ну что на этот раз? — выходит слишком грубо, устало и пофигистично. Юнги моментально корит себя за такой тон.       — Всё норм, — отмахивается Хосок. Он хочет ударить Юнги: грубого осла, ни черта не понимающего. Он с силой сжимает кулак, желая ударить и себя тоже — трусливого и жалкого, не находящего смелости высказаться о своих чувствах вслух.       Хосок чувствует себя ничтожным, самым бесполезным и ненужным существом на земле. Он продолжает держать в руке бокал с выдохшимся шампанским и чувствует себя дешёвой бутылкой этого пойла: приносит радость лишь в момент вскрытия, с пометкой на этикетке «выпить в течение получаса», иначе безвозвратно потеряет вкус и будет вылито в раковину. Именно так с ним поступает Юнги.       — Ты у меня вот здесь, — Хосок бьёт ребром ладони по кадыку. Застрял — не вытащить и не сдохнуть. Хосок задыхается, находясь рядом, ломается без него, мечется, а поделать ничего не может.       — А ты у меня в печёнках, — тихо отзывается Юнги. Кистой на жизненно важном органе, не удалить без последствий, а ноющая боль стала привычной.       Глаза Хосока вспыхивают, как будто он ожидал услышать что-то совершенно другое. Наивно надеялся, что Юнги заключит в объятия? Трезвого, депрессивного Хосока, не подставляющегося под требовательные руки? Мечтающего о чём-то большем? «Дурак», шипит он, выбегая из кухни.       В единственной комнате шумно и тесно: парни играют в приставку, кричат, размахивают руками и джойстиками, слышится звон бокалов со стороны окна и горячий спор о финале по баскетболу.       Юнги находит Хосока поджавшим ноги на старом диване. Зарывшийся в гору курток, он спит в творящемся вокруг гаме. Четвёртая стадия – вспоминает Юнги – когда обессиленному организму уже всё равно где, лишь бы закрыть свинцовые после слёз веки.       Юнги долго стоит неподвижно, смотря на Хосока. Несколько раз открывает рот, но ничего не произносит, тянется к нему, но в последний момент одёргивает руку. Ему хочется схватиться за волосы и орать, разбудить криком Хосока, трясти его за плечи, чтобы тот, наконец, услышал его. Юнги молча садится на пол у подножия дивана.       «Что мы творим со своей жизнью, Сок-а?», думает он, когда все гости расходятся, в комнате воцаряется тишина и лишь часы мерно бьют большой стрелкой. Он сглатывает ком в горле не понимая, как они допустили, что их любовь стала болью. Опуская голову на край дивана, словно побитая собака у ног единственного хозяина, он наблюдает за подрагивающими ресницами Хосока, уже час претворяющегося спящим.