Нареченные

      Пахнет кофе. И это первое что завладевает вниманием при пробуждении. За окном едва зыблется рассвет, просыпаются первые люди, загораются первые огни в соседних домах, а вся Лёшина квартира пахнет кофе. Слегка подгорелый горьковатый запах причудливо смешивается с запахом вспененного молока, сливочным привкусом оседающего на языке, рождая в голове красочные картинки альпийских снегов, высоких гор и маленьких деревянных построек на их вершинах. Лёша прикрывает глаза: пахнет гребаным капучино, который так любит Нурлан. С тяжелым вздохом Лёша поднимается с кровати, хоть выныривать из мира сновидений не хочется от слова совсем: там проще, там ярче, там не так больно. Реальность же полна разочарований.        Ступая босыми ногами по еще не успевшему согреться солнечными лучами полу, Лёша аккуратно заглядывает на кухню. Нурлан, в идеально выглаженной рубашке, в серых брюках со стрелками, в неизменном галстуке — прекрасный и утонченный, как и всегда — листает что-то в телефоне, то хмурясь, то улыбаясь, и большими глотками отпивает из кружки свое кофейно-молочное месиво. Лёша его не признает, Лёша любит черный, горький. Кофе, который оставляет на языке послевкусие печали, послевкусие надежды и боли. Прямо как Нурлан каждое утро. Его Лёша, кажется, тоже того.       Нурлан идеально одетый и предельно собранный, и Лёша, закутанный в одеяло, с растрепанными волосами и следом засохшей слюны на щеке, кажется самому себе совсем маленьким и глупым по сравнению с этим серьезным мужчиной. И пусть Лёша старше на несколько лет, рядом с Нурланом он всегда будет чувствовать себя немного ребенком — потерянно, восторженно, разбито, счастливо-несчастно. — Уходишь? — громко спрашивает, чтоб на него точно обратили внимание. Мельком глядит на часы — пять утра — и снова в родные до боли глаза. В ответ только кивают, лишь на секунду удостаивая взгляда, и снова утыкаются в телефон, на что Лёша только закатывает глаза. Ну что ж, унижаться и просить остаться он не станет. — Дверь захлопни, — бросает безразлично и быстрым шагом — по направлению к ванной. Не видеть, как он снова уходит.       Лёша рад бы его не видеть, с ним не говорить, не пересекаться и не контактировать, только не выходит. Он ведь даже на работе все время рядом. Мелькает перед глазами, смотрит этим своим магическим взглядом, касается постоянно, улыбается, шутит. Нурлана настолько много в его жизни, что Лёша понимает — не исчезнет. Будет медленным ядом уничтожать изнутри. Это давно нужно было прекратить. И Лёша уже почти к этому готов. — Лёш, я приеду? — снова звучит в трубке после очередного рабочего дня. На часах двадцать три пятнадцать, а голос Нурлана звучит так, словно Лёша — единственное, что ему сейчас нужно. Словно. «Нет, нет, нет, » — навязчивым шепотом звучит в голове здравый смысл. «Ты же себя так искалечишь, » — подталкивая к верному решению. «Ты уже поломанный». Лёша знает, что так будет лучше. Что Нурлан через пару дней обо всем забудет и они снова станут друзьями, как раньше. До ночных визитов, до пьяных поцелуев, до разделенной постели. До Лёшиной глупой влюбленности. Лёша знает, что так будет правильно. Что это поможет ему собрать себя по кусочкам, поможет восстановить душевное равновесие, поможет избавиться от едкой горечи, оседающей на корне языка. Лёша знает, но все равно четко выговаривает в трубку громкое «Да». Словно последний гвоздь в крышку гроба. И все повторяется. — Лёх, сегодня к тебе? — тяжело шепчет ему на ухо Нурлан, как только заканчивается съемка, и они оказываются в гримерке. Вокруг куча людей, которые что-то обсуждают, весело переругиваясь, проводят разбор полетов, выбирают гостя для следующего шоу. Вокруг полно свидетелей, а Нурлан прижимается ближе допустимого, ведет пальцами по мгновенно покрывающейся мурашками руке, задевает губами. Лёша оглядывается вокруг, убеждаясь, что никто не обращает на них внимания, и быстро, одними губами шепчет в ответ неизменное «Да». Только чтобы Нурлан побыстрей отвязался, конечно. Чтоб отошел подальше, прекратил томно дышать на ухо, прекратил касаться, собой быть прекратил. Только из-за этого, разумеется. — Хочу тебя сегодня, — едва слышно проговаривает Нурлан, когда они едут в общем автобусе на очередной тур, и никто вокруг не обращает внимания, кроме Лёши. Это сказано о нем, сказано для него. Впереди еще долгая дорога до отеля, на завтрашний день запланировано несколько концертов, и Лёша совершенно не готов быть разбитым и опустошенным. Он не готов половину следующего дня собирать себя из искореженных обломков, выстраивая вновь целого человека. А потом шутить со сцены, словно он беспечный и беззаботный, общаться с коллегами, словно он неунывающий и бесшабашный, контактировать с Нурланом, словно ему все равно. Лёша совершенно не готов, но он все равно набирает сообщение: «В моем номере, в одиннадцать». Он шутит, заразительно смеется и дурачится больше обычного на следующий день, и ему ни капельки не больно. Он в порядке.        Это повторяется снова, и снова, и снова. И каждый раз Лёша обещает себе, что это — последний. Что он больше не позволит играть собой, а потом возвращаться к жене, к детям, к нормальной жизни. У него-то, Нурлана, все это есть. А у Лёши есть только Нурлан, который глубоко под кожей и от которого лечения еще не придумано. — Нурик, — говорит Лёша после очередной ночи с их стандартным сценарием. Нурлан сидит на подоконнике и курит, и это красиво настолько, что у Лёши захватывает дух. Он почти забывает, что хотел сказать. Почти. — Как думаешь нас теперь называть можно? Любовники? Голубки? О! Радужные пони? — спрашивает, разбавляя серьезный вопрос глуповатой шуткой. Только бы скрыть, что реально интересуется. Что вопрос его волнует до ужаса. Что ответа до тошноты опасается. Нурлан пожимает одним плечом. — Друзья, Лёш, — говорит он, эстетично выпуская колечки дыма прямо в квартиру. Лёша ненавидит запах сигарет, но он никогда в этом не признается. Нурлана он тоже немного ненавидит. — А ты бы как сказал? — в ответ спрашивает Нурлан, даже не смотря в сторону раскинувшегося на кровати Алексея. — Что ты похорошел, а я не устоял, — автоматически отшучивается Лёша, мыслями витая где-то не в этой комнате. Нурлан фыркает в ответ, и разговор на этом заканчивается. Лёша думает, что вернуться к нему он уже никогда не сможет.        Они не целуются. Нурлан покрывает тело Лёши множеством поцелуев, не пропуская, кажется ни один сантиметр его кожи. Нурлан оставляет засосы на загорелой коже, покрывая Щербакова метками, словно заявляя права. Нурлан смотрит прямо в светлые глаза, когда медленно входит, когда двигается внутри. Он слизывает соленый пот, шепчет нежные слова. Но никогда не целует в губы, словно это негласное табу. «В губы только любимых, » — с горечью думает Лёша.        Они лежат после секса, уставшие и настоящие. Нет наигранных образов, нет предрассудков, нет имиджа и стиля. Никаких масок. Лёше кажется, что если он не сделает это сейчас, то вся жизнь пройдет по сценарию, что уже в горле комом стоит. И вообще, он сильный и уверенный в себе мужчина. А потому, Лёша нависает над расслабленным мужчиной и прижимается своими губами к чужим, пользуясь удивлением и проталкивая язык в чужой рот. Лёше кажется, что вокруг взрываются вселенные, пока он прикасается к желанным губам. Ему кажется, что время замирает, пока на лице Нурлана с сумасшедшей скоростью сменяется спектр всех известных и неизвестных эмоций.       Лёша закрывает глаза, когда его мягко отстраняют. Нурлан смотрит нечитаемым взглядом, бегает им по Лёшиному лицу, словно выискивая ответы на какие-то незаданные вслух вопросы. Лёше хочется, чтобы он говорил, кричал, оскорблял или сыпал саркастичными высказываниями. Чтобы перестал смотреть так, словно Лёша виноват во всех преступлениях сразу. — Нур, — не выдержав, наконец говорит Лёша, смотря прямо в практически черные сейчас глаза, — я тебя люблю, кажется, — и застывает на выдохе, ожидая приговора. Конечно, Лёша и сам все прекрасно знает, но он хочет услышать. Хочет наконец поставить точку в этих убивающих отношениях. — Лёх, мозги не еби, — отвечает Нурлан. Лёша, который ждет чего-то подобного, даже не меняется в лице. Только внутри умирает что-то важнее каждого органа, поддерживающего жизнь в телесной оболочке. — У меня жена, дети. А секс — это просто секс, — говорит он. И это больно. Это словно поцелуй со смертью. Словно каменная плита над свежей могилой. Словно внутри взрываются планеты. — Ну вот такой я еблан, что тут поделаешь? — с улыбкой. Хочется выгнать подальше этого казахского мудака, только Лёша не истеричная баба, и вести он будет себя по-мужски. — Ладно, — говорит он, — забей. — Ты устал просто, — отвечает Нурлан. — Давай спать, — отворачиваясь и прикрывая глаза.       Этой ночью Лёша не может уснуть. Он смотрит на блестящий потолок, в котором отражается его любимый человек, мирно посапывающий на соседней подушке. Безмятежный, спокойный. Этой ночью Лёша много думает, взвешивая все за и против. Этой ночью Лёша принимает для себя ряд важнейших решений в его жизни.        В очередной звонок Лёша впервые произносит отчетливое и твердое «Нет» и вешает трубку.