Беспокойное гнездо

Я не знала, таким ли должен быть качественный сюжетный сон. Вроде похоже на описания знакомых, а вроде ерунда какая-то. По атмосферности всё в порядке, а качество хромает. Неужели у всех какая-то муть с цветопередачей и зажёванные куски, как на старой видеокассете? Да впрочем, и то хлеб. Я привыкла к чёрному экрану. Сначала я оказалась в поле. Возникло ощущение, что оно недалеко от дома. Раньше, когда мне что-то всё-таки снилось, порой всё выглядело непривычно, но почему-то было твёрдое знание: это – твой город, это – твой двор. А вот эта женщина твоя родственница (ну, или близкая знакомая), вот-вот и вспомнишь - Ян, стыдно, ну что за голова дырявая?! В таких случаях приходилось усиленно притворяться, что нет у меня никакой амнезии: кивать, улыбаться, да-да, понятно, да, всё сделаю... Ах, вот ещё что! Практически никогда я не оказывалась во сне просто так, а всегда должна была что-то сделать: куда-то попасть, с кем-то встретиться, что-то найти или передать. Но львиная доля - да ладно, буквально всё отпущенное время – уходило на мучительное вспоминание: так зачем же я всё-таки здесь? Меня накрыло совсем, как тогда. Я не могла понять, для чего я вообще тут нахожусь. Кадр погас и сменился новым. Теперь я стояла в каком-то помещении, огромном и пустом, уже постфактум пришло понимание неправильности: вообще-то здесь должны кишеть и мельтешить люди. Ах вот оно что! Аэропорт! Я замерла в центре зала воздушной гавани. Многое казалось необычным. Не то, чтоб я облазила все аэропорты Европы, но некий усреднённый образ таки сложился, и увиденное в него не вписывалось. Чего-то не хватало – остроты и блеска несущих конструкций, зеркальных поверхностей, привычной «прохлады». Нет. Наоборот, в отделке царило странное обилие дерева, а с потолка свешивалась... не модерновая осветительная штуковина, а кованая люстра. Правда, она отличалась причудливым дизайном и напоминала что-то древесное, а на «ветвях» покачивались модели всевозможных самолётов – но современных пассажирских среди них не было. Вместе с тем, традиционным были вкрапления белого, обилие света, лившегося из окон, помещение опоясывала галерея... Стоп, да ведь это же мой дом! Да-да, моя собственная хата, если б она была аэропортом! - Ну, слушай, а мне даже нравится, - бездумно проговорила я. Как будто бы в никуда. Но тут же в ответ прозвучало: - Мне тоже! Рядом стоял и довольно улыбался Геринг. Тут по сюжету логично было б закричать что-то типа: «Ура, получилось!» или «Ура, заработало!», как кот Матроскин. Но, по тупой закономерности сна, я не сказала ничего, вместо этого плёнку снова зажевало, и я очутилась в подсобке с какими-то стеллажами, коробками, мотками бечевы, вёдрами и швабрами (вот на последние я покосилась с подозрением и неприязнью). «Господи, да что опять? Что я тут забыла?» ...О да, когда-то я пыталась заниматься осознанными сновидениями. Да ещё и не раз. И лила потом слёзы (пару раз натурально), потому что какие там «чумачеччие очучения» «прям как в жизни, только лучше», какое там управление реальностью во сне?! Да я элементарно вспомнить посмотреть на руки, как по инструкции, была не в состоянии! Однако сейчас на моё вялое недовольство был-таки отклик – опять сменился кадр, и я стояла в зале. И смотрела на большое табло. Вооот!.. Ну наконец-то! Тут до меня дошло, что надо сделать. Я собрала всю свою энергию где-то в районе третьего глаза – так, что там почувствовалась характерная тяжесть и пульсация. Затем я вперила взор в пустое табло, где вместо рейсов была лишь чернота. И нехотя, нехотя костяшки защёлкали, и вот на аспидном фоне начали складываться фамилии, напротив них с характерным шелестом вырисовывались часы прилёта. Галланд – 17:00 (правильно, самых адекватных вперёд, пускай прилетят и всех потом организуют) Кессельринг – 17: 20 (без понятия, явится он или нет, но на всякий случай) Мильх? Да не, убираем, ну его нахер, если честно. Удет? Ну так-то он весёлый и прикольный, но чёрт его знает, у них там с Герингом ужасно некрасивая история вышла, я б даже сказала, душераздирающая... Фиг с ним, пусть летит, если надумает – 17:30 Ешоннек –та же фигня, у меня насчёт него нехорошее предчувствие, но ладно, внесём, 18:00... Но, откровенно говоря, надеюсь, он тоже не явится. Мне и одного суицидника в доме хватает – их бывшего начальника. Баркхорн – 18:00 Граф – 18:30 Бэр – 18:30 Липферт – 19:00 Этих, незнакомых, я писала от балды. Главное, что самых опасных поцыков распихала подальше к ночи: Марсель – 23:00 (надеюсь, он не привезёт горючего, а магазы уже будут закрыты) Хартманн – 00:00 (пускай является попозже, да) Рудель – 00:00 (лишь бы снова не выпил ночью мой йогурт) Сложно сказать, сколько времени я провела за этим занятием. Оно оказалось не таким уж и простым. Мало было просто ухватиться за волшебный ключик – приходилось порядочно повозиться. Ведь происходило всё опять же по классике, как обычно в снах и сказках: только я оканчивала писать, как написанное норовило исчезнуть! Каких только трудностей я не испытала. То я забывала фамилии. То они не помещались на табло – к счастью, рядышком образовалось другое. То буквы рассыпались, и костяшки опять переворачивались чёрной глухой стороной. То меня отбрасывало назад во времени, и снова приходилось пыхтеть, как Сизифу. Серьёзно, у меня уже нагрелись глаза и заболел лоб – это обычно бывает от чрезмерных ментальных усилий. А Геринг стоял рядом. Я не слышала или не помнила, что он там говорил, но какими-то знаками он давал мне понять, что стоит поторопиться. Нет, ну нормально, а помочь никак? Во сне я опять на него досадовала – и смутно поймала себя на том, что эта реакция по отношению к нему стала привычной. Значит, шариться по измерениям он может без проблем, а оказать практическую помощь фигушки?.. Мне недолго пришлось раздражаться: на плёнке снова случился перескок. И опять, как ни странно, мои желания исполнились, но самым неожиданным – а говоря откровенно, самым кривым, бесячим и непонятным образом. Мы неожиданно оказались совсем в другой части помещения, возле входа (притом что сами туда, естественно, не направлялись). И теперь мы почему-то расставляли тяжёлые кадки, уже виденные в подсобке. Они были бежевые, покрытые глазурью. Из них торчали тонкие деревца – буйно цветущие яблоньки. Ох, точно. Ведь в нашей стране яблоневый цвет недавно выбран официальным символом Победы. Ну, а в принципе, неплохо – вместо надоевших красных гвоздик. Помню, во сне мне стало смешно, я вспомнила какую-то фотографию – из тех, на которые смотришь и не понимаешь, что там вообще происходит: Герыч, разодетый в штаны с лампасами, тащил пальму с торчащими игольчатыми лопухами листьев. Тянул он её мимо каких-то офицеров, которые подозрительно на него косились. Ну, согласитесь, это менее привычное зрелище, чем рейхсмаршал на параде или над картой военных действий. Мне было интересно, куда он тащит несчастное дерево, а главное, где он его скоммуниздил. Опять же, не помню, сколько мы провозились с этими «победными» яблоньками. Кадры менялись без всякой логики. Но вот уже я вижу и ненавистные вёдра с водой, и... Геринга со шваброй. Зрелище было препотешное. Совсем как во время субботника – хотя там-то Гера по большей части отлынивал: просто таскался с пакетом наперевес и бухтел на мусорное быдло, плюющее на экологию. Да, опять же про фотки: видела Геру на каком-то массовом сборище, он там этак залихватски кидал порцию силоса (или я там уж не знаю, чего) в некий, хм, контейнер, украшенный растительной гирляндой. А мне даже понравился его замах и то, как смотрелась его широкая спина в кителе... Тоже было своеобразно, но со шваброй совсем уже ржачно. Да уж, я позлорадствовала. Хотя присутствовал в этом оттенок какого-то абсурда, от которого становилось слегка не по себе, и в следующий миг ты уже удивлялся, чего это тебя так задевает странность происходящего. А потом я вешала куда-то цветочные гирлянды, а Геринг держал лестницу (сам-то он благоразумно никуда не полез). Помню, что было страшно. Вот и как мне отвечать на вопрос, боюсь ли я высоты? На лёгком самолёте вроде «вильги» летать не боюсь, на планёре, как ни странно, тоже (хотя там реально стрёмно: от болтанки в воздушных потоках и от осознания того, что мотора как такового нет) – а вот грохнуться со стремянки боюсь, и даже очень. Этот сон оказался по-настоящему причудливым и всё-таки красивым. И привычно разочаровывающим, потому что он и так был непонятный и рваный, а кончился в итоге ничем. Я снова стояла на поле. И почему-то только сейчас увидела и взлётно-посадочные полосы, и ангары. И прямо передо мной садился Ла-7, я видела, как он плавно, с изяществом, подбирает шасси, любовалась на его акульего оттенка тело и ярко-красный кок в лучах солнца... Над головой опрокинулось мутновато-голубое, как на старых фотографиях, небо. Редкие облачка по краям словно кто-то мазнул желтоватой эпоксидной смолой – прямо как мой дедушка; он был умельцем, и мне очень запомнились тяжёлые пахучие ящики стола со старыми грубоватыми инструментами и волшебной синей изолентой... Наверно, странное описание цветовосприятия, но всё окружающее казалось мне того же оттенка, что эпоксидка и изолента. Мне даже показалось, что я снова слышу тот сложный запах из детства, что стойко был связан в памяти именно с дедушкой: горячие полевые травы, металл, канифоль, керосин и чистое, но висящее в шкафу сукно – его китель с наградами. Помню, что этот китель довольно редко доставался «на посмотреть», чаще фуражка с околышем бирюзово-голубого цвета. Гимнастёрка и галифе вообще не покидали антресолей, но когда я их однажды увидела, пришла в дикий восторг. Мой дедушка в Великой Отечественной не принимал участия, потому что тогда был ещё слишком мал. Но и его профессия военного лётчика, и эта полевая форма каким-то образом перекидывали в сознании мостик к тем, кто носил подобное обмундирование Тогда, сражаясь за Родину. Так что несмотря на временные расхождения, дедушка всё равно был для меня одним из них – героем. И мне казалось, что ткань мундира – своеобразная машина времени, потому что даже вроде бы пахла порохом и горючим. Ну, совсем неуловимо, чуть-чуть, но если постараться, то можно почуять отзвуки и представить, что... Когда я пыталась освоить мастерство осознанного сновидения, соблазном служила обещанная яркость и вкусов, и запахов, и тактильных ощущений. Всё это оказалось недоступным. Но я старалась напрячь воображение и хотя бы представить, чтоб было не так обидно. Однако сейчас, стоя возле ВПП и глядя в винтажно-бирюзовое небо, я улавливала и малейшие нотки ароматов, и тепло от солнечных лучей на коже. А потом ко мне неслышно подошёл рейхсмаршал, и взял за руку. И тут я проснулась.