Беспокойное гнездо

Иногда нет-нет, да и подумаешь: в нас пропал дух авантюризма! Мы перестали лазить в окна к любимым женщинам, и всё такое. Рутина, сплошная рутина. Дом, работа, дом. Пункт «работа» можно заменить пунктом «учёба», это по обстоятельствам. Да, может, и хотелось бы вытворить что-то этакое: выйти за хлебом и уехать в другую страну или хотя бы город, или уйти в лес и сидеть там у костра с гитарой и чаем в железной кружке, или кому что ближе. Но где на это силы взять? И время. Мда уж, не будем о грустном. Но, говорят, что надо искать что-то красивое или необычное в повседневности. А иногда совершать какие-то даже незатейливые действия, которые выбиваются из обычного расклада. Например, можно сесть на незнакомый маршрут и поехать куда глаза глядят или встретиться с давним другом и проговорить о том о сём добрых несколько часов. Вроде и не подвиг, а всё-таки новизна. Ещё иногда нужно спонтанно себя радовать – опять же мелочью, но приятной. У меня на этот случай свой вариант – пройтись поздним вечером в магазин и порадовать себя чем-нибудь к чаю. Банально? Да. Но стоит припомнить обстоятельства моего житья-бытья. Всем говорю, что живу в деревне. На самом деле это черта города. Но чувство отрезанности есть – а всё из-за транспорта, он тут ходит раз в год по обещанию. Уж по крайней мере, автобус: несколько раз в день вползает степенным зелёным крокодилом на остановку у околицы, а если ты опоздал – ну что ж, кукуй. Или топай больше километра до конечной другого транспорта. Варианта два: по обочине дороги вдоль лесополосы либо по дороге через поле, к новому микрорайону. И всё бы ничего, но вечером или в непогоду это целый квест. Вот вам и дух авантюризма! Мама на меня иногда ворчит: не могла, мол, днём выбраться - но у меня-то соображения не практического толка, а романтического. А романтика та ещё. Я в очередной раз это отметила, шнуруя кроссовки поздним вечером. Ну вот приспичило, и всё тут (между прочим, «приспичило» - это и есть спонтанность). Вопреки всем возможным впечатлениям, я не сова, а жаворонок с покорёженным и сбитым режимом. Разница, конечно, есть, а результат один – на часах десять, а я шурую в темноту и глушь за глазированными сырками. Я вышла за ворота и быстро зашагала к остановке и к повороту в поле – мне там больше нравится ходить. На тёмном, чернильном небе лишь едва-едва можно было рассмотреть зеленоватую закатную полосу. Фонари остались позади, и с непривычки показалось, будто мрак опустился на лицо и плечи непроницаемым покрывалом. Под ногами образовалась бездна – ступать приходилось тщательнее раза в два; стало досадно – вдали виднелись яркие огни многоэтажек и новой улицы, но это зарево сюда не дотягивалось, а фонарик я не взяла. Казалось, я на океанской глубине – настолько густой ощущалась темнота. Наверное, эта иллюзия густоты усиливалась из-за того, что в траве многоголосо – нет, не трещали, не заливались, а просто-таки орали кузнечики. Можно было подумать, я на юге – да, у цикад голоса другие, и всё-таки... Справа проплывали чьи-то огороды и скупые отблески оранжевых окон. Я в очередной раз подумала, что всё-таки рискую. Маньяков у нас в деревне вроде как не водится. Случаев не было. Но, знаете, как-то стрёмно. Однако из двух вариантов пути тот, что у лесополосы, противнее. Вечно там останавливаются на обочине какие-то машины. Стоят светят стоп-сигналами зловеще, внутри мерцают призрачно... Короче, народ там занимается фиг знает чем: называется, делайте ваши ставки, в какой именно форме предаются разврату. Хотя вот однажды шла я мимо, заглянула в одну машину – там чувак тупо сидел и лазил в телефоне. Мда, ну и зачем было приезжать к нам на деревню и ставить тачку на обочину? Что за романтика?.. «Да та же самая, что в твоих походах в магаз», - самокритично сказала я себе. Ну да, это из той серии, когда моя любимая книжная блогерша произносит сакраментальную фразу: «Не спрашивайте!». В общем, по асфальтированной дороге я не пошла. Хотя теперь об этом немного жалела – тропинка неровная, ещё напорешься в темноте на кочку... Нечто подсказывало, что напороться можно не только на кочку. Мало ли кто в этом поле лазит по ночам. Да, конечно, маньяков нет, и однако же... - Добрый вечер, - донеслось откуда-то сбоку. Я дёрнулась и выхватила телефон – не самое умное решение, но фонарика-то не было! Холодный свет выхватил из темноты подтянутую фигуру в советской униформе. Я пригляделась и остолбенела. - Александр Иванович? Что вы тут делаете? Скрыть испуг и лёгкую враждебность не удалось. - Извините, не хотел вас пугать, - виновато пожал плечами Покрышкин. - Но вы... Я осеклась. Вопрос напрашивался сам собой. - Нет, я за вами не следил, хотя знал, что вы частенько ходите сюда прогуляться. Ага, не следил, как же. - И всё-таки зачем вы здесь? – спросила я. Особо церемониться мне не хотелось. - Не поверите, тоже гуляю. Вот, посмотрите, какое нынче небо, бездонное... Тут бы насторожиться – отвлекающий манёвр и всё такое – но он и сам поднял голову и засмотрелся на звёзды. Так что я поколебалась, но последовала его примеру. Когда мои родители только переехали за город, а я пока жила на квартире, то папа мне вечно говорил про ночное небо и звёзды называл «мохнатыми». Я лишь скептически ухмылялась. Во-первых, тогда я с прохладцей относилась и к жизни в частном доме, во-вторых, в ту пору ещё не сделала коррекцию, а с моим зрением даже в очках небесные светила не представляли собой ничего примечательного. Как говорится, ну такое. Мутное. Незаметное. Не то было сейчас - я посмотрела вверх и в очередной раз молча восхитилась: звёзды были рассыпаны густо, образовывали скопления, узоры, они мерцали, пульсировали, лучились, у многих из них были свои оттенки... И на этом фоне не умолкал стрёкот из травы – и казалось, что он как-то связан с ритмом мерцания. Одним словом, идиллия... Вот только компания для созерцания красоты сомнительная. Нет, я не могла забыть того, что случилось на День Победы. Я не считала себя правой (ха-ха, каламбур – даже в политическом смысле) и невинно атакованной. Я просто понимала, что имею все основания опасаться человека, который чуть не лишил меня крыльев. Тогда он был уверен, что действует правильно, а кто знает, что теперь у него на уме? Кстати, я его и на своём аэродроме после этого не видела. Ну, по крайней мере, лично, мало ли, что происходило в моё отсутствие. - Раз уж такое совпадение... «Ну да, конечно, ещё какое!». - ...я бы хотел с вами объясниться, - вежливо, но решительно заявил Покрышкин. Я вскинула брови. В темноте этого было не видно, и слава Богу – иначе стыдиться, насколько я не владею своим лицом... И голосом, конечно. Он у меня был довольно-таки обалдевший: - Вот как? Ну... я, это... давайте. Хорошо, что не сказанула: «Я вас слушаю». Было б нелепо. - Это касается Дня Победы. В знак подтверждения я лишь выдавила: - Так... Телефон я машинально нажимала, чтоб он светил, и увидела, как Александр Иванович со вздохом нахмурился и с неловкой досадой отвёл взгляд на несколько секунд. Но вскоре он посмотрел прямо мне в лицо – несмотря на темноту, это ощущалось – и твёрдо выговорил: - Я был неправ. Опа. Сильное заявление, как сказал бы другой известный блогер. Что сказать мне, я как-то и не знала. В молчании прошло ещё несколько секунд. Значит ли это, что меня не считают врагом и предательницей? Ну, видимо, да... И всё-таки как реагировать? Пауза затянулась. И я не нашла ничего лучше, чем просто напрямую озвучить свои мысли: - Значит, вы не считаете меня коллаборационисткой? - Нет. Не считаю, - ответил Покрышкин – нехотя, и всё-таки ясно. – Всё гораздо сложнее... Суждение не новое. Мне самой свойственное. Но помогло ли оно мне? Да вот нет уж, за свою неспособность разобраться и определиться я чуть было не поплатилась. А здесь эта «умеренность» должна помочь? - А разве моя вина не в том, что не умею упрощать? – не выдержала я. Мой собеседник мрачновато кашлянул и проговорил: - По идее, нужно это делать, да не всегда. Мы оба чуть не попали в беду из-за отношения к жизни, хоть оно у нас и разнится... - Что вы хотите сказать? - Мы оба ходим по краю Бездны, как, в принципе, очень и очень многие люди – да, пожалуй, что и большинство... Я застыла и слушала в удивлении. Вот это философия пошла – мне казалось, Александр Иванович не склонен к подобным метафорическим рассуждениям, к аллегориям и прочей небесной казуистике. - ...но я чуть туда не сорвался. И всё из-за того злополучного празднования. Точнее, того, во что оно вылилось. Наверно, это у меня расхожая фраза, и всё-таки повторюсь: мне послышалось, что он произносит слово «бездна» с большой буквы, и это обескураживало. Но одновременно ох как интриговало. - Вы верите в высшие силы. Это был не вопрос. И, естественно, я кивнула: - Конечно. Думаю, для любого, кто общается с людьми из Вечности, это аксиома. - Вот именно. А вы знаете, как устроена Вечность? - Хм... Хорошенькое дело. Я растерялась: с одной стороны, кое-какие представления у меня были, да хоть насчёт планов реальности, которые я уподобила классам воздушного пространства. Но имелось в виду нечто другое. - Что-то знаю, а что-то нет, - честно призналась я. - Но самые основополагающие моменты? - Скорее, частные. - Вот как. Александр Иванович на миг задумался, явно собираясь с мыслями. То, что он хотел сейчас рассказать, наверное, для него само собой разумелось, но как это донести мне? - Хотел бы я отставить всякую лирику, - проворчал Покрышкин, - но тут такие материи, что без неё не обойдёшься. Вот я указал вам на небо, а знаете, что мне вспоминается при виде такой картины? Строки из Ломоносова. Я снова понимающе закивала. Вообще-то у меня отвратительно с цитированием произведений, я совсем не изысканный собеседник; вот одна моя подруга вспоминает то строчки из песен, то стихи, и всегда оригинально и к месту – а у меня только сущая расхожая попса. Ну вот звёзды. Первая цитата у меня в уме – это Маяковский, мол, если их зажигают, значит, это кому-нибудь нужно, а второе – да-да-да, со школьной скамьи знакомое: «Открылась бездна, звёзд полна, звездам числа нет, бездне дна...». Хорошо, что здесь это пришлось ко двору – так что продекламировала я без особого смущения. - Вот-вот, - кивнул Покрышкин, - только та Бездна, о которой я говорю, это совсем не загадочное звёздное небо, никакое не величие и не красота. - А что же? - Ничто. Абсолютное ничто. Я нахмурилась. Звучало и туманно, и угрожающе. - Итак, вам известно о противостоянии Тьмы и Света... - Ну конечно, и всем, наверное. Разве не к этому сводится жизнь и существование в самом широком смысле? - А вот в том-то и дело, что нет. Кроме Света и Тьмы есть ещё и Бездна. Это третья сила и измерение. Дело в том, что у первых двух начал есть какая-то форма. Если угодно, порядок. Тело. Осязаемость. А у Бездны нет ничего, и одновременно это ничто очень даже реально. Это абсолютное воплощение хаоса и уничтожения, небытия. Воплощением Бездны в астрономическом смысле могут считаться чёрные дыры. Кажется, я начинала понимать... - То есть Тьма – необязательно синоним смерти и разрушения. - Нет, - проговорил Покрышкин. Он произнёс это нехотя, будто признавая некую неудобную истину. Я не удержалась и тихо усмехнулась: - Значит, тёмные таки способны на созидание? И их необязательно преследовать? - Да кто ж об этом говорил! – досадливо воскликнул мой собеседник. – Знаю, к чему клоните, к великому классику... - ...немецкой литературы – Иоганну Вольфгангу Гёте! – радостно отозвалась я. - Ну да, ну да. «Я часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо», - проворчал Александр Иванович. – Если что, именно в этом и заключается сущность Тьмы и её сторонников. Но не всех, а тех, кто находит в себе способность не приближаться к краю Бездны слишком близко – хотя все тёмные находятся на грани фола. - И однако мы не изгои, - осмелилась произнести я. - Это явно не то слово, - вздохнул Покрышкин, опять с лёгким неудовольствием. Мне не то, чтобы нравилось ставить его в неловкое положение... да тем более, он же сам затеял этот неудобный разговор с самого начала. Но мне нравилось, что он признаёт неоднозначные вещи. Такие люди вообще импонируют мне гораздо больше, чем фанатичные воины любой из сторон. - Так вот, не изгои, а оппоненты, - подыскал он нужный термин. - Как в двухпартийной системе? - Примерно так... Тут уж я опять улыбнулась: человеку, взращённому системой однопартийной, наверное, не особенно близок такой подход и система оценки – и это вполне естественно. - В общем, всё дело лишь в том, как устроить жизнь и как решать вопросы. Надо же, звучит очень просто, да и мирно, в общем-то, а во что в итоге выливается, и подумать страшно... – пожала я плечами. - Ну, уж у Бездны нет ничего общего ни с каким устроением чего бы то ни было! Я же сказал, это – абсолютное ничто. - То есть не всегда критерии – добро и зло. Да в общем-то, ведь всё дело в том, что считается допустимым, и у каждого свой критерий и чувство меры. Наверное, моральные императивы – это как стройное здание, конструкция, недаром же говорят – устои. А вопрос в том, кто готов нарушить традиционные правила проектирования и уйти от симметрии... Я осеклась – вот это меня понесло! Да во мне проснулся какой-то Шпеер – ещё и проникшийся дегенеративным искусством и гадостным модернизмом, хе-хе! Но Александр Иванович выслушал меня терпеливо. И возразил тоже спокойно: - Но добро и зло напрямую связаны с порядком и хаосом. Так вот, во Тьме ещё сохраняется свой порядок, пускай и дикий, но в Бездне его нет вообще. Это великая пустота, причём пустота голодная. - Она есть смерть, но она же и живая сущность, потому что чем-то питается и хочет есть... – задумчиво произнесла я. - Наверное, о Бездне не стоит говорить «сущность», поскольку её природа – «несуществование»... Всё новые фигуры в нашей беседе. Мне-то было нормально, я человек тренированный, а вот кому-то, наверное, могло бы поплохеть от интеллектуально-философской перегрузки. - Как бы там ни было, главное, что Бездна – хищная, - подытожил Александр Иванович. – А самое что ни на есть главнейшее – что она не щадит никого, ни светлых, ни тёмных. Правда, последние считают, что всегда можно поторговаться и что-то выгадать, - хмыкнул он. Как бы пренебрежительно ни звучало, а ведь получалось, что Тьма занимает срединное положение. На мои уточнения Покрышкин утвердительно кивнул: - Предмет малоизученный, потому непонятно, у кого какая пропорция в мироздании, да знать это и не нужно, но устроено всё примерно так. И Тьма действительно претендует на то, чтобы быть посредником между Светом и Бездной. Вот только соль в том, что с Бездной договориться невозможно! Именно потому мы и воюем с тёмными! – с ожесточением воскликнул он. – Потому что они не понимают, что кроме сиюминутной выгоды ничего не получат, да и та сомнительна, а если взять долгий срок – так и вообще только гибель, и ничего больше! Мы спорим из века в век... - Вы говорите о выгоде. Так у Бездны есть некие соблазны? - Естественно! А разве не очевидно? - Ну... - Могущество! – всплеснул руками Покрышкин. – Неограниченное ничем! Ведь это и есть примета Бездны – отсутствие всяких ограничений! Вот только стоит за этим только небытие, но кого это порой волнует! Я уже и не знаю, на что надеются эти несчастные... Может, на переход в иное качество? Измерение? Форму существования? Даже и сказать-то нормально не получается... Где они там видят качество и тем более форму, когда Бездна – ну, русским же языком сказано, да или немецким, или китайским – любым человеческим – Бездна есть небытие! Он шумно выдохнул от волнения и горячности – будь на улице мороз, изо рта бы вырвались клубы пара. Я снова посмотрела на небо, словно осыпанное осколками – весь лад беседы заставлял меня это сделать. На чернильно-бархатном фоне промелькнул резкий, тонкий серебряный след – и точно так же сверкнула мысль у меня в голове, точнее, вопрос. Опять внимательно глядя на собеседника – его советская униформа призрачно-серо рисовалась на непроницаемом фоне в далёких и почти нереальных фонарных отсветах микрорайона – я спросила: - Но если вы светлый и держитесь подальше от Бездны с её соблазнами, раз вы всё понимаете, то почему говорите, что чуть не пропали и туда не угодили? - А потому, что Бездна и безлика, и принимает множество личин... да и соблазны бывают разные... Вот вы хоть и тёмная, но оказались от края намного дальше, чем я... - Да как же так? Теперь советский сокол вздохнул невесело и виновато. - Начнём с того, что вы не имеете никакого отношения к насильственным действиям. В первую очередь, к войне. Любая война – это принятие решений. Так что и решения, которые вам когда-либо приходилось принимать в жизни, лежат в другой, более невинной плоскости, чем у любого из ваших знакомых с какой угодно стороны. - Хорошо, допустим, я решала, кого пускать на свой аэродром? Но не решала, кого казнить, кого миловать? Что уж там, разговариваем по душам – и я снова не хотела увиливать. - Именно так. Потому и риск у вас был меньше. А я... я чуть было не принял решения, которое могло стать роковым. Казалось бы, куда уж тут в ночной темноте мрачнеть, но мне показалось, что от тяжких мыслей даже фигура моего визави обросла более густыми тенями и почти слилась с полевым стрёкотным фоном. Да, кузнечики не умолкали. Но я их не слышала в ту конкретную секунду, я снова невольно представила, что бы случилось, если бы мне на самом деле отрубили крылья во время судилища после боя. Сначала дикая вспышка боли, а потом… возможно, помутнение рассудка и самоощущения, мутация, утрата способности видеть и воспринимать мир так, как я была способна, за этим утрата мечтаний, интересов, талантов и побуждений, без которых я не была собой... Ничего небесного, ничего мало-мальски необычного. Чёрт, да я бы стала другим человеком! Как после лоботомии... Мне стало настолько гадко и запоздало страшно, что я вздрогнула, будто не стояла на улице августовская теплынь. - Знаете, а ведь светлые тоже рискуют перед Бездной, - тихо проговорил Покрышкин. – И тоже из-за своей природы – потому что всё может быть обращено против человека, даже самый искренний и чистый порыв. Особенно когда ты... кхм, убеждён в правильности того, что делаешь. И именно поэтому Бездна нас особенно, э-э, любит... Вот оно что! Я встрепенулась и чуть не подпрыгнула от открытия: так значит, светлых прожорливая Бездна тоже любит, а особый риск – это уверенность в собственной непогрешимости! Ну да, конечно. Убеждённость в том, что ты воин добра, делаешь только добро и вся вселенная на твоей стороне. Когда Александр Иванович собирался лишить меня крыльев, но был искренне уверен, что это пойдёт мне на благо, многих обезопасит, да и вообще послужит мне хорошим уроком. Вот только не тут-то было, и я подозреваю, дело не столько в суровости наказания, а именно во внутреннем побуждении. Осмелев, я постаралась ёмко высказать предположения. О чудо, меня даже почти не поправляли. Хотя приятного было мало, и потому Покрышкин отделывался односложными ответами. - Чем соблазнительнее сгусток энергии, тем активнее Бездна будет стремиться его сожрать. Вот поэтому она так притягивает сильных личностей, особенно тёмных иных, и губит в конце концов, потому что кажется, что обретаешь Силу, но в конце концов оказываешься сожран и уничтожен, превратившись просто в питательный бульон, наливаемый в нутро бездонной бочки... - Но светлых пожирать ещё соблазнительнее, так что в какой-то мере у тёмных есть фора, – усмехнулась я. - Да. В каком-то смысле так. Мы задумались оба. Наговорили очень немало за это время. За какое, почему-то и не хотелось проверять. Такие разговоры требуют отключения от привычного ритма. И всё-таки кое-что не давало мне покоя... Сырки. Ну что поделать, грешна! Даже в самые возвышенные моменты не могу перестать думать о еде. А быть может, усиленная работа мысли привела к тому, что организм потребовал глюкозы. То бишь, сладкого. Я неловко кашлянула: - Кхм... знаете, насчёт соблазнов и всякого там пожирания - вообще-то там магазин скоро закрывается, а я шла за сырками к чаю. В принципе, можно было бы осмыслить сказанное в дороге. Вы, случайно, не хотите ко мне присоединиться? Ну-у, в том числе и к чаепитию? Александр Иванович опешил от неожиданного перехода, но тут же рассмеялся. И с воодушевлением ответил: - Конечно, я только «за»! И мы таки пошли вместе: выбравшись на свет, по широкому бульвару с фонарями. Там гуляли молодые люди, запоздало носились неугомонные детишки, кто-то выводил на прогулку собак – несмотря на поздний вечер, жизнь била ключом. Я украдкой бросила взгляд на своего спутника и отметила, как интересно советская униформа смотрится в прохладном электрическом свете. Ещё я опять заметила, что его люди почему-то огибают, а в меня так и норовят влететь (ну ладно, это я преувеличиваю – всего-то один бешеный мальчишка). Мне вспомнились мамины рассказы: про авиагородок и тамошние прогулки по Кругу – по закольцованному маршруту, который выступал средоточием светской жизни. И сейчас я с волнением отмечала похожесть – вот он славный лётчик рядом, вот я... кхм, ладно, барышня из меня так себе. Ну, в смысле, свою принадлежность именно к барышням, а не к юношам я не оспариваю, но образ – не лаковые лодочки и приталенное платье в горошек, а растоптанные кроссовки и камуфляжные штаны. Ну и ладно! Какая разница, когда на душе хорошо. Может, из-за этой хорошести мы и дошли до магазина, не перекинувшись ни одним словом. Нет, вру. Перекинулись. Я спросила: - Александр Иванович, а вам вообще нравятся сырки? - Ну... без фанатизма, но вообще-то да. - А какие больше любите? - Да обыкновенные, без затей там всяких... - А, значит, ванильные. А я... даже не знаю, экспериментировать люблю. Советский сокол только усмехнулся. Ну что ж, могла бы описать, как мы терзались выбором – точнее, терзалась я, а потом мои терзания были пресечены строгим внушением, что с такой нерешительностью в бою, да и вообще в полёте, мне пришлось бы туго. А потом мы пили чай на кухне. Я могла бы и это описать, но мне уже как-то лень. Главное, что все точки над «i» были расставлены. Так что вечер завершался под замечательным девизом: мир, дружба, сырки.