Беспокойное гнездо

А знаете, что? У писателей тоже бывает нелётная погода. Вдохновение, Пегас, Муза – им тоже нужны особые условия для полёта, так что аллегория прозрачная. Совсем как воздух с высокой видимостью, которого так не хватает в ненастье. Иногда как засядешь за рукопись, а перед глазами – сплошная муть: даже следующего предложения не видишь, не то, что перехода к новой мысли и главе. Так и ползёшь тихим ходом вслепую, продираешься еле-еле через эту жижу, и чем дальше, тем больше тебя сковывает бессилие, совсем как корка льда, и вот, блин, тебя уже попросту начинает колотить... Ай! Сплошная гадость. Другое дело, что если постоянно ждать идеальных условий, то так и простоишь колом в ангаре, это тоже сомнительное счастье. Кто-то, может, и не страдает оттого, что вынужден оставаться на земле, но если ты рождён летать... Я меланхолично раздумывала об этом, дожидаясь, пока заварится чай, и читала книгу. Чужую. Только на это и оставались силы после того, как я снова пришла с работы на три часа позже. Да, а проблема-то банальнее, чем кажется. Какая там погода! Чаще всего мне элементарно не хватает топлива. Тьфу ты, чёрт, ну что я за Роммель такой, а?!.. Когда нет бензина, никакой талант не поможет! Я от злости чуть не швырнула телефон с чужим произведением об стену. Ну-у, как «чуть»... Я об этом подумала. Что было бы классно. Прям как Наоми Кэмпбелл в приступе ярости. Но фишка в том, что я так никогда не делаю. Вообще. Подумать – это мой максимум. А недавно, делая мне выговор за промедление с письмом в концерн (одним из более десятка в тот день), начальник выдал: «Нет, ну я понимаю, что ты спокойная, как удав!.. Аж завидую!». Ага. Это я спокойная. Как удав. Ну щас. Хотя морда у меня действительно кирпичом, а количество слов, произносимых мною в час при работе, значительно ниже среднего. Ну-ну, само спокойствие! Где этот молокохлёб Рудель?! Пришло время для старого доброго улььтранасилия! О майн Готт, иногда такое ощущение, что только он мне и поможет, разбомбив к чертям собачьим этот проклятый промышленный объект, на котором я вкалываю так, что для творчества не остаётся ни-че-го!.. Разумеется, даже согласись чертяка Ульрих на такую одиозную затею, ничего хорошего из этого не вышло бы. Бомбить градообразующее предприятие, на котором работаешь сам – это как минимум неразумно, а как максимум негуманно. Да как только у меня мозги повернулись в эту сторону? Эх, прав был товарищ Покрышкин, когда сомневался в моей благонадёжности... Но от этих унылых размышлений меня отвлёк Герман. Который Геринг. Так, а здесь стоит сделать паузу и объяснить, к чему эти оговорки. Дело в том, что в тот вечер заявились сразу оба моих... Стоп. Сложно нащупать логику, но давайте всё-таки по порядку – насчёт этого придётся постараться. Итак, с чего я начала? С нелётной погоды и с упадка сил. Который связан был и с моим плотным графиком, и – таки да, с сезонными и непосредственно метеорологическими факторами. Одна из моих любимых писательниц признавалась, что пишет очередную книгу по полгода, и происходит это весной и летом, а осенью и зимой перерыв – и очень даже разумно: зимой темнота, авитаминоз, организм так и сигналит, что неплохо бы завалиться в спячку – ну, или уж по крайней мере, экономить скудную энергию как можно больше. И вот какая тут работа, какие подвиги? Моя стахановская натура их требует в ультимативной форме и входит в крайнее противоречие с физической реальностью – и в этом корень всех бед. «Ну, реально, Ян, – думала я, – ты всё стремишься горы свернуть, и это тогда, когда задача-максимум – не свернуть себе шею!». Целую неделю держались морозы под минус двадцать, и добираться на работу и с работы казалось таким же геройством, как перелёт через Северный полюс. Тем более что и беда была та же самая, что постигла многострадальный чкаловский АНТ-25 – чёртова влажность... Конечности в итоге не то, что мёрзли, а просто-напросто болели – орали благим матом о своём намерении отвалиться. Так что борьба со стихией отнимала остатки энергии по пути, и дома мне хотелось одного – лежать. И не шевелиться. Ну, а вот тут-то грех жаловаться. У кого-то для душевного отдохновения и расслабления есть котик, у кого-то собачка. А у меня как в том анекдоте: «Какое у тебя домашнее животное?» - «Сестра». В общем, я сидела, уставившись в одну точку и вяло размышляя о своей тяжкой доле, и тут диван слева от меня ощутимо прогнулся, а прямо возле уха раздался мурлычущий голос: - Ну что, милая фройляйн, опять грустите? Я без слов и почти не глядя привалилась к Герингу, как к плюшевому мишке из «Икеи», и со вздохом положила голову на его уютное плечо. Как-то странно быстро привыкаешь к хорошему. Хотя хорошим Герочку назвать можно только в бреду. Насчёт «быстро» тоже вопросы: во-первых, он пришёл ко мне уже года полтора назад, во-вторых, и это было вторым пришествием, мы познакомились давно, ещё в мои восемнадцать. Тогда, правда, я не дерзала делать то, что сейчас: обнимать его, разговаривать, шутить и иронизировать. Господи, да я вообще тогда дико тупила. Даже в восприятии художественных книг. Меня многое впечатляло, но я затруднялась описать собственные эмоции. То же было и с его жизнеописанием. Не успела я озадачиться, как кто-то решил усугубить ощущения. Хлопнула дверь, причём так, что даже на папу я бы не подумала – а это он любит обозначать своё присутствие, а на меня вечно ворчит, что я крадусь, как шпион – в общем, грохот был такой, что с полок чуть не попадали вазы, картины, фотки и прочие безделушки. Мы с Герой подскочили на диване, как... Я, как ломтик хлеба из тостера, он, как подкинутая на тарелке пельмешка. Ну, простите, не умею я в сравнения! А гость прошаркал своими ножищами прямо в гостиную, оставляя за грубыми сапогами следы из стремительно тающего снега, и громогласно произнёс: - Вечер в хату! И сиял при этом, как самовар. И тяжёлая шинель топорщилась тёмным шатром, равно как и громоздкие чёрные крылья за спиной, и по перьям противно скатывались сгустки снежно-влажной небесной слякоти, и капали прямо на пол, на плитку – ну, хорошо, что хотя бы не ковёр, её легче протереть – и эта фуражка, как корона, и морозное жизнерадостное дыхание. Блин, Фальк. Ещё один герой на мою мирную голову этим вечером. И ещё один Гера. Вечером, когда я хотела бы сократить социальные контакты до минимума. Ха-ха, притом что во многом они у меня асоциальные. В общем, майор Герман Отто Фальк вообще при жизни умел создать впечатление, что его в любом помещении ужасно много, так, будто бомбардировщик загнали в тесный ангар, а уж теперь-то... - Вот и ты не мог зайти по-человечески? Не хотелось сдерживать раздражение. Он упреждающе поднял руки: «А я чё, а я ничё...». Увы или к счастью, мы порой понимали друг друга без слов, и я считала то, что он хотел сказать – и возразила: - Нет, ты зашёл демонически. – И процедила: - Изволь – нормально! Он показательно закатил глаза. - Не говоря уж о вашем вульгарном приветствии, друг мой, - подал голос второй мой дорогой Герман (или всё-таки первый?). В общем, в разговор вступил Геринг. Фальк парировал: - Уж кто бы меня поправлял! Сам сиделец! Геринг залился краской. - Ну, тут, братец, ты прав, - вальяжно сказал он, перейдя на «ты». – Уж я-то не три денька в камере провёл. Мне захотелось смачно так профейспалмить. Я еле удержала руку на пути к лицу (и так вечно трогаю, а потом болячки). Но, ё-моё, пацаны. Сомнительные у вас способы достоинствами мериться. Недостоинствами точнее. - Зато тебя никогда ногами не пинали на бетонном полу коваными сапогами, - зловеще прошипел Фальк, и перья его встали дыбом. – И не вешали... Хотя стоило! Как и меня, - самокритично прибавил он. Ох же чёрт подери. Разговор приобретал рискованный оборот. Хотя рискованным было уже нахождение этих двоих в одном пространстве – воздушном и домашнем. Признаться, я сама не понимала, как так вышло, что у меня целых две Музы, притом – тёзки. Да нет, я вполне представляла, как так получилось, вот только рефлексировать было некогда. Атмосфера стремительно сгущалась напряжением. Геринг пружинисто поднялся с дивана и уже ничуть не напоминал домашнего кота, а если и напоминал, то чрезвычайно боевого. Черты его стали лапидарными, как на отретушированных фото, он весь как-то подтянулся - неужели здоровая пища в моём доме пошла на пользу? – и стать его показалась угрожающей (вау, неужели ему это удалось, офигеть). Ну, а другому Герману не надо было ничего особо делать, он изначально был жутковатым – красивым и стрёмным, одно слово, хтонь: вокруг русой головы начинало загораться мрачно-вишнёвое сияние, крылья потихоньку расправлялись, на их вершинах загорались два огня, а на груди поверх мундира контуры созвездий... Он не всегда был таким. Только после того, что прошёл после смерти и после воскрешения – и новой смерти... Стоп. Это заслуживает отдельного рассказа. В тот момент я только порадовалась, что Геринг таки не в домашнем прикиде, а в своём рейхсмаршальском серо-голубом мундире. Для меня почему-то болезненно воспринимался контраст между двумя моими любимыми героями, и то, что Фальк мог бы дать огромную фору в воинственности и соответствующей эстетике, да что там, мог бы сожрать своего родственника, как мягкую (разве что, не французскую) булку... И я рявкнула: - Гера, а ну прекрати истерику! И всё-таки зайди нормально! Уж чёрт его знает, способна я на «испепеляющий» взгляд или нет. Но могу состроить козью морду, когда на работе мне вместо нормального отчёта или письма приносят кое-как сляпанную хрень. А сейчас меня больше беспокоил заляпанный пол. И Герман уловил мой красноречивый взор, потупившись на студёные лужицы. - Тряпка в кочегарке, - холодно кивнула я на дверь сбоку. На Фалька это всё-таки подействовало, он ещё всего лишь пару секунд хорохорился, а потом... Потом его фигуру охватило марево, как над языками пламени, и сама она уменьшилась – с трёх метров до скромных ста восьмидесяти семи сантиметров. И крылья будто втянулись, растворившись в воздухе. И на груди поблёскивали обыкновенные награды, а не голографические отображения небесных тел. Он потопал в помещение, где находился дровяной котёл, мусор, инструменты – и ведро с половой тряпкой. Вытерев следы от сапог, он с деланной покорностью замер у проёма в прихожую, под лестницей, рядом с музыкальным центром. Я уж не знаю, от его хтонического присутствия он включился или сам по себе, эта техника вообще была очень старенькой (куплена в мои восемь лет) и обладала своими причудами. Вот только из колонок понеслось Strangers in the night. Незнакомцы в ночи, о да. Только эти двое были знакомы уж слишком хорошо, чтобы атмосфера в моём доме не накалилась. Или не успела проветриться к приезду родителей. Но я всё-таки произнесла вежливым голоском: - Ну вот, другое дело. Что-нибудь съедите, господин майор? Он слегка зарумянился. И Геринг тоже, будто сказанное относилось и к нему и отдавало какими-то болезненными намёками. А Фальк потупился, как гимназист, и деликатно проворил: - Ну, что есть... С тяжёлым вздохом я прошагала к морозилке, чтобы извлечь пельмени...