Беспокойное гнездо

А теперь, товарищи, приготовьтесь к рассказу о великом противостоянии. Ведь многие события нашей жизни имеют скрытую подоплёку и таинственное значение – а уж если ты писатель – магический реалист – ну, уж без комментариев! Хотя ведь по классике стараешься сидеть и никого не трогать... В общем, пора рассказать о двух вещах. Как Герман Фальк обретал форму и воплощение в нашем с вами мире – и как проходила его невидимая борьба с Германом Герингом. Вот только вместо битвы за Британию – битва за внимание. Моё, разумеется. Сия часть рассказа больше напоминает экскурс в литературную деятельность – однако, как говорится, следите за руками! Летим дальше... В пору моей поездки во Франкфурт я уже два года как забросила прозу и вращалась исключительно в поэтических и патриотических кругах. Потому что писалось мне только и исключительно по-белорусски. Но была несказанно счастлива вдохновению. Подумать только, не бралась за прозу два года! А теперь так и бредила своим Германом (да-да, именно своим) и мечтала запечатлеть в рассказе. Всё вращалось вокруг него. Но чисто по старой памяти я попыталась сделать центральной фигурой повествования сам город Франкфурт и – свои эмоции, ведя речь от первого лица. Новенький рассказик казался этаким симпатичным «сувениром», привезённым из славных мест. Я ещё и название ему дала с этаким франкфуртским шиком: «Яблочное вино». Хотя насторожиться стоило уже при виде двух вещей: во-первых, сколько писалось, во-вторых, как. Всё с самого начала не задалось: пришлось признать поражение и тот факт, что писать «нормально», то есть кратко, я попросту не в состоянии. Не размахаться на страниц двадцать и более для меня оказывалось задачей невыполнимой. Что ж, пришлось смириться. Но это полбеды. Я собиралась в поездку в Москву – и то, что мне хоть на пару дней придётся оторваться от процесса, приводило в отчаяние. Пришлось мужественно тащить с собой ноутбук. Когда он сломался, я была готова рвать и метать. Но выручила сестра – и я дописывала своё драгоценное произведение у неё на работе. Она работала дизайнером-конструктором в мебельной фирме. Когда я приезжала в Moskau, свидеться удавалось только там, в офисе (теперь, после нахождения нормального места трудовой деятельности с полным погружением в так называемую взрослую жизнь я очень даже понимаю, почему так!). В первый день я начала соловьём разливаться про Германа. А во второй просто села за свободный компьютер и начала строчить фразы и абзацы. Пока, наконец, утомлённая и счастливая, не выползла из-за него с сакраментальным выдохом: - ВСЁ. Меня не интересовали ни музеи, ни выставки – ярчайшим событием стало для меня именно завершение рассказа. А за триумфом пришёл удар. По-хорошему, это был всего лишь щелчок по носу, но меня тогда вырубило, как от хорошего нокаута. Вердиктом стало, что рассказ дерьмо. Ладно-ладно, не спешите набрасываться на мою сестру! Вердикт вынесла я сама. У кого-то богатый внутренний мир, у кого-то богатая внутренняя война, а у меня богатый внутренний Нюрнберг, да ещё там всякие ленинградские процессы иногда протекают... Дело в том, что сестра моя весьма скептически отозвалась о героях: он - безалаберный вертопрах, она – оторванная от жизни слезливая дурочка. В общем, по итогу – «Яблочное говно». Каким-то образом я добыла в Москве, умудрилась даже насладиться поездкой на ВДНХ и экскурсией по павильону «Космос» - особенно понравилось собирать и запускать ракеты на огромном интерактивном дисплее. Но даже когда я разглядывала экспонаты, материалы и инсталляции, слушала подробнейшие и захватывающие пояснения, то фоном в мыслях попискивал сигнал: надо с этим что-то делать. С этим – в смысле, с рассказом. Во-первых, герой и мотив появились новые, а методы остались старые. Нетушки, Герману однозначно не к лицу вся эта ваниль! Во-вторых, рассказ в двадцать страниц оказался ему тесен. Вы когда-нибудь пробовали распялить свою куртку и натянуть на шкаф или хотя бы тумбочку? Нет?! Вот то-то же! А я этим и пыталась заниматься! Что ж. Я походила, повздыхала, и... ...нырнула в глубокое пике новой истории - и вместо рассказа решила писать повесть. Если говорить приземлённо и чисто по-писательски, то насчёт владения «сестрой таланта» я себе снова безбожно польстила. А если с точки зрения магической реальности (и репортёром, и летописцем которой я являюсь) – то я не подозревала, во что в принципе ввязалась и как это круто изменит мою жизнь. А намечались в ней довольно-таки серьёзные неприятности. А обязана я эти была старому знакомому – главнокомандующему Люфтваффе, будь он неладен! Только теперь я понимаю, что мои думы стали полем битвы между ним и непрошеным тёзкой, претендующим на то, чтобы затмить его в моём сознании. Забегая вперёд: как бы Герочка Геринг ни старался, а упрочить свой авторитет у него не получилось, даже наоборот – зато уж сколько крови он мне попортил!.. Он вторгся в моё сознание ловко, как домушник. И таки внушил мне то, что мой франкфуртский Герман (который до тех пор не открыл мне своей истинной фамилии и даже лицо не до конца) – списан с него. А он-де прототип, спешите любить и жаловать и уделять ему всяческое внимание. ...Если кому-то покажется, что я обращаюсь с Герингом грубо, так знайте, что он заслужил. Нет, не только объективно совершёнными (в том числе в те моменты, когда он спал или в туалет выходил) военными преступлениями, а тем, как он вмешался в мою жизнь и исказил восприятие. Заодно приготовьтесь к занудному литературному экскурсу на тему: «Написание романа – почему у меня так долго ничего не получалось?». Да потому, что этот дебил на букву «гэ» забил эфир, как Мимино со своим дружком, когда они в полёте выясняли, у кого какой размер ноги! Вот и я поначалу не слышала самого Фалька, а писала его с Геринга. Тем более, игнорируя тот факт, что характер персонажа в раннем и в зрелом возрасте может несколько различаться. В общем, я взяла самые всратые характеристики моего первого Геры и начала их перелагать на образ нового. Неудивительно, что в повести получился он конкретным таким придурком: по манерам гопник, но притом ещё избалованный. И крайне безответственный. Если взять так в целом, его жизнь представлялась чередой хтонических недомоганий, рискованных поступков, неоправданных излишеств и нытья. Ох, как я сокрушалась этому искажению. И знать бы мне, что это была чистой воды диверсия... Тем временем, в реале тоже было неладно. Здесь опять надо сделать отступление и официально заявить: теперь я вообще не употребляю слово «реал», потому что никак не противопоставляю жизнь обыденную и жизнь магическую. Господи, да это и есть моя обыденность. Ну, сидит у меня на кухне Эрих Хартманн и о чём-то шушукается со своим механиком Хайнцем Мертенсом – а из другого угла комнаты на них подозрительно взирает Покрышкин. Ну, Рудель опять молоко всё выдул. А Удет пришёл и, глядя прозрачными щенячьими глазёнками, вопрошает, нет ли холодненького пивка. Я могла бы строго ответить, что у меня дома во имя соблюдения авиационных регламентов алкоголь вообще отсутствует, и как его хранение, так и распитие недопустимо – но вместо этого просто выпроваживаю Удета в магазин вместе с Руделем. Вне дома я успешно выполняю свои профессиональные задачи. На работе у меня давно всё наладилось, и одна сфера моей жизни никак не влияет на другую. Хотя ко мне даже в рабочее время иногда таки может заявиться кто-то из Крылатых. Но не все на это осмеливаются. Разрешение и бессрочный пропуск есть только у троих. Герман Фальк, естественно – но он превыше всего ценит труд и продуктивность так же, как и я. И потому избегает посещений или присутствует незримо – хотя ощутимо, например, вылакает полчашки моего кофе, забытого у чайника – но ему можно. Иногда он делает моцион по коридорам, чтобы попугать всех своей внушительной фигурой – и ведь не ленится же облачиться для этого в гражданское! В общем, сотрудники почтительно жмутся к стеночке, думая, что это приехал какой-то проверяющий. Манфред является ещё реже. Но он рад меня поприветствовать и озарить своей улыбкой наш старенький и мрачноватый кабинет. Хотя внутрь он не заходит, что характерно! Он обычно прилетает откуда-то со стороны Сычково, где у нас находится аэроклуб – туда выходят наши окна. Так вот, он приземляется на отлив с той стороны стекла, другой ногой опасно опершись на древний ящик кондиционера. Это выглядит довольно опасно, хотя: а) Манфред лёгок и изящен, не то, что некоторые; б) Крылатые при необходимости могут становиться практически бесплотными. Так вот, он начинает стучать в окно и лыбиться. В первый раз я чуть не грохнулась со стула! А коллеги мои сидят и в ус не дуют, ничего не видят и не слышат. Обалдеть вообще. В первые разы Рихтгофен хулигански смеялся, мол, шалость удалась, а теперь, когда я перестала остро реагировать, просто залетает сказать «здрасьте» - а потом отталкивается от стены и, выйдя из небольшого пике, планирует над территорией, раскинув ярко-алые крылья. Эх, ну, а третий – сами знаете кто. Что он делает? Обычно ластится, как кот и бессовестно манипулирует моей потребностью в теплоте и няшестве несмотря на позицию убеждённой одиночки по жизни. И я не то, чтобы против – хотя иногда мне становится тошно от того, как я поддаюсь на эти провокации: то за ручку подержусь, то в щёчку себя позволю поцеловать и замру со сладко-мечтательным взором, предусмотрительно отвернувшись куда-то к стенке и притворившись, что ищу внезапно понадобившиеся Офигенно Важные Бумаги... По-хорошему, Геринга мне стоило бы вытолкать взашей или сразу выкинуть из окна всё с того же восьмого этажа. Но ведь персонажи из Вечности могут становиться бесплотными (как в случае с Манфредом), а иногда очень даже телесными. Так что, учитывая наши разные весовые категории, оба варианта представляются затруднительными. Впрочем, остаётся пресловутый угрожающий взгляд с оттенком укоризны: «У тебя совесть есть?». Вопрос риторический, таковой не имеется. Зато имеется перспектива отказа от дома. Это уже чувствительнее. Потому что не каждый будет якшаться с таким придурком, как Геринг, и податься ему, по сути, почти некуда. Приходится терпеть. Вон как он у меня в прошлом году на субботнике вкалывал! Ну, вкалывал не вкалывал, а пошёл же за компанию и чем-то да помог. Но не всегда мои отношения с ним были такими безобидными. Вернёмся в прошлое, к началу моего писательского проекта и к возвращению из командировки. Итак, стоял октябрь, пришёл ноябрь и зимние месяцы, а Геринг попытался захватить власть, как в апреле сорок пятого. Что самое паршивое, ему это удалось. Что же творилось у меня в так называемом реале? А полная дичь творилась. Я как-то уже пыталась рассказать про этот тяжёлый период своей жизни, но устыдилась надрыва. В итоге решила снести все откровения, облечённые в художественную форму. Сейчас могу сказать одно: у меня тогда в жизни была тёмная, вязкая, депрессивная полоса. Паршивая работа, паршивый коллектив и зарплата. Творческий застой. Нереализованность. Ну, всё, как бывает почти у всех. И клиническая депрессия тоже случается у многих, другое дело, что не у всех есть диагноз. Да и у меня его не было. Я вообще не соображала, в каком болоте нахожусь, не понимала, что нужно активно что-то менять, а вместо этого просто страдала (даже не разумея стадии страдания) и всё активнее скатывалась в саморазрушение. Спойлер: всё кончилось хорошо. Как видите, я жива, здорова, нашла нормальную работу и воссоединилась с семьёй. А в вылете с прежнего ненавистного места я во многом обязана Герингу, за что ему опосредованно благодарна – ведь надо же во всём искать что-то хорошее? В общем, этот товарищ взялся за свои подпольные диверсии вовсю. От воспоминаний о том, что происходило, может стать не по себе, еси сильно углубляться (делать этого я, конечно, не буду). Но я не удивляюсь тому, что на работе на меня стали коситься с недоумением, подозрением, а скоро – уже с плохо скрытой враждебностью. Ведь я напоминала не то буйную помешанную, не то наркоманку под кайфом. А что б вы подумали, увидев девушку взбудораженную, красную как рак, бормочущую себе под нос, то и дело по-идиотски хихикающую, да и по всему своему состоянию – явно разъединённую с окружающей реальностью? Да-да, здесь пора пошутить насчёт герыча. Потому что я не увлекалась рейхсмаршалом – я жёстко упарывалась. Но нет, я не штудировала тома жизнеописаний днями и ночами – я сделала это раньше, в семнадцать. Сейчас же, когда накрыло заново, ситуация была другой. Я просто не могла переносить большое количество биографической информации – меня колотило и окатывало волнами жара с одного абзаца текста, с одной фотографии. Доходило до того, что даже температура слегка подымалась, и в голове стоял туман Ситуация тогда складывалась престранная ещё и вот почему: меня особенно будоражило то, что было связано с какими-то причудами и необычными проявлениями, которые были свойственны рейхсмаршалу (либо ему приписывались). Тяга к роскоши и гедонизм? Конечно! Причудливые одеяния и стиль? О да! Больше фото, больше рассуждений, больше уничижительной критики. Якобы женственные вкусы? Ммм, непременно! А пошлые намёки насчёт странного маникюра или шёлкового белья? А рассуждения о, возможно, нетрадиционной ориентации – действительно, почему бы ему не быть бисексуалом? А возмущение при попытках намекнуть на это – уж слишком оно бурное, не находите? Разумеется, как же обойти тему наркотиков? Раньше я никогда не углублялась в эти дебри. Теперь же, ещё не зная, насколько всё окажется «пресно» и «чинно-благородно» - какое-то время (впрочем, довольно короткое) приписывала рейхсмаршалу высоко-функциональную, но довольно-таки сильную упоротость, ведущую к разного рода неадеквату. А уж такие слухи буйно цвели и муссировались всегда. Забегая вперёд, повторю, что в основном они оказались беспочвенными наветами. С течением времени я отделила зёрна от плевел. Но тогда я какое-то время с удовольствием питалась этими токсичными отходами. Это всё вызывало у меня и нездоровый интерес – и порой приступы горячечного смеха, судорожного, компульсивного – вероятно, со стороны это выглядело как если б я обкурилась. И уж если кто-то и был неадекватен, то не рейхсмаршал, а я. На литературном творчестве это отражалось также не лучшим образом. Мой роман задумывался как произведение трагическое и мистическое. Разумеется, не без юмора и не без светлых моментов, но основной тон повествования должен был выглядеть тёмным. Вместо этого получалось порой что-то разухабистое и полубезумное. Недаром один близкий человек, читавший мои опусы, сказал, что сюжет интересный, а вот персонаж – бесит. И это неудивительно. Короче, своими чарами рейхсмаршал умудрился опорочить образ Фалька. И мне стоило большого труда и многих критических отзывов признать, что нужно работать дальше и генерировать совсем другое. Обрабатывать руду, отмывать золото. ...А что Фальк золото, я не сомневаюсь. Может, при нём и история Люфтваффе пошла бы по-другому? Хотя в другой вселенной всё другое, зачем спекуляции. В конце концов, я взялась переписать и расширить биографию Фалька в нашем мире, но в итоге получился сумбур. В другой раз я взялась переписывать роман, когда к нему проявил интерес главред нашей заводской газеты: ведь сотрудники не просто живые функции, а люди со своими увлечениями, не мешает порой узнать друг друга получше, поделиться какими-то интересными фактами в интервью. Ну, а увидев человека пишущего, главред подумал: «О!». Ну, или что там люди думают, когда у них появляется «подозрение» насчёт родственной души? ...Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь. Всё мне ясно стало, как только я услышала на лестнице шаги: не имею обыкновения писать под фоновую музыку, а по шагам узнаю всех – всех, кто допущен в мой диспетчерский скворечник в мансарде. Поэтому я буркнула через плечо: - Ну, что такое? - Что поделываешь? – муркнул Геринг. - Пишу про то, какая ты крыса, - не без удовольствия от собственной резкости ответила я, не отрывая взор от клавиатуры. Он аж засопел от обиды, моя ж ты булка. - Ну вот ещё, всем уважающим себя любителям истории известно, что крыса – это Шпеер! Чуть не фыркнула в экран. Ещё скажи: «А ты ж меня сравниваешь с котиком». Скотина. Котиная. Ага. На самом деле, меня в своё время очень покоробили слухи об экстравагантных наклонностях министра авиации, что распускал Шпеер. Ноготочки, там, брюлики, халатики. А теперь чисто ржу. Интересно, что бы он написал про Фалька. Да ладно. Я и сама уже написала про пожирание сердец англичан и питие крови на ничейной территории. И про фотки трупов в стиле Сливко. Так что, Берти, можешь досадливо плестись в угол. Всякая хтонь своей деятельности не стыдится, разве что совсем чуть-чуть. А Геринг хтонью не был. Поэтому мне за него так по-человечески (слишком человечески!) обидно. Но недостаточно, чтоб не сказать: - Крысюк, и ещё какой. А может, макака? Тоже мне, Геббельс в масштабах отдельной личности. Всю голову мне керосиновой пропагандой провонял. Пардон, бензиновой на тот момент. И всё-таки. Чую, как ёжится за моими плечами пухлая тень. - Нетушки, может, ближе аналогия с Риббентропом? Ты ж больше рекламировал собственную личность в пику... - Невыносимо это слушать! - Ахахаха! Я не выдерживаю и начинаю орать чайкой. Или «штукой». Но всё же не оборачиваюсь. - Устал я слушать, да? Ещё срифмуй с продолжением. Ну? По Крылову? Ты виноват лишь тем, что?.. Как вы успели заметить, друзья мои терпеливые, я люблю заходить с дальнего радиуса. А вот потребность я угадала сразу. И обезоружила резким снижением темы. Короче... - У нас осталась мексиканская смесь? – вопрошает рейхсмаршал. - Открыл бы морозилку и посмотрел, - показательно-раздражённо отзываюсь я. - Нету. - Значит, нету! - Ну, Герочка, ты знаешь, что делать. Кошелёк, пакет, магаз. Чуть помедлив, Геринг развернулся с тяжёлым вздохом и с театральной меланхолией медленно, медленно потянул за собой дверь. Честно говоря, этот вздох мне и самой иногда свойствен. Потому что от нас пилить до ближайшего магазина минут двадцать пешком, пригород есть пригород. А от меня Геринг нынче перенял любовь к омлетам и овощным запеканкам со специями и соусами. Ещё ему полюбились мюсли с йогуртом. И прозрачные свежие супчики из весенних овощей со свежим бородинским хлебом. В общем, ему пришлось распробовать что дают. И не могу сказать, что ему это не пошло на пользу. Ну, а теперь он решил, что раз когда-то он вполне типично срывался с места в контексте «ночь, улица, фонарь, аптека», то почему бы не сорваться и в магазин за продуктами. - Молока возьми две бутылки! – кричу я ему вслед. – И дверь закрой плотно! ...Вот, теперь я могу продолжать рассказ. На чём мы остановились? Ах да, на диверсии. В общем, хотя Геринг не хтонь, а человек бессовестный. И изначально он поступил со мной, как с лёгкой добычей. Видишь нестабильную, неустойчивую систему? Опачки! Можно внедриться и верёвки вить. И теснить неугодного конкурента из моего сознания. Я до сих пор гадаю, может, сам Фальк ещё не до конца решился предоставить мне доступ и разблокировать ключ к верному пониманию и изображению себя? Ведь так он себя ведёт в случае с рисунками. Внешность его я себе представляю прекрасно, а вот передать не могу. Но нет, всё-таки в случае с романом было по-другому. Ему явно мешали. Чары начали спадать, как только я вернулась в родной город зализывать раны. Но с чарами начало спадать и вдохновение, и лёгкость. Тем более что в тот момент, разрываемая двумя сигналами, я, хоть и с искажениями, но писала историю Фалька и дошла до сложного момента: до практики в авиационной академии. Теорию-то я уже более-менее расписала, хотя одна читательница заметила, что курсанты больше запомнились своими ночными похождениями. Теперь понимаю, что дело не только в самих чрезвычайных происшествиях – за несколько месяцев вполне могли произойти два каких-то, кхм, могучих случая. Дело в самой незаполненности этих месяцев и в пустоту окружения героев. На это мне тоже указали: такое ощущение возникало, что Герман и Карина существуют в вакууме, а в самом Екатеринбурге (на месте учёбы) ничего не происходит. Но другой друг, читавший в ту пору мой опус, сказал, что там «всё происходит слишком быстро и весело». Это было неприемлемо, тогда я и взялась за переработку романа – давай по новой, Миша, всё чухня. До сих пор иногда вздрагиваю и одёргиваю себя, когда тянет поюморить (хотя как прожить да и написать что-то стоящее совсем без юмора?). Это остаточное явление от диверсии – дуть на воду. Но вот до сих пор думаю, каков же Геринг коварный подлец. Вроде бы мало кому из нас нравится казаться смешным, но этот решил сделать своим оружием как раз таки нелепость и всратость. Если спросите, как мне удалось его приструнить, не отвечу ничего конкретного, всё произошло как-то само собой. С обретением равновесия всё как-то выровнялось по горизонту – и в жизни, и в творчестве. Хотя одновременно я поняла, что теперь мне от обоих моих Германов никуда не деться, не спрятаться, не скрыться... А надо ли? Пожалуй, что в этом всё и дело. Не в самом наличии германофилии, а в режиме её протекания. С ней тоже можно нормально жить и работать. И черпать из неё не страдания, а вдохновение и силы. Так что я даже рада её переходу в хроническую стадию. Ах да. Показательный момент. У меня были по-настоящему чёрные дни, когда я ставила себе гамлетовский вопрос и склонялась ко второму варианту: не быть. Но вытащил меня... когда-то мне казалось, что Геринг, но на самом деле Фальк. Он твердил мне: «Не смей подыхать, пока не допишешь роман!». И я послушалась. А с учётом того, какая длинная-предлинная у меня история и какая долгая песня – её рассказывать... Но Геринг тоже, при всей своей подлости, мне помог, хотя и косвенно. Если б он не взбаламутил мою убогую житуху, я бы ещё долго не сдвинулась с места и продолжала бы загнивать и разлагаться. А так – случилась революция местного масштаба. Да, с кровью и потерями – зато с какими преобразованиями! Я им радуюсь до сих пор, и процесс не останавливается. Так что даже потрясения бывают полезны. В конце концов, сейчас я понимаю одно: всё будет хорошо. И история будет написана. И жить я буду долго и счастливо. Вот.