Беспокойное гнездо

В то безумное утро у меня всё-таки был свой расчёт. При воздействии стресса есть два варианта: либо получаешь заряд адреналина и шпаришь на втором дыхании весь день, либо батарея разряжается, и сил на донышке. Шлёпая босоножками по асфальтовой дороге на пути к маршрутке, я думала об одном: «Лишь бы выгорело» - то есть, чтоб выгорел первый вариант, а не мой организм. Пока же нельзя было произнести заветную фразу: «Пять минут, полёт нормальный». Вместо марш-броска, пусть и короткого, мне хотелось улечься прямо в поле в стороне от тропинки в зарослях медуницы и пялиться в небо, и чтобы фаталистические и философские мысли плыли разными курсами и эшелонами, как облака... Но увы: я не князь; зовут меня не Андрей; здесь не Аустерлиц; сражение, конечно, было, но я в нём участия не принимала, так что – я не ранена и не имею права на праздное валяние! Хотя по части ранения мои ощущения противоречили фактам: казалось, с каждым шагом из меня вытекают силы. Значит, внутрь меня должен затечь энергетик, подумала я, подходя к одинокому киоску на остановке. Купив соблазнительную жижу, быстро свинтила пробку и сделала пару больших глотков. Ну, как говорится, дай Бог мне тяги... Да, знаю, что вредно. Особенно на постоянной основе. И всё равно продолжаю практиковать употребление. И это роднит меня с обоими Германами. С той лишь разницей, что Геринг предпочитает «успокоин», а Фальк «озверин», поэтому жестянки из-под сладкого пойла мы плодим с ним вместе. К его чести, он никогда не отказывается слетать к пункту сортировки отходов. И тут у меня в голове проснулся ехидный голосок: «Но это не оправдывает его сегодняшнего поведения». Да в самом-то деле, может, я и правда стала ему слишком много позволять? Просто потому, что он больше соответствует образу героя? «А пусть даже так». Я раздражённо отмахнулась от мыслей, вместе с другими жаждущими выбраться из глуши уже беря маршрутку на абордаж. Хотя ладно бы люди выбирались на прогулку в центр, а то ведь тоже едут на каторгу. И зачем вообще куда-то рваться из нашего района? Он меня вполне устраивает, тут всё есть, пусть и не в двух шагах от порога. А природа? А романтика ТЭЦ, колонии, градирен, бурьяна и теплотрасс? Эх... Я была готова на что угодно, лишь бы не ехать на работу. Да пускай ко мне вся 52-я эскадра в гости заявится! Я буду стирать носки Витгенштейну, слушать трындёж Хартманна, да что угодно, лишь бы не все эти бумажки и задания. Как правило, они с виду несложные, но скрывают под тонкой плёночкой глубины выгребной ямы. Не стану распространяться о том, что именно я делала в тот день. Самый очевидный ответ: то же, что и во все предыдущие - на протяжении года с небольшим. Служебные записки, письма, коммерческие предложения, отчёты, тому что-то дай, этому сообщи, с той договорись, а эту успокой, у тех выясни или дай пинка, чтобы они сами принялись выяснять – и так далее, и тому подобное. Ну что ж, рутина. Не сказать, чтоб элементарная – но и не головоломная, если понял службу. Но даже автоматизм и опыт не спасают при жесточайшем недосыпе. Дело усугубилось почти сразу же. День начался с нетленной классики – начальник вернулся с планёрки и объявил: - Господа, к нам едет ревизор. Сегодня до конца дня собрать все материалы по контрагентам – дебиторам ваших торговых домов. О нет, проверка. Шеф красноречиво посмотрел на меня и ещё одного моего коллегу Данилу. Мы застонали. Но стони не стони – а дело делать надо. Мы давно уже с опаской прислушивались к звуку надвигающейся лавины, а теперь она должна была накрыть. Иными словами, мы уже какое-то время готовили всю эту муторную отчётность, но теперь её надо было «причесать» и представить на суровый суд должностных лиц, ответственных за то, чтоб определить виновных и наказать всех. Нарыв назревал давно, и вот, как говорится, «этот день настал». Мы выслушали необходимые указания и с бухтением принялись за работу. Все остальные дела никуда не девались, поэтому – картина маслом «Хартманн и восемь «мустангов». Так что на вопрос, чем я таким занималась, можно было дать и другой ответ: выживанием. Меня не пугало моё состояние, но доводило до белого каления. Накал усугублялся внезапно навалившейся жарой плюс тридцать три, и хилый кондиционер не спасал. А злость выжирала ещё часть ресурса, и становилось всё хуже и хуже. Меня захлёстывало ощущение жгучей беспомощности. Все мои проблемы решил бы сон, но как себе это устроить, скажите на милость? Я с тоской вспоминала рассказы коллег. Один работал в снабжении. Однажды он пришёл с большого бодуна. Но ему повезло: в кабинете у стены громоздились пачки бумаги, а за ними был навален какой-то писчий мусор, и было крайне маловероятно, что это циклопическое сооружение разберут в первый же день. Идеальное укрытие! Так он сговорился с «девочками», забился в эту щель между стеной и пачками и преспокойно там продрых часа два. А коллеги всем, кто спрашивал, отвечали, что «он только что вышел», «пошёл подписывать такую-то бумагу» или «пошёл на завод». В благодарность он потом принёс им здоровенный торт. А другой вообще был отчаянный. Когда-то по молодости он работал в цеху и в ночную смену срывался – вроде тогда ещё не было электронной пропускной системы – в клуб в центре города, а повеселившись, приезжал назад, каким-то образом (уже не помню) просачивался обратно на рабочее место и спал в остывающих пресс-формах. Ну а чё, тёпленько и никто не потревожит, никому и в голову не придёт его там искать. Наконец, была когда-то одна девица из нашего отдела, которая в обеденный перерыв дремала – где бы вы думали? В шкафу! Я этого уже не застала, дело было давнее, но истории об этом оригинальном способе отдыха до сих пор ходили. Мне оставалось только с грустью обшаривать взглядом наши шкафы и гадать, в каком именно: везде полки, полки, на них кипы старых бумаг, каталоги, компьютерная дребедень – ну и куда тут засунешься? Наверное, с той поры всё как-то переделали, чтобы туда больше влезало – разумеется, канцелярского барахла, а не людей. В общем, дело было безнадёжное. Заправка четырьмя кружками растворимого кофе не помогла. Каждое маленькое, ничтожное действие требовало героических усилий и невообразимой концентрации. Я писала одно несчастное письмо в концерн полдня и потом три раза переделывала, и каждая правка и отбраковка начальством воспринималась как знак, что мироздание сегодня решило надо мной поиздеваться. Меня бесила собственная тупость. В голове была как будто вата. Я переспрашивала по три раза, не могла сложить два и два и всё истолковывала неверно – причём, естественно, в худшую сторону. Уже к обеду в голове бродили унылые мысли: «И неужели вот это – я?! Неужели я – вот такая? Мышь слепая, крыса тупая...». Физическое перемещение тоже казалось пыткой. По коридорам необходимо было бегать, бодро вскидывая колени и кокетливо отмахивая кипой бумаг. Однако я – ползала, как сомнамбула. Напрягала сама необходимость поднимать стопу от пола, сокращать мышцы бедра, голеностопа и так далее, опускать стопу, повторять весь цикл снова, и так до дурной бесконечности. В такой обстановке очень кстати бывает хорошая такая гроза: наползут тучи, с полчаса повисит духота, а потом кааак шандарахнет, кааак сверканёт да кааак запустит! Чтоб с отвесными струями, дикими пузырями на лужах и вкрай затопленной ливнёвкой в разных частях города! Ну а что, я б даже не пикнула, если бы мне пришлось ехать домой в маршрутке, рассекающей пенные гребни. Но, во-первых, я уже давно не живу на улице Орджоникидзе, где вечно такое безобразие. Во-вторых, моим страдальческим мечтам о доме было суждено исполниться нескоро. В-третьих – за окном, как назло, всё та же мутная дымка застилала кромку леса и далёкие заводские сооружения – и ни тучки, ни дождинки, никакого облегчения. А гром-то грянул, но совсем не так, как хотелось. Прибежал запыхавшийся шеф и бросил нам с коллегой: - Так, быстро свои талмуды под мышку и на седьмой этаж! - К генеральному? – переспросил Даник. - К Навальному, - буркнул шеф. - Будем с коррупционными делами разбираться. - Лол. - Тебе «лол», а посадят на кол! – У нашего начальника на нервной почве проснулся дар не то поэта, не то рэпера. – Из прокуратуры, вообще-то. Умела бы – присвистнула. А так я просто проворчала: - И при чём тут мы? Шеф только руками развёл со смесью раздражения и отчаяния. А жаль, тут бы подошла фраза: «Мы ни при чём, делай рожу кирпичом». Но это было и без слов ясно, иной тактики не предполагалось. А ещё было ясно, что тактика эта при всей своей логичности и непогрешимости очень хлипкая. У нас что, не умеют люлей да глухарей навешать? Ещё как умеют. Даже если ты, как мелкая прусская сошка, «просто выполнял приказ». Да даже если ты во время исполнения оного и рядом не стоял, не лежал и не пробегал! Даже если просто сейчас ты числишься в том самом подразделении, где исполнением занимался кто-то другой, не имеющий к тебе никакого отношения. Ну, а какого чёрта ты теперь оказался в этом месте и в это время?! Не мог где-нибудь ещё обретаться? Не мог совсем не существовать?! Вот это – да, это было бы алиби. А так – вот те раз, вот те два, полетела голова! Хотя, может, и не сразу. А для приличия поначалу – защищайтесь, сударь. Ну, или, в моём случае, фройляйн. Все эти невесёлые размышления заняли всего ничего, тем более, что и спуститься к месту предполагаемой казни нужно было всего на один этаж. А уж там в переговорной комнате нас поджидали достопочтенные гости. Переговорка эта условно называлась зелёной в соответствии с цветом интерьера. Этот тон должен был придавать свежести, настраивать на спокойный и умиротворённый лад. Но сейчас казалось, что как в девятнадцатом веке были в ходу «цвет бедра испуганной нимфы» или «цвет блохи, упавшей в обморок», так тут у нас – цвет зелёной тоски. За столом сидели двое – набыченного вида господин и желчного вида немолодая дама. Хотя чего уж там, если называть вещи своими именами – какой-то стрёмный мужик и какая-то стрёмная баба. Из прокуратуры. Оба в костюмах, несмотря на пекло. - Здрасьте, присаживайтесь, - прогундел мужик – по-хозяйски этак, будто не он к нам на завод припёрся, а мы к нему в гости. Он тяжело повёл плечами, закованными в пиджак фабрики «Коминтерн». И невольно думалось: если бы мне сейчас пришлось расхаживать в таком одеянии, я б тоже смотрела так, будто хочу устроить геноцид. Вспомнился и тот, кто тоже вечно расхаживал в парадняке, несмотря на летнее время, а потом ещё комплексовал, что потеет. Ну так одеваться надо по погоде, ё-моё, и мундир выжимать не придётся. Но всё-таки сходства с Герингом сейчас было больше у меня – потому что я выступала в роли обвиняемой. Точнее говоря, подозреваемой, ещё корректнее – проверяемой, но взгляд пиджачного мужика не сулил ничего хорошего. И началось... Я бы сказала, что «понеслось», но, скорее, «потянулось» - долго и нестерпимо тошно, и это притом, что во время встряски (например, во время экзамена) время обычно летит незаметно. Мне задавали десятки вопросов. Когда была такая-то отгрузка? А такая-то? А сякая-то? А вы знали, что дебиторка висит, знали? А почему грузили? А кто дал распоряжение грузить? А почему отсрочка платежа такая большая? А чё тогда на заседание ценовой комиссии выносили, чё цену снижали? А иск предъявляли? Да неважно, что долг непрямой, что это не торговый дом заводу должен, а какие-то черти полосатые торговому дому – почему вы ничего не делали? Ах, делали? А что? А почему безуспешно? А точно платёж не прошёл? А через третью компанию? А чё за аккредитив такой подозрительный? А тогда кто добро давал? А с банком разбирались, а где инфа, где платёжки, там, свифты? Ах, не предоставил! А вы просили вообще? Значит, плохо просили! А комиссию собирали по этому поводу? Тьфу, блин. Можете представить, какая приятная светская беседа получалась. Иногда вопросы повторялись, может быть, в надежде на то, что я не соображу и как-то проговорюсь да сообщу что-то новое. Сами вопросы казались дурацкими. Хотя я частенько обзываю дурацким всё, что бесит – а мне ни под каким соусом не могло нравиться стремление прижать меня к ногтю – то ли заскорузлому и обгрызенному, которым стрёмный мужик постукивал по столу, то ли хищно наманикюренному, которым стрёмная баба водила по строчкам документов. А обоих ревизоров вроде бы нервировало то, что многих вещей я элементарно не знала: они имели место задолго до моего прихода на нынешнее место работы. Но этим двоим мои ответы казались бараньим упрямством и наивным запирательством, не иначе. Ну, как это так я не была в лагерях и не видела страшных приказов! Ну, как это так я спокойно работала с такой скользкой и злокозненной организацией, как наш торговый дом! Когда я зависала, дядька начинал злиться и по-собачьи злобно дышать, чуть не доходя до утробного рычания, а тётка сжимала губы в ниточку и хрустела пальцами. Ах, вы не знаете! А надо знать! Вы исполнитель! Вы куратор! Вы отвечаете! У меня уже начинался зубовный скрежет. Учитывая саму ситуацию вкупе с моим плохим физическим состоянием, здесь опять-таки было два варианта развития событий. Я вполне могла расклеиться и впасть в небольшую плаксивую истерику с размазыванием слёз по лицу и бессвязными выкриками, главный смысл которых сводился бы к следующему: «Да оставьте же меня, наконец, в покое! Мне и так плохо! А тут ещё вы! Доводите меня! Сатрапы! Мучители!». Конечно, я говорила бы об этом другими словами, но общий тон был бы таким. И не то, чтоб я сильно стыдилась такого исхода – я была слишком близка к полуобморочному состоянию. Но организм таки взбрыкнул и выдал другую реакцию. Я разозлилась. И мне опять-таки было уже всё равно, что обо мне подумают. - Послушайте! – возмутилась я. – Как вы себе это представляете чисто технически? Я стартую в Сингапур, покупаю там бейсбольную биту, являюсь по адресам, указанным в контракте, и начинаю взыскивать задолженность?! В обход карантинных мер, и всяких там юридических проволочек, и крючкотворства – вообще идеально! Ну так взяли бы и помогли мне это осуществить, а потом бы я вам отчёт написала и деньги в зубах принесла! Пришлый мужик вытаращил свои псиные глаза табачного цвета и издал булькающий звук. Пришлая баба хрустнула пальцем как-то особенно громко, так, что даже стало как-то не по себе. Вообще, на моё пылающее помидорно-светофорным цветом лицо воззрились сразу четыре пары глаз. Чувства были – так и запишем – смешанные, чтобы особо не вдаваться в описания. Но офигели все. Включая меня. У ревизоров во взгляде светился синий экран, а у моих коллег – невольное уважение. Им самим уже давно хотелось сказать нечто подобное. Но в самом неустойчивом состоянии находилась я, так что и прорвало соответственно. Просто мне уже стало настолько муторно и погано, что даже инстинкт самосохранения, что называется, «отсох и сдох». После этого в голове зашумело – так обычно пишут, так могла бы сказать и я. Хотя это вышло бы не совсем правильно, никакого равномерного гула, или шелеста, или звона в ушах, как после разрыва снаряда. Но я абсолютно не помню, что там квохтали двое чинуш, как там оправдывался мой начальник – слова вроде бы и воспринимались мной как человеческая речь, но каждое из них забывалось в ту же секунду, и все эти речи сливались в некий фоновый отрывистый шум. Я просто упрямо, насупленно смотрела перед собой и с каждой секундой всё больше раздражалась при взгляде на эти лица. Меня так и подмывало сказать: рыла. Тут же тонким комариным голоском звенел внутренний укор, мол, что это за дискриминация по признаку внешности? Мало ли, у каких ещё людей широкие лица, плоские или картошечные носы, узкие длинные рты, кожа с большими порами, разве все они обязательно подлюки, есть же и немало замечательных? А среди писаных плакатных красавцев такие субчики попадаются, что тюрьма по ним плачет – два моих Германа живой пример. Всё-таки красивыми или некрасивыми лица делает характер и дела. Хотя тем, кому с антропометрией и чертами повезло – как тому же Герингу – тем всё-таки проще. Или нет. Сколько раз я видела, как внешность рейхсмаршала поливали помоями, причём лицо, именно лицо, а не фигуру, тут-то уж слишком очевидно... При мыслях о тюрьме я похолодела, хотя в условиях душного помещения сделать это было сложно. Но я таки умудрилась: накрыло предчувствие, что с Герингом что-то не то. Наверное, я вела себя, как Джим Хокинс в плену у пиратов: «Раз уж вы решили меня убить, знайте: это я угнал у вас «Эспаньолу», это я похитил карту у Билли Бонса...» - и так далее в том же духе. Другое сравнение тоже приходило на ум – есть у меня один знакомый товарищ, который под воздействием волшебного пинка в виде судебного процесса моментально пришёл в боевую форму и... Говоря возвышенно, воспрянул, говоря по фактам, распетушился. То есть, ему был обеспечен приз зрительских симпатий, но не смягчение приговора. Аналогично и мне, очевидно, были обеспечены звездюли. Как же я выпала в осадок, когда выяснилось, что нет. Наверное, нашим обвинителям по части самообладания и находчивости всё-таки далековато было до Руденко и даже до Джексона в сорок шестом году. Потому что они велели мне оставить всю кипу документов и идти восвояси, а тётка желчно проскрипела: - Вопросов больше не имеем. Пока что. Ой, ну да, куда ж без эффектного «хвостика» после мхатовской паузы. И всё равно меня слегка шатнуло, когда я выкарабкивалась из-за стола и собиралась направиться к двери. Одна фраза также вполне ожидаемо упала тупым копьём у моих ног: - Если что-то дополнительно понадобится, мы вас вызовем! - Обращайтесь, - буркнула я. Блин, да тут впору самой обратиться и выйти в окно. И полететь в сторону Сычково. Хотя что мне сейчас делать в аэроклубе, уж лучше домой. Да нет, дурацкая затея: топлива у меня не хватит, даже с шестого этажа спикировав, набрать скорость и беспроблемно выровняться, а уж до дому я точно не дотяну. Беспорядочные мысли промелькнули за секунду, но, скорее, за две-три – ведь проверяющему показалось, что я в это время пялюсь не сквозь, а прямо на него, и он протянул неприязненно: - Интересно, а вы всегда такая дерзкая? Да обычно я тише воды ниже травы. До тех пор, пока меня до печёнок не достанут. Дерзкой я никогда не была. Хотя сейчас, пообщавшись с военными преступниками – а Фальк тоже являлся таковым, если беспристрастно рассудить – я вполне могла измениться. Но вообще, конечно, чёрт знает, как надо было ответить на этот риторический вопрос. Поэтому я ответила самым угрюмым и вызывающим взглядом из всех возможных и потащилась прочь из переговорной – не дожидаясь, пока постсовковый «прокуратор» начнёт затирать мне что-то там про совесть и ответственность. А то это они могут. С одышкой поднимаясь на свой этаж, я припоминала эту незабвенную манеру. Как-то раз лет шесть назад я отрабатывала свои бюджетные два года на этом же предприятии – перед тем, как уйти на вольные хлеба и начать поиск себя (не особенно удачный, прямо скажем, забегая вперёд). Так вот, тогда в первые пару месяцев мне решительно не могли найти толкового применения, поставили на самый тухлый участок работы, и довольно часто мой рабочий график провисал, так что я ничтоже сумняшеся переводила халтуру – книгу про военный режим в Чили. Я не знала, что моя невинная подработка не даст покоя начальнику службы безопасности. Как-то раз этот пиджачный барсук с маслеными глазками завалил в кабинет и навис над моим столом – и начал елейным голосом: - Нам надо бы с вами поговорить немножко. Вот вы в свободное от работы время чем занимаетесь? Я вытаращилась на него в недоумении. Честно говоря, это напоминало другой случай, на осмотре у гинеколога, когда врач осведомился вкрадчиво: «С мальчиками дружишь?» - и я в полной растерянности стала перебирать в уме всех своих приятелей мужского пола, с которыми я переписывалась, обсуждая наполеоновские войны, иностранные языки и комиксы Фобса... А оказывается, имелось в виду нечто совсем другое. Да-да, половой акт. Пока я сообразила, о какой такой чуши собачьей меня спрашивают, я уже успела три раза вскипеть – потому что не люблю, когда заставляют чувствовать себя глупо. Вот и тогда: - В смысле дома? Ну, чтение, бассейн, картины на шёлке рисую. А какое отношение это имеет к работе? - О нееет! Я хотел поинтересоваться именно свободными минутами на рабочем месте, вот здесь, в этих стенах... Он ещё обвёл пухлой ладонью пространство нашего старого кабинета с отклеивающимися обоями, которые были целомудренно прикрыты географическими картами. - Впрочем, давайте лучше обсудим это тет-а-тет. И он поманил меня в коридор. Когда я захлопывала за собой дверь, у меня в груди уже затянулся тугой тошнотворный узел. Нет, ну, меня, конечно, ещё в универе спрашивали, что это за Восточный бонапартистский комитет, в котором я состою – хорошо, что до Фаланги не добрались; и вроде бы понятно было, что это просто исторические кружки с вычурными названиями, но осадочек остался. На этот раз я тоже искренне полагала, что не делаю ничего предосудительного. Но попалась я классическим образом: на истории поиска. То бишь, на том, что сейчас обозначается аббревиатурой NSFW – «not safe for work» - «на работе такие штуки не смотри и не открывай, а то получишь по шапке». Напомню, что переводить мне нужно было про Пиночета. Монография была объёмной, фундаментальной и ориентированной на знатоков, так что кое-где приходилось снабжать перевод комментариями. Вот на них-то я и погорела. Хотя особист по странной логике решил зайти издалека и огорошил меня заявлением, что я, дескать, чересчур активно интересуюсь правлением и идеями Муссолини. В тот момент я уже, честно говоря, и не помнила, гуглила я что-то про итальянского диктатора или нет – потому что колени начали самым неприятным образом превращаться в холодец, а в зобу дыханье спёрло. Мне тогда ещё не было известно, что нашего, прости Господи, чекиста за глаза называют Вентилятором - мол, он только щёки надувать да воздух гонять умеет, иными словами, страдает фигнёй, и никто к нему серьёзно не относится. Но я по неведению вкупе с молодостью лет и неопытностью изрядно перенервничала, потому что знала – у нас возможно всё. И тут уж плевать, смотрел ты что-то крамольное, не смотрел, насколько глубоко вникал и насколько разделял чьи-то идеи. Прихлопнут, и дело с концом. Вот это-то мне и пытался внушить наш особист. Я уж не помню, в каких выражениях – помню только чувство унижения и беспомощности, а в его глазах, напротив, торжество. Тогда я тоже пыталась отбрехаться, заходя от противного: а что, мол, смотрела б я материалы про Пол Пота или Мао Цзэдуна, так вы бы мне и слова не сказали?.. Каково было моё удивление, когда мне на голубом глазу ответили, что нет. Я опешила окончательно. То есть, правый авторитаризм и тоталитаризм – это плохо, а с левым всё нормально? Угадайте, какая была следующая фраза? - Вы не понимаете, это другое. Сейчас я хохочу, а тогда колотилась от злости. Да и не только от злости, повторяю, перетрусила знатно. Правда, последующие события развивались в ключе комическом, а не драматическом: «гениальный сыщик» предпринял попытку завербовать моих коллег шерстить мои соцсети. Для виду тогда как раз таки Даник и взялся за это сомнительное дело. О своём гнилом поручении рассказал мне сам, со смехом и шутками. А вскоре Вентилятор задолбал своими заморочками всех вокруг и получил по шапке от начальства – ему однозначно и выразительно дали понять, что он занимается чухнёй. Сейчас вспоминаю: а всё-таки было нечто отмороженно-почётное в том, что меня пытались назначить нацистом номер один на заводе... И это при моей-то безобидности. Не участвовала, не состояла, не привлекалась, ни к кому не питала ненависти, ничего не разжигала, сидела примус починяла. Хотя с другой стороны, возможно, генеральный директор проявил преступное легкомыслие? Да, вместо воинственных спичей и пропагандистских плакатов со страниц моих аккаунтов смотрели любительские пейзажи и натюрморты. А знаете, у кого ещё так было?! Вот именно. Так что опасность нельзя недооценивать. Цветочки и лесочки могут прикрывать угрозу государственного масштаба, а деловой костюм отнюдь не от Хьюго Босс – преступную душу, в недрах которой теплится любовь к преступным элементам, а где элементы, там и до помыслов недалеко. В общем, я тогда отделалась неприлично легко. Даже легче, чем спутница жизни Германа Фалька (по белорусскому паспорту – Соколова). Карину тоже прижали на работе, и тоже за любовь к истории. Точнее, к исторической личности – хотя Фальк и был персонажем из истории не нашего мира, а параллельного. Но немецких крестов на крыльях истребителей вполне хватило для вызова на ковёр. Хотя были не только они, был ещё и Герман в форме Люфтваффе, нарисованный в таком образе по заявкам подписчиков. Карине предложили вариант очень якобы милостивый, демократичный – в течение трёх дней поубирать отовсюду, со всех площадок крамольные изображения, а если уж они так милы её сердцу (ну, всё-таки рисовала, старалась) – заменить отцензуренными версиями, где все одиозные символы и знаки различия замазаны и размыты. Карина, ясное дело, возмутилась. Во-первых, само по себе замазывание, как она выражалась, та ещё порнография. Во-вторых, даже после удаления картинки ещё какое-то время всё равно всплывают в поиске, и явно больше, чем три дня. В-третьих, не зря говорят, что интернет помнит всё – перезалив какими-то доброхотами без её ведома никто не отменял, так что тут не уследишь. В-четвёртых, для художника её масштаба и плодовистости это та ещё морока. В-пятых – и главное – это само по себе унижение. В-шестых, все отзывы и лайки благополучно похерены (не главное, а всё-таки обидное). И как вишенка на торте – намёк, что при невыполнении следует пенять на себя. Узнав об этих притеснениях, Герман порывался вызвать особиста на дуэль за гаражами, Алеся возмутилась тем, что мелкие сошки из параллельных структур суются, куда не просят, а Карина написала заявление на увольнение. Это было объяснимо и оправданно, потому что к тому моменту на работе её уже практически ничто не держало, кроме стокгольмского синдрома. Она разумно решила, что уж лучше будет генерировать какие-то иные ассоциации со Стокгольмом в своей жизни, и в гнилой конторе ей делать нечего. В данный момент я не в курсе, как они там окончательно разобрались и подключалась ли Алеся ко всем этим разборкам или всё успокоилось с тем, что «эту Корбут», то бишь Карину, выжили с места, как и собирались. Ну ничего, как-нибудь при случае – спрошу. Я пыталась утешаться подобными сопоставлениями, но не очень-то получалось. Нечто подсказывало, что покой мне только снится (хотя в условиях невозможности поспать – скорее, просто мерещится в бреду). Так и вышло. Меня дёргали и гоняли с документами в зелёно-тоскливую переговорку ещё три раза. Стрёмный мужик и стрёмная баба поглядывали на меня с плохо скрытым удовлетворением от возможности досадить. Окончилась эта свистопляска в шесть вечера – естественно, пришлось задержаться. Коллектив у нас хороший, чай-кофе под рукой, служба, опять же, понятная, так что обычно такие задержки не воспринимаются мной как нечто трагичное. Но нет, только не сегодня. Когда я практически выпала из раздвинувшихся автоматических дверей, поймала волну плотной жары в лицо и тоскливо оглянулась на огромный электронный циферблат, где цифры «18:17» сменились цифрами «+29°С» - к этому моменту я была категорически несчастна. Не оставалось никаких сил для поисков ответа на вопрос: «Кто виноват?», гораздо актуальнее был вопрос: «Что делать?». Но и на него ответ был лишь один – идти домой и заваливаться спать. Ну и что, что в семь с небольшим. Такси я вызвать, конечно же, не догадалась. Эта мысль у меня даже толком не наклюнулась в силу обычной моей скаредности, так что оставалось одно – страдать. И тащиться, как еврей по пустыне вслед за Моисеем. И даже чувство возникло соответствующее – что я добиралась домой сорок лет. Когда я вползла в приветливую прохладу деревянного жилища, то сразу же вымылась и обильно полила голову водой из-под крана. Оказалось, я не единственная, кто решил бороться с жарищей подобным образом. Я вышла из ванной первого этажа в слабо вменяемом состоянии и в неглиже, проще говоря, я одних куцых шортах и без майки. И прямо навстречу двум командирам. Очевидно, они в течение дня на время покидали мой – порой не в меру – гостеприимный аэродром, а к вечеру вернулись на базу. - Оу, - мрачно бросила я, не со стыдом, а, скорее, с тусклой досадой. - Жарковато сегодня, это да, - заметил Фальк. – Мороженое будешь? Он лихо расправлялся с фруктовым льдом, а Рихтгофен, встав на одно колено, деловито рылся в морозилке. От сливочного я могла б и отказаться, а ледышки всегда были моей слабостью, но сейчас я всё так же угрюмо покачала головой и принялась карабкаться к себе наверх, прислушиваясь к тому, как по волосам и телу стекают моментально нагревающиеся водяные капельки. Вообще-то, неплохо было бы глотнуть минералки из холодильника, но я уже успела отравиться вторым энергосом из ларька (который разве что спас меня от падения в придорожную пыль и околевания там же). Но мне не хотелось идти, неловко прикрываясь, за питьём. Не то, чтоб я стыдилась. Конечно, перед другими гостями я бы постеснялась расхаживать в таком виде, но эти двое реагировали на мою частичную наготу с полнейшим спокойствием. Рихтгофен – со свойственной ему блистательной независимостью от амурных переживаний и характерного закипания крови. Фальк просто умел удивительно естественно регулировать пламя и разграничивать подобающие и не подобающие для волнения случаи, а меня воспринимал почти как родственницу, так что... У обоих было сходное отношение: подумаешь, части тела, не прикрытые одеждой. Ну, рука и рука. Ну, нос и нос. В конце концов, ну грудь и грудь. И чё. Вот всем бы так в определённых ситуациях. Эта мысль была полна умиротворения и уважительной благодарности, но казалась беспомощной и бестолковой, потому что пришла некстати, потому что размышлять надо было совсем о другом... Да уж. Я в своём репертуаре. Уже включила режим полиции мыслей. Как назло, когда мне физически, умственно и морально хуже всего, запускается какой-то бешеный, злобный зубчатый механизм – его назначение терзать душу и тело, выжимая остаток соков во имя рациональности, «с паршивой овцы хоть шерсти клок», ни минуты праздности, посмотри на себя, ну куда это годится, ты делаешь недостаточно, ты думаешь не о том. Заткнись. Всех богов Асгарда ради, заткнись. Я договаривала эту агрессивную аффирмацию, уже валясь на не застеленную с утра постель. Мелькнули две мысли: «Где Геринг? А что с Фальком?» - и после них я отрубилась. Чёрный экран и долгожданное забытьё. Я выпала из реальности, успев проасссоциировать сон с маленькой смертью и порадовавшись такой очаровательной параллели.